Страница 26 из 56
Между тем в то время, как в корчме лежал шляхтич, туда явился пан Юзеф, старинный приятель больного шляхтича. Он возвращался домой и зашёл в корчму для того только, чтоб закурить свою трубку. Увидав на дворе знакомого вороного коня с белой отметкой на ноге и со стрелкой на лбу, он догадался, что в корчме должен быть его приятель, владелец этого коня, пан Ян. Пан Юзеф поспешил навестить своего старого товарища.
— Что с тобой сделалось, пан Ян? — спросил Юзеф.
— Болен я не болен, но дал мне знать себя этот каневский пёс, — проворчал шляхтич, — отнял он у меня и хлеб и здоровье. Пусть его за меня Господь Бог накажет, да только хорошенько!
— Знаю, знаю, — заметил пан Юзеф, — мне кое-что порассказал Ицко о твоём несчастье. Слушай же однако, — продолжал пан Юзеф, — ведь ты будешь никуда негодная баба, если не отплатишь Потоцкому своей обиды!
— Да что ж я-то сделаю?.. — возразил печальным голосом шляхтич, — он сильный пан, ездит всегда с огромной дворней, а я человек ничтожный, одинокий.
— Как будто мы с тобой хуже чем-нибудь Потоцкого! — с гордостью возразил пан Юзеф, — да разве мы с тобой не такие же шляхтичи, как он! Ведь ты знаешь пословицу: «Шляхтич в огороде равен воеводе».
— Знаю, знаю, — пробормотал пан Ян, повёртываясь с трудом на сене.
— Лежи спокойно и слушай что я расскажу тебе, — заметил Юзеф. — С этими словами, он подвинул скамейку к сену, на котором лежал его хворый приятель, и начал рассказывать следующее:
— Старо́ста поставил около Бучача каменный столб с изображением Божией Матери и дал обет сидеть под этим столбом каждую субботу и собирать подаяние. Сидит он там одетый не так, как всегда, а наряжается для этого в лохмотья, привешивает длинную седую бороду и привязывает по бокам сумы, — переодевается он так, что его не легко и узнаешь. Он делает вид, будто молится и просит подаяния, а на самом-то деле он подслушивает, что говорят и как отзываются проезжие насчёт разных его острот, которые он велел написать на столбе. Когда выздоровеешь, не забудь об этом и отплати ему хорошенько. Ты ведь и сам по себе парень здоровый, справишься с ним и один: а если хочешь, пригласи меня, да ещё одного из своих товарищей. Когда нам удастся расправиться хорошенько со старо́стой, мы хорошенько погуляем в Теребовле, а побудем говеть у отцов-августианов.
Ян не отвечал ничего, но только раздумывал над рассказом своего доброго приятеля.
— Да разве он тебя только одного так обидел! — продолжал пан Юзеф. — Что он обидел нашего брата, бедного шляхтича, так тут нет ничего удивительного; а то ведь и равному себе он не даёт спуску. Верно ты слышал, как он съехался однажды на мосту с паном Калиновским, старо́стою винницким, и приказал ему уступить дорогу, а тот, такой же сорванец как и он, не исполнил приказания; Потоцкий, имея при себе более дворни, нежели Калиновский, приказал вытащить его из коляски, разложить на дороге и всыпать ему сто пятьдесят плетей. Правда, что вследствие этого была у них большая тяжба; выиграл её, конечно, Калиновский, которому Потоцкий должен был заплатить двести тысяч злотых за бесчестье. Да на что Калиновскому деньги? он и сам богач; старо́ста винницкий даже их и не тронул, а приложил к ним ещё столько же своих, да на все эти деньги и построил монастырь во имя Богоматери. Оттерпелся, значит, во славу Божию. — Но, знаешь, старо́ста каневский боится смерти, потому что, как он сам говорит, ему приведётся непременно попасть в когти дьяволу; он всё вытерпит, только б не убили его.
Рассказав всё это своему приятелю, пан Юзеф набил снова трубку, закурил её, пожал дружески руку пану Яну и уходя сказал ему: «Да не нежься долго, а то мне за тебя будет стыдно».
После отъезда приятеля из корчмы, шляхтич то лежал, то ходил по комнате, и когда заметил, что он уже может отправиться в путь верхом, оседлал своего коня, уложил все свои безделки в мешок, припоминая сколько они наделали ему горя, рассчитался с добрым Ицкой и осторожно сев на своего скакуна пустился далее во имя Божие.
После рассказанного происшествия прошло несколько недель, а быть может прошло даже и несколько месяцев. Шляхтич уже изредка думал о том, как бы отомстить магнату за нанесённую обиду; он нашёл для себя очень хорошее место при дворе какого-то воеводы, который полюбил его и оказывал ему большое доверие.
Случилось однажды, что воевода отправил куда-то с письмом пана Яна; при этом ему нужно было ехать через Бучач, где жил в то время старо́ста каневский. Тут вспомнил пан Ян завет своего доброго приятеля — отомстить оскорбителю. Недолго думал об этом сметливый шляхтич. Сделал он себе из холста четыре большие мешка: в один из них он насыпал ячменных круп, в другой гречневых, в третий гороху, а в четвёртый пшённых круп, всё это вложил в дорожный вьюк и не без цели отправился по дороге в Бучач, приноровив так, чтобы там непременно быть в субботу.
Подъехал шляхтич к местечку, и когда приблизился к столбу, на котором было поставлено изображение Богоматери, то увидел, что на ступенях под этим столбом сидит в лохмотьях какой-то старикашка, а около пояса у него было с каждой стороны по большому мешку.
Быстро взглянул шляхтич на старика своим соколиным взглядом и тотчас догадался кто такой был этот попрошайка. Забилось крепко сердце шляхтича, когда он увидел пред собою предмет своего давнего мщения.
— Да будет похвалено имя Господне! — сказал шляхтич, поравнявшись со старикашкой.
— Во веки веков, — отвечал седобородый, низко кланяясь путнику.
Хриплый голос старика окончательно убедил шляхтича, что это был тот самый, с кем он хотел переведаться. Шляхтич слез проворно с лошади и привязал её к дереву. Между тем старик громко и с воздыханиями читал «Отче наш». Шляхтич, слезши с коня, стал рыться в своём дорожном вьюке и, вытащив оттуда один за другим приготовленные мешки, сказал:
— Давай-ка, дедушка, свою торбу; я тебе насыплю ячменных круп, а ты помолишься за душу раба Божьего Яна.
— Пошли ему, Господи, царство небесное, — отвечал старик, подставляя прикреплённую у бока суму.
Шляхтич всыпал туда ячменных круп до верху, а старик завязал крепко-накрепко свою суму, перегибаясь на бок от её тяжести.
— Ну, дедушка, — сказал снова шляхтич, — подставь теперь другую торбу; достанешь ты гречневых круп, за душу рабы Божией Катерины.
Старик подставил суму, прикреплённую с другого бока; шляхтич насыпал туда гречневой крупы до верху, а старик крепко завязал суму, которая потянула его на другой бок.
— Ну, дедушка, — сказал шляхтич, — давай теперь третью суму, я насыплю тебе гороху, а ты помяни раба Божьего Францишка.
С трудом, от тяжести двух сум, наполненных уж крупою, повернулся старик спиною к шляхтичу. Оказалось, что у него назади была третья торба.
Насыпал шляхтич эту торбу горохом до верху, и уже сам завязал её как можно покрепче. Старик едва стоял на ногах под тяжестью сделанного ему подаяния.
— Ну, дедушка, — сказал шляхтич, — подставляй теперь четвёртую торбу; я насыплю тебе пшённых круп, а ты помолишься за душу Матеуша.
Но четвёртой сумы у старика не оказалось.
— Так ты вот какой, старый бездельник! — грозно крикнул шляхтич, — народ возвращается теперь с праздника, хочет подать милостыню во имя Богоматери, а у тебя нет и торбы, куда б положить подаяние! Ах ты, негодяй! Постой же, вот я сейчас выучу тебя!..
С этими словами, шляхтич вытащил из-за пояса пребольшой арапник. Старик с крепко привязанными к нему сумами не мог двинуться с места; вдобавок он запутался в своих лохмотьях. Здоровый и молодой шляхтич осилил его в минуту, и повалив на землю принялся отсчитывать ему сплеча две сотни ударов арапником. Потоцкий вертелся и ёжился как вьюн, но не кричал, а только сопел, пыхтел и скрежетал зубами.
— Будь теперь здоров, — дедушка, сказал шляхтич, затыкая арапник за пояс, — помни, быть может ты когда-нибудь поблагодаришь меня за науку; сам ты знаешь, что наука не волк: в лес она не убежит. Помни также, дедушка, — добавил шляхтич, кивнув дружески Потоцкому головою на прощанье, — что какою мерою ты меряешь, такою же тебе возмерится.