Нержавеющий клинок

— Здравствуй, Петька-солдат, — Петр Андреевич Громов!

— Простите, вы меня знаете?

— Знаю. Вместе бегали в школу. Ты носил тогда отцовскую фуражку. Я немного старше тебя: Нина Шинкаренко. Вспомнил? — Нина Максимовна грустно улыбнулась. — Уже на пенсии, а без школы не могу… «Привычка свыше нам дана…»

Я не мог вспомнить ее и промолчал.

Уроки только начались. Нина Максимовна расспросила меня, как я живу, где служу, посмотрела на мою форму и шутя сказала, что фуражка у меня все та же. Затем пригласила посмотреть комнату-музей. В глаза бросился огромный транспарант: «На подвиг равняйсь!» На стенах висели фотографии и портреты бывших учеников и учителей, прославивших свою школу на войне и в трудовых делах. Многие из них были мне знакомы. И вдруг у меня сжалось сердце: довоенная фотография отца и под ней надпись: «Председатель сельского Совета, отважный партизан. Погиб в 1942 году».

Рассматривая фотографии, я заметил, что снимки погибших висели среди снимков ныне здравствующих. Сказал об этом Нине Максимовне.

— Все правильно, Петр Андреевич, — ответила Нина Максимовна. — Они погибли за наше счастье. И всегда будут находиться в одном строю с живыми. Помогать нам…

Осмотр подошел к концу. Нина Миксимовна положила мне руку на плечо, с сожалением сказала:

— Здесь, Петр Андреевич, по праву должна быть и ваша фотография. В школе знают о вашем подвиге, но столько лет вы не давали о себе знать. Надеюсь, вы исправите этот пробел. Мы будем рады…

Прозвучал школьный звонок. Мы подошли к окну. Перегоняя друг друга, с шумом и криком выбегали на улицу крепкие, загорелые мальчишки и девчонки. Взгляд мой остановился на пареньке лет семи-восьми. Он из последних сил стремился обогнать товарищей. В левой руке у него был тощий портфель, а правой он придерживал свисавшую на глаза армейскую фуражку с красным околышем.

— Петька-солдат, — молодо засмеялась Нина Максимовна.

Мы молча вспоминали свое детство и грустно улыбались друг другу…

Десант

Самолет летел на высоте шесть тысяч метров. Под крылом громоздились белые облака, напоминавшие снега Арктики. Впрочем, на гигантскую пену они тоже были похожи. А еще на пуховики. Так и хотелось плюхнуться в них.

— Странно чувствуешь себя на высоте… Как-то зависимо… Сам себе не хозяин…

Эти слова ефрейтор Уткин услышал от соседа, толстоватого мужчины, державшего на коленях автосифон. Он боялся разбить эту стеклянную посудину и все время читал инструкцию по эксплуатации.

— Да, знаете, не хозяин, — повторил мужчина, вытирая платком вспотевший крупный лоб, хотя в самолете было нежарко. Сосед искал сочувствия.

Уткин улыбнулся и сказал:

— Я-то в своей стихии.

— Позвольте, — покосился с изумлением на него сосед, — ваша стихия, насколько я понимаю, море. Вы же матрос! — почти воскликнул он, взглянув на треугольник тельняшки Уткина.

Уткин снова улыбнулся:

— Я, папаша, десантник.

— Тогда понятно.

Мужчина откинулся на спинку сидения и замахал инструкцией, как веером. Некоторое время молчал. Затем он снова наклонился к уху Уткина.

— Куда же вы десантом? В отпуск?

— На целину, уважаемый. На самую что ни на есть целину.

— Понимаю, понимаю, — закивал толстяк, а про себя подумал: «Вот ты какой. Ищешь, где потруднее. Прыгал с парашютом, теперь давай ему целину. Гм… А мы, знаете, погрязли в мелочах. Лечу из Москвы, а Москвы не видел, все мотался по магазинам — жена приказала…»

…Уткин прибыл в Казахстан по комсомольской путевке. Это было начало освоения целины. В Казахстан ехали группами и в одиночку, поездами и самолетами, старые и молодые. Но больше, конечно, молодые, такие, как Петр Уткин, и знали о целине они так же мало, как о десантных войсках, поэтому, когда Уткин после долгих мытарств добрался до района и, запыленный, ввалился к секретарю райкома комсомола Коригину, тот был немало удивлен и обрадован.

— Ну, ну, это здорово, понимаешь, — говорил он, расхаживая по комнате и потирая руки. — Ты даже не представляешь, Петр, какая здесь развернулась работа. Грандиозная работа! Это хорошо, понимаешь, что едут к нам бывшие солдаты. Я хоть и не служил в армии, но знаю: военные — люди особенные. То есть, я хочу сказать, великолепные люди. Им все нипочем. Я имею в виду трудности. У нас уже работают танкисты, пехотинцы, артиллеристы… Есть два сапера. Теперь вот прибыл ты, из морской пехоты. Великолепно!

— Из воздушно-десантных войск, — уточнил ефрейтор Уткин и спросил: — А совхоз мой далеко?

Коврыгин засмеялся:

— По здешним масштабам — не очень. Даже, можно сказать, совсем близко. Километров шестьдесят.

Поживешь пока здесь, вечерком, если хочешь, в шахматишки сразимся, а там подъедут ребята, и тронетесь в путь-дорожку.

— Не понимаю, — недоуменно пожал широкими плечами Уткин.

— Что ж тут не понятно?

— Я спешил, а сейчас мне предлагают кого-то ждать? И вообще… Я ведь приехал работать, а не в шахматишки сражаться…

— Во дают десантные войска! Ты мне нравишься, Петр Уткин. Нетерпеливость твоя мне по душе, только как ты туда доберешься? Тебе бы сейчас самолет да парашют. Рра-аз — и на месте! Верно?

— Товарищ Коврыгин, я серьезно, — помрачнел Укин.

— А кто тебя там устроит?

— Сам устроюсь. Десантнику не привыкать, тем более лето на дворе.

— Ну, раз так… — Коврыгин потер руки и выглянул в окно. — Макаров! — окликнул он пожилого мужчину, возившегося возле автомобиля. — Никак в рейс? Куда? В «Прогресс»? Захватишь одного товарища в «Авангард».

Шофер что-то ответил. Уткин не слышал. Он слышал только, что говорил Коврыгин.

— Да нет, парень десантник, не волнуйся. Через полчаса мы его снарядим по всей форме. — Коврыгин вернулся к столу, сделал пометку в настольном перекидном календаре. — Этот день надо запомнить, — сказал он Уткину. — Дата все-таки! В «Авангард» выслан десант.

…Солнце уже склонилось к горизонту, когда Макаров остановил ЗИЛ.

— Приехали.

Уткин уже знал, что Макаров — фронтовик, а шрам на лице — «поцелуй» минного осколка.

— А где же совхоз? — изумленно озираясь вокруг, спросил его Уткин.

Макаров, не отличавшийся разговорчивостью, сбросил с кузова несколько тюков палаток, кое-что из инвентаря, махнув рукой в сторону четырехгранного столба, на котором виднелась надпись: «Центральная усадьба совхоза „Авангард“».

— Ты приземлился на главной улице, так что устраивайся, ефрейтор, обживайся. Буду жив, лет через десять в гости приеду. — Он посмотрел вокруг. — Ты только погляди, какая красотища!

ЗИЛ ушел, и сразу на Уткина навалилась тишина. Он несколько раз прикладывал руки к губам, во всю грудь кричал: «А-у-у!», любуясь звуками, перекатами, летевшими в степную даль…

«Эх, знали бы мои ребята, где я сейчас, вот было бы смеху», — подумал Уткин, заворачиваясь в палатку, а через несколько минут уже спал крепким сном. Ночью к нему несколько раз наведывался бурундук: обнюхивал, становился на задние лапки, словно спрашивая документ на прописку, и убегал.

Утром Уткина разбудил незнакомый голос. Он открыл глаза, выбрался из своего лежбища.

— Вы ко мне?

— К вам на прием, а секретарша не пускает, — шутливо сказал молодой курчавый парень в кирзовых сапогах и в распахнутой фуфайке. Он подошел к Уткину, протянул руку:

— Землеустроитель Рязанов. Я на несколько дней, а они на постоянно, — кивнул он в сторону троих. — Рекомендую: тракторист Борис Губин, доярка Галина Руденко и зоотехник Давыдов.

Ну и дела, подумал Уткин, коров нет, а доярка и зоотехник уже здесь.

— Хорошо, что приехали. Одному умереть можно от скуки…

— Оно и видно. Еле добудились, — съязвила девушка, и в этот момент степную тишину разорвало голосистое: «Ку-ка-ре-ку!» Галина подбежала к машине, вынула из корзины петуха.

— Ах, бедный мой Петенька, про тебя-то я позабыла.

— Пока нет коров, будете петуха доить? — насмешливо бросил девушке Уткин.