Счастье жить вечно

— Вот что, — говорит он тихо, но твердо. — Видать, не повезло нам, ребята. Судя по всему, самолет сейчас прилететь не может. А когда сможет?.. Зачем будем мы себя обманывать? Ясно: не завтра и не послезавтра. Выходит, что у нас теперь есть один-единственный выход. Трудный и опасный, но другого нет. Пойдем на риск, раздобудем продукты в Канторке. И завтра же, — терять времени нельзя.

Глубокий и дружный вздох облегчения был ему ответом. Голос командира повеселел:

— С рассветом решим, что и как. А сейчас — спать! Сон нам с вами — тот же хлеб: без него совсем пропадем. Никаких разговоров! Приказываю: спать!

Поднялись еще затемно. А так хотелось не просыпаться хотя бы еще часок, во сне унестись подальше от этой тесной землянки и глухого холодного леса, от жестокого голода, который только и утолялся в сновидениях, порой таких ярких, что, расставшись с ними, долго нельзя было прийти в себя, возвратиться к действительности. И пока ты окончательно порывал с миром грез, голод, как часовой, стерег у изголовья, ни на минуту не покидая своего поста, настойчиво дожидался, когда ты разомкнешь веки и вновь встретишься с ним.

Было решено, что в Канторку — так называлась деревня, расположенная не очень далеко от партизанской базы, — в первый день направится только один из них. Достать там продуктов, спасти себя и товарищей от голодной смерти — это была лишь часть задачи, возлагавшейся на него. Притом — не самая главная. Ему нужно было выяснить настроения крестьян, найти самых надежных людей и завязать с ними знакомства, узнать, что предпринимают против партизан фашисты и как лучше их обмануть.

Кто же сможет с меньшим риском выбраться из леса, появиться в деревне, все, что нужно, сделать быстро и ловко? Кому будет под силу не свалиться от голода в случае, если произойдет стычка с полицаями или немцами и придется убираться восвояси, стороной обходя опасные места, делая на обратном пути не один лишний километр?

Командир остановил свой выбор на Валентине. Мальцев выглядел крепче и бодрее всех. Опираясь на этот неоспоримый факт, он сам очень просил послать именно его. Были и другие обстоятельства в пользу такого выбора: Мальцев отлично владел немецким языком. Кроме того, здесь ему могут пригодиться незаурядные способности перевоплощения. Недаром же в школьном драмкружке, как о том не без гордости рассказывал Валентин, его с большим уважением называли Станиславским и прочили блестящее будущее незаурядного артиста.

На свет была извлечена вся одежда, какой они только располагали. Нина вооружилась иглой и ножницами. Это была одежда, многое перенесшая, как и люди, пользовавшиеся ею. Создать из нее даже для одного человека что-нибудь приличное, хотя бы на первый взгляд, казалось, просто недостижимой целью. Но Нина не падала духом. Она и виду не подавала, что у нее вот-вот опустятся в отчаянии руки. Девушка сосредоточенно порола, сшивала, перелицовывала, резала ткань, шила, штопала, чистила. Ей помогали все. И постепенно стало выходить то, что им нужно. Нина от радости чуть слышно запела. Ловкие, неутомимые руки Петровой заработали еще сноровистее.

Правда, при более внимательном осмотре было совсем не трудно догадаться о том, где и как обновлялся этот наряд, зоркие глаза сумеют сразу узнать, откуда появился его хозяин. Что ж, оставалось лишь надеяться: таких внимательных и зорких глаз удастся избежать.

Валентин тщательно выбрился. Борис, потратив много усилий, привел ему в порядок прическу.

Наконец-то все было готово. Валентин преобразился. Кто может теперь сказать, что этот симпатичный молодой человек в аккуратной чистой одежде прожил много дней в лесу, скрываясь от людского взора, что он голодал, мерз, спал в холодном шалаше, в сырой землянке, часами полз по земле, выполняя боевое задание?

Перед ними стоял счастливый своей судьбой представитель некоей торговой фирмы из числа тех, что, будто ядовитые грибы в дождь, расплодились по всем оккупированным фашистами районам нашей страны. Откуда взялись эти шайки спекулянтов? Они скупали, продавали, меняли… Вещи превращали в продукты и продукты — в вещи. Перевозили, перетаскивали с места на место, сбывая и приобретая, чтобы вновь сбыть всё, что только им попадалось на глаза. Такая кипучая деятельность всякого рода гнили, разом выплывшей на поверхность, была своего рода демонстрацией верности идеалам новой, оккупационной власти. Власти, что провозгласила высшим принципом своей морали незыблемый закон капиталистического общества: на свете абсолютно все продается и покупается, все подвластно деньгам.

Валентин извлек из кармана свой револьвер. Несколько мгновений подержал его в руке, потом погладил ладонью холодную вороненую сталь и протянул оружие командиру.

— Так, пожалуй, будет лучше, — сказал он, — наган мне только помешает.

— Ты прав, Саша, — коротко и спокойно ответил Ляпушев. — Ну, пора в путь. Ждем с полным успехом. Будь осторожен.

— До свидания, Рощин, не задерживайся в гостях, — пошутила Нина и коротко засмеялась. Борис поддержал шутку:

— Когда будешь уплетать блины, вспомни, что мы здесь не прочь оказать тебе помощь. Тоже касается и щей. Не увлекайся!

Эти слова звучали уже вслед Валентину, который помахал в ответ ушанкой и весело бросил:

— Станкевич, не давай мужикам скучать без меня! Слышишь?

Он понимал подлинное значение шуток друзей и чувствовал на себе их грустные и тревожные взгляды. Хотелось возвратиться, сказать, расставаясь, что-то особенно теплое, способное передать полноту его чувств. Но мысль уже уносила его не назад, а вперед, в деревню, которую он видел только издали и знал лишь по названию.

Мальцев приблизился к опушке, когда солнце уже поднялось высоко и морозное утро сияло во всей своей красе.

Здесь хорошо было бы поползти, но не хотелось мять и пачкать одежду, нарушать внешний вид человека, роль которого он задумал сыграть со всем старанием. Теперь остались считанные минуты до того, как лес расступится, подобно тому, как раскрывается тяжелый бархатный занавес перед актером, одиноко стоящим на сцене. Внешний вид «актера» должен быть безупречен.

Медленно, бесшумно Валентин стал подходить к концу леса, скрываясь за стволами деревьев и внимательно наблюдая оттуда. Он все примечал, все засекал в памяти и из всего делал выводы.

Впереди, за молодыми, с каждым шагом редеющими сосенками, лежало поле, покрытое снегом. Разрезая его на две почти равные части, вился узкий санный путь. Следы полозьев припушило порошей, видать, не часто ездят по этой дороге. Дальше, в нескольких сотнях метров от лесной опушки, начиналась деревня. Ее длинная неровная улица в волнистых сугробах протянулась от одного густого лесного массива к другому. Она как бы связывала их в одно целое. Это тоже хорошо: можно в случае необходимости скрыться на противоположной стороне. Подле самой крайней избы прохаживались двое мужчин, — похоже, часовые. Вот они повернулись спинами и зашагали прочь по сельской улице, а потом и вовсе скрылись за поворотом.

«Теперь самый раз выходить, — подумал Валентин, — чего же еще ожидать?»

Он решительно шагнул из леса. Спокойно пересек заснеженное поле и, очутившись на дороге, неторопливо пошел по ней к деревне. Было странно, непривычно идти на виду у всех, оставляя позади надежное лесное укрытие, до которого еще минута-другая и будет уже совсем не так просто добраться. Но страха он не чувствовал. Все его мысли сосредоточились на одном: кто живет в крайней избе, можно ли там добыть хотя бы кусок хлеба?

Вдруг позади послышался конский топот и скрип полозьев, донеслась немецкая речь. Валентин вздрогнул. Фашисты!

Он сделал два широких шага в сторону от дороги. Бежать, не оглядываясь? Быть может, он еще успеет скрыться в лесу? Ближняя опушка, вот она, рядом. Явственно слышен оттуда смутный, всегда таинственный и торжественный шум деревьев. Теплом родного дома повеяло от него на Валентина. Лес предостерегал и звал обратно в пронизанную солнечными лучами просеку. Она сразу же смыкалась, тонула во мраке. Там — спасение! Там — жизнь!