Страница 37 из 56
Современные польские сказания передают, между прочим, о присоединении к Пруссии польских областей следующие подробности: от Пруссии в каждый повет было послано два комиссара; они приезжали в город, собирали народ и объявляли ему по-немецки, официально, а затем частным образом объясняли на ломаном польском языке, что такой-то город принадлежит его величеству королю прусскому, и что здесь уже не Польша, а Пруссия. После этого ставили столб, прибивали к нему бляху с чёрным орлом и отправляли в приходский костёл столько экземпляров о присоединении какой-либо области к Пруссии, сколько было в этом приходе шляхетских дворов.
Король переносил всё это без особенного соболезнования, и был озабочен более собственными, нежели государственными делами. Самая главная его забота состояла в том, как бы добывать деньги. Он жил роскошно, тратил много, раздавал немало на убогих и на госпитали, а сам, вследствие всего этого, был постоянно без денег. Его факторы бегали по Варшаве с готовыми расписками, даже в 500 злотых, и занимали деньги в особенности у монахов, пугая их отнятием монастырских имуществ.
Скажем кстати, что после своего отречения от престола Понятовский оставил долгу на 34.000.000 польских флоринов. Он был должен и Евангелическому Обществу в Варшаве, и какой-то вдове Якобсон, и кармелитскому монастырю, и купцу Ришару 1800 флоринов, и за книги 2700 флоринов, и своим камергерам, Трембицкому, Пжецкому, и графине Тышкевич, и своему повару, и графине Мнишек за брильянты, и некоей г-же Камели 1.187.535 флоринов по невыплаченным пенсионам. О роде пенсионов, подлежавших ведению этой кассирши, догадаться нетрудно. Так, однажды, королю устроили на Висле особого рода праздник: на великолепной лодке посадили шесть самых красивых, полуобнажённых девушек в виде сирен. Они пели гимн в честь короля. После этого каждую девушку ему представили порознь, и каждая из них получила пожизненную пенсию, смотря по тому, в какой мере понравилась его величеству. Кроме того на короле было множество долгов по заложенным в разных местах брильянтам, а также золотым и серебряным вещам.
Б 1795 году, после взятия Варшавы, Суворов объявил королю волю императрицы Екатерины о выезде из Варшавы. Король медлил; а народ, не оказывавший до того времени расположения к Понятовскому, собирался с шумом перед королевским дворцом… Король выехал из Варшавы между двумя рядами солдат, расставленных Суворовым по тем улицам, по которым должен был двигаться королевский поезд.
25 ноября 1795 года Станислав Август отрёкся в Гродно от престола.
Он собирался отправиться на житьё в Рим, когда неожиданно получил от императора Павла приглашение приехать в Петербург. Король долго не соглашался на это, но его жена и окружавшие его дамы уговорили Станислава отправиться в Петербург… Все королевские драгоценности, при посредстве евреев, были проданы в Гамбург, и король отправился в Петербург.
Здесь он поселился в Мраморном дворце и жил уединённо.
В первый день 1798 года Павел приехал в гости к Понятовскому. С радостным лицом проводил король императора, после продолжительной с ним беседы, и обратившись к окружавшим его придворным весело сказал им: «Наконец судьба устала преследовать нас, — скоро мы увидим Варшаву!»
Ожидания короля не сбылись. 12 февраля, в полдень, он стал жаловаться на головную боль. Призванный для подания пособия, доктор Бедлер пустил ему кровь. Узнав о болезни короля, Павел поспешил к нему, но застал его уж лишённым сознания. Император не отходил от умирающего короля ни на минуту. После исповеди Станислав Август скончался в 10 часов вечера. Ведённые им записки перешли, как пишут некоторые, в руки императора. Говорят, что король простудился, присутствуя на Иордане.
На мёртвого короля сам император надел корону, а в день его погребения ехал за гробом верхом до самого костёла, с опущенной книзу шпагой. Прах Понятовского лежит в Петербурге, в римско-католическом церкви св. Екатерины, по правую сторону главного алтаря.
Король был женат на Грабовской, урождённой Шидловской, с которой он жил долго вне брака и с которой обвенчался тайно в 1784 году, но до своего выезда из Варшавы не объявлял её своей женой, потому что, пред избранием его в короли, сейм обязал его жениться только на той, на которую ему укажут государственные чины, а между тем выбор их не падал на Грабовскую.
Понятовские герба «Телец», получившие в 1764 году, 18 декабря, по определению сейма, княжеское достоинство, существуют и поныне в потомках братьев короля; одни из них носят свою родовую польскую фамилию, а другие живут в Италии под именем князей ди Монте-Ротондо.
Свадьба Каси
В позднюю дождливую осень, в сумерки, когда на колокольне костёла в одном многолюдном местечке замолк уже протяжный и унылый звон, призывавший к вечерней молитве, тихо плёлся к этому местечку, под мелким, моросившим целый день дождём, отставной служивый капрал польских войск — Бурчимуха.
В местечке, к которому подходил старый служака, была в это время ярмарка; много набралось в местечко отовсюду разного народа. Здесь целый день, по грязным и тесным улицам, с самого раннего утра, медленно двигались фуры, колымаги, кочи и нетычанки, раздавалось хлопанье бичей, и слышались крики и перебранки. Целый день шныряли из одного конца местечка в другой факторы, приподнимая на бегу долгие полы своих чёрных, прадедовских халатов. Одни из факторов или доставали, или разменивали деньги; другие улаживали куплю или продажу; третьи бегали только к смазливеньким обитательницам местечка с разными поручениями от панов и паничей. Но теперь, когда подходил Бурчимуха поздним вечером к местечку, в нём не было никакого движения; на улицах не было видно ни души, так что можно было бы подумать, будто вымер весь город, если бы на огромных лужах, стоявших на улицах, не отражались огни, горевшие в окошках небольших домиков, да посреди общей тишины не доносились из ярко освещённой корчмы звуки скрипки и цимбалов, сопровождаемые то весёлым припевом, то громким топаньем каблуков в разгульной, нескончаемой мазурке.
Старого служаку, усталого от большего перехода, не слишком занимало веселье, разгоравшееся в корчме всё более и более с каждым часом. Ему хотелось только добраться поскорее до тёплого угла, хорошенько высушиться и расправить свою спину, на которой он тащил довольно увесистую котомку с разными пожитками.
Вошёл наконец Бурчимуха в первый дом, стоявший при входе в местечко, и осведомился, нельзя ли ему приютиться здесь на ночлег? Отвечали ему, что весь дом набит битком приезжими на ярмарку гостями и посоветовали ему, чтоб он шёл подальше. Дальше было тоже самое. Обошёл таким образом Бурчимуха домов десять: где он ни постучится, где ни попросится на ночлег, везде один и тот же ответ — нет места, да и только!
Посообразил, однако, служивый и то, что стоянки военного человека не очень любят ни по городам, ни по местечкам, ни по деревням, и что быть может нарочно отказывают ему в ночлеге, побаиваясь, что служивый, по своей привычке или побуянит, или, что ещё хуже, приволокнётся, пожалуй, за хозяйской женой или за хозяйской дочерью, если только они для этого покажутся пригодными.
«Нарочно спроваживают они меня, — думал Бурчимуха, — военного народа не любят!» Потому, обходя далее местечко, служивый заявлял всем, что он человек смирный и что с утренней же зарёй взвалит себе на плечи котомку и пойдёт дальше во имя Божие своим путём-дорогой, не обидев ни старого ни малого, ни молодицы ни старухи.
Ничто однако не помогало; во всём местечке не нашёл себе капрал уголка для ночлега.
— Не отыщешь нигде здесь для себя места, — сказал наконец Бурчимухе в одном доме хозяин, вышедши на крыльцо, — давным-давно здесь всё занято; придётся отправляться тебе за местечко; там есть на большой дороге хата; видишь, где светится огонёк (и при этом хозяин указал рукою на мерцавший вдалеке слабый свет). Да впрочем, — добавил в раздумье хозяин, — туда идти тебе нестать…