Нержавеющий клинок

Подполковник сделал решительный взмах рукой и, чуть повысив голос, сам ответил:

— Нет! Сто раз нет! Поймите, обман — это не только мерзость, а самое тяжелое преступление, которое всегда влечет за собой тяжелые последствия. В армии обман — это преступление вдвойне…

Командир возвратился на свое место. В кабинет вошел дежурный по штабу и, положив ему на стол папку, вышел.

Подполковник раскрыл папку, нашел нужный ему листок.

— Вот подписанный мною приказ. За отличную стрельбу вы награждаетесь ценным подарком. Как прикажете мне сейчас поступить?

— Прошу вас, товарищ подполковник, поверить мне, что никогда в жизни ничего подобного я больше не допущу.

Командир долго молчал, думал, а я, обливаясь потом, с тревогой ожидал его решения. В это время затрещал телефон. Командир снял трубку, молча слушал и только изредка повторял «да, да», но по его лицу можно было определить, что то, о чем ему сообщают, радует его. Положив трубку, подполковник позвонил кому-то, сказал:

— Только что мне звонил комдив, поздравил с победой. Наша команда заняла первое место. Организуй встречу победителям…

Командир был в хорошем настроении, мне даже показалось, что он забыл обо мне. Не знаю, сколько еще пришлось бы мне стоять в его кабинете, но к нему зашел комиссар полка, и подполковник решил отпустить меня.

— Хорошо, я поверю вам, курсант Журин. Но запомните, навсегда запомните, что в жизни успевают только честные люди. Иногда может иметь успех и проходимец, но то временные успехи. Больше всего в человеке ценится честность. На этом сегодня поставим точку, а когда закончите школу — придите ко мне, и мы продолжим разговор. Можете идти.

На улице моросил мелкий дождь, земля под ногами была скользкой, а я был не прочь и станцевать. Радость разливалась по всему телу, мне хотелось возвратиться и расцеловать подполковника за то, что он поверил мне. Именно тогда, по пути в казарму, я дал себе клятву никогда в жизни никого не обманывать.

Когда я подымался по лестнице на второй этаж, мне повстречался старшина Закревский.

— Ну как? — остановил он меня.

— Полный порядок. Велел прийти к нему после окончания школы.

— Не понимаю, а наказание какое?

— Никакого. Ограничился беседой.

— Вот здорово. Поздравляю! Садитесь за подготовку к экзаменам. Приказано ускорить выпуск школы. Экзамены начнутся через неделю.

В казарме меня окружили товарищи, им не терпелось узнать причину вызова, но я не знал, что им говорить, рассказывать правду не хотелось, и придумать что-либо не мог. Отделался шуткой: мол, дежурный перепутал фамилии. По глазам товарищей я понял, что они не поверили мне, но в это время прозвучала команда: «Первая учебная рота, выходи строиться». И мы побежали.

Незаметно прошло время. Я стал сержантом. Выполнить приказ командира не удалось: накануне выпуска школы он убыл из полка. А через год началась война.

Я никогда не забывал своего командира, однако о его судьбе ничего не знал. Часто вспоминал его добрым словом и сожалел, что так и не узнаю, что именно намеревался он сказать мне после окончания школы, но данное ему слово выполнял неукоснительно.

…Газетная заметка вызвала у меня воспоминания, связанные с ним. Почему-то я всегда чувствовал себя обязанным ему, хранил светлую память о нем, а в трудную минуту, когда мне приходилось принять какое-то решение, прикидывал: «А как поступил бы он?»

…За несколько часов до рассвета, разрезав ночную тьму сполохами, запели «катюши». В небо взлетели красные ракеты. Рота ринулась на позиции врага, через наши головы в его стан летели снаряды, расскаленным потоком неслись трассирующие пули, визжали мины. Призывно звучало могучее «ура»! разрываемое порывами ветра. Через несколько минут, когда вражеская траншея была рядом, я упал и почувствовал, что снег стал горячим. Во рту все пересохло, хотелось пить.

Потом были длинные госпитальные дни. Из первого письма я узнал, что в том предрассветном бою погибло несколько бойцов роты и среди них — пулеметчик Азаров. Всех погибших я хорошо знал, но особенно жаль было того парня. Он так мечтал о встрече со своей любимой. Ребята спрашивали меня, как поступить с неотправленными письмами Азарова. Я порекомендовал сохранить их, а после прорыва блокады Ленинграда отправить по назначению.

Из госпиталя я попал на другой фронт, и вскоре связь со старыми боевыми товарищами прервалась.

В июне сорок пятого к подножью Мавзолея Ильича солдаты принесли знамена разгромленного врага. Мне довелось участвовать в параде Победы, а осенью того же года меня направили в военную академию.

Однажды, проезжая мимо города, где прошла моя солдатская юность, я сделал остановку, посетил родной полк и рассказал солдатам о командире. Тогда-то я и узнал, что он живой. Прослужив многие годы в разных концах Родины, под конец службы он получил назначение в город-герой на Неве.

В годовщину Октября мы сидели у телевизора. Диктор объявил, что слово представляется старому большевику, герою войны, участнику прорыва блокады, бывшему командиру артиллерийско-противотанковой бригады полковнику в отставке Копылову. Когда на экране показался полковник, грудь которого была увешана орденами, я ахнул от удивления. Он! С нетерпением я ждал утра, чтобы узнать в «Горсправке» его адрес.

Пришел к нему без предупреждения. Дверь открыл мальчик, спросил, кто мне нужен, и стремглав помчался в соседнюю комнату.

— Дедушка, дедушка, к тебе генерал пришел!

Сердце стучало учащенно, как и тогда, в курсантские годы, когда я шел к нему с повинной. А ведь пролетело столько лет…

Через минуту передо мной стоял по-прежнему стройный, с теми же широкими, но теперь поседевшими бровями, мой командир.

— Чем могу быть полезным? — удивленно посмотрел он на меня.

Я положил на столик цветы, стал «смирно» и, волнуясь, доложил:

— Товарищ командир 12-го артиллерийского полка! Сержант Журин, окончивший в сороковом году полковую школу, прибыл по вашему приказанию!

Вначале он ничего не мог понять, но название полка, которым он командовал тридцать лет назад, вызвало в нем радостное волнение.

— Курсант Журин… курсант Журин, — повторил командир, видимо, силясь что-то вспомнить. — Да чего же мы здесь стоим? Проходите, пожалуйста, в комнату.

В комнате мой командир заулыбался:

— Курсанта Журина не припоминаю, но если он через тридцать лет нашел своего командира, то был славный курсант…

Мы присели к столу, и завязался оживленный разговор. Говорил он неторопливо, показывал фронтовые фотографии, рассказывал о подвиге своих солдат; я насчитал на его парадном мундире, висевшем на спинке стула, шестнадцать орденов и среди них три ордена Ленина. Во время беседы в комнату зашла пожилая женщина и поставила на стол кофе.

— Знакомьтесь: моя старшая дочь Вера, — сказал полковник. А когда она ушла, он, проводив ее взглядом, вздохнул: — Солдатская вдова. Замуж вышла за два месяца до войны. Муж пропал без вести. До сих пор ждет. Всю себя отдает детям, — учительница… А сын ее, мой внук, уже старший лейтенант. Можно сказать, смена мне. Правда, моя служба была связана с лошадьми, а его — с ракетами…

В тот день я слышал, как дочь подошла к телефону и кому-то ответила: «Казарова слушает». Я невольно вздрогнул; мне послышалась фамилия Азарова. Перед глазами зримо возник прокуренный блиндаж той холодной зимы сорок второго, и я будто снова услышал мелодию песни молодого пулеметчика в длинном белом полушубке: «До тебя мне дойти нелегко…»

Я собрался уходить, когда мой командир, растроганный неожиданной встречей, сказал:

— Еще раз большое вам спасибо за память! Она мне очень дорога, вы генерал и понимаете, что для любого командира добрая память о нем солдата — лучшая награда.

Он медленно подошел к дивану, снял со стены висевший на коврике клинок и протянул его мне:

— Возьмите. Это мой самый дорогой сувенир. Вручил его мне в гражданскую войну легендарный комбриг Котовский. — Командир на минуту замолчал, словно взвешивая слова: — Я уже старый, поэтому завещаю его вам, генерал. Пусть этот клинок напоминает вам, вашим детям и внукам о героическом прошлом нашей Родины, о том, что настоящее и будущее нашего народа охраняет советский солдат с нержавеющим клинком отцов и дедов…