Демидовы

— Видать, вам шибко каторги захотелось.

— Ну уж! — не поверил старик. — Демидовы-то, бают, душевные человеки. Крестьян шибко не забижают.

— Демидовы-то? — переспросил тощий. — Они душевные. Разве что младенцев по ночам не едят, а так душе-евные!

— Да ну?

— Вот те и ну!

— А вы отколь знаете?

— А мы там были, хмель-мед пили, кайлом махали да руду на тачке таскали!

— Так вы, ребята, беглые? — вскинулся старик.

— Догадливый ты, дед.

Оба беглых с жадностью набросились на еду. Марья смотрела на них и боялась спросить. Наконец решилась:

— А вы, что же… и Акинфия Демидова знаете?

— Акинфку-то? — Тощий проглотил ложку варева. — Самый главный лиходей. Чтоб ему сгореть в геенне огненной!

— Неправда! — невольно вырвалось у Марьи, и все удивленно уставились на нее. — Акинфий добрый, богобоязненный. Я знаю его…

На эти слова оба беглых мужика расхохотались.

Марья встала и ушла к реке, прихватив деревянную бадейку.

…Она просидела на берегу до поздней темноты. Приходил Платон, искал, звал, но она не отозвалась. Гасли вокруг костры — переселенцы укладывались на ночлег.

Внезапно из темноты вынырнула фигура.

— Ах, красавица! — Это был тощий. По другую сторону от Марьи вырос бородач.

— Ты что-о! Пусти-и, — рванулась Марья, по тощий держал ее крепко, потянул к себе, приговаривая:

— Тихо, тихо. Ты расскажи-ка нам лучше… Уж не полюбовник ли твой, энтот Акинфка?

А бородач вдруг ухватился за нее сзади, стал валить на спину.

— Пусти-и…

Но бородач ловко закрыл ей рот широченной лапой, придавил к земле. А тощий торопливо рвал одежду, тыча бородой в лицо:

— Тихо, тихо. Не дрыгайся. Чем мы твоего Акинфия хужей…

Когда очнулась — вновь увидела перед собой ухмыляющуюся рожу.

— Ну че, красавица, сладко небось?

— Таперича ты держи, — прохрипел бородач, — мой черед…

В эти короткие мгновения Марья углядела нож за кушаком тощего. Она выдернула нож и с силой вонзила ему в живот.

— Ы-ы-у-у-а! — утробно завыл тот, отползая в сторону.

А Марья ударила еще раз, наугад, метя в бородача. Тот тоже взвыл, схватившись за раненое плечо. Вскочил, опрометью бросился в темноту, хрипло ругаясь.

Марья сидела на земле, сжимая нож, и неотрывно смотрела, как умирал тощий. Вот он перестал стонать, охнул и затих навсегда. Стало до жути тихо… Но вот вдалеке зашуршала под ногами прибрежная галька, долетел до нее голос Платона:

— Марь-я-а-а! Кто кричал-то, э-э-эй! — Он прошел неподалеку, но Марья не отозвалась. — Где ж ты хоронишься, Марьюшка-а-а?!.

Наконец-то дошли! Горы, поросшие лесом, неглубокие, залитые солнцем долины. Вот он — Невьянск!

Встретил обоз переселенцев сам Акинфий Демидов с приказчиком. Горячие башкирские лошади нервно перебирали ногами.

Прибывшие глазели на Демидова, про которого столько разного слышали в дальней дороге. Собой хорош, статей, силен. Марья прикусила губу, смотрела на Акинфия, не отрываясь. Может, заметит, узнает? И надеялась и страшилась. Акинфий скользнул по ней взглядом, не узнал.

— У меня работать на совесть, — выкрикнул он, — тогда сыты и в тепле будете. А кто отлынивать вздумает, с тем разговор другой! — Для пущей убедительности вскинул кверху руку с нагайкой. — А про все остальное приказчик мой расскажет. — Он показал на Крота, пришпорил лошадь и поскакал к заводу.

— Акишенька-а… — прошептала Марья, и силы покинули се. Она упала бы, не поддержи ее вовремя Платон.

— Ты что, Марья? Кровинки в лице нет! — испугался он.

— Ничего, ничего… уже прошло… — Она виновато глянула на Платона, слабо улыбнулась.

— Ты, паскудник, будешь говорить ай нет? — воевода Кузовлев склонился над лежащим на каменном полу Пантелеем, светя факелом. — Сколько ты рудных мест за это время нашел?

— Не считал, — хрипло ответил Пантелей.

— Покажи, и отпущу с миром. Люди бают, ты серебро нашел. Цельную жилу. Правда ай нет?

— Кто бает, у того и спроси, — выдохнул Пантелей.

— Бейте его, ребята, пока не скажет, — вздохнул, разгибаясь, воевода и направился к выходу из подвала. — Только не до смерти. Ишшо пригодится.

Выйдя на свое подворье, воевода с облегчением вздохнул и позвал:

— Эй, Кро-от!..

— Здесь, боярин. — Из темноты вынырнул приказчик Крот, поигрывая нагайкой. — Ну что, молчит?

— Молчит, аспидное семя. А ты точно слыхал про серебро-то?

— Своими ушами, боярин! — перекрестился Крот. — Акинфий Никитич его спрашивает, когда он из тайги-то пришел, чего ты, мол, сияешь, будто блин масляный. А Пантелешка и баит: серебряну жилу, хозяин, нашел. Знатная жила, что казна царска. Прям так и сказал!

— А что Акишка?

— Молчок, мол, никому… Завтрева покажешь.

— Охо-хонюшки, — вздохнул воевода, бросил Кроту кожаный мешочек с монетами: — Держи за труды.

Крот ловко поймал мешочек на лету.

— Доходно, небось, двум господам-то служить? — усмехнулся воевода.

— Не шути, боярин, — с угрозой промолвил Крот. — А то как пойду к Демидову да покаюсь.

— Там тебе башку и оторвут, — в третий раз вздохнул воевода. — А не они, так я. Раз ты, мил человек, такую себе планиду выбрал, то уже не кочевряжься.

— Какую такую планиду?

— Иудину.

Конные шарили по лесу. Аукали. Съезжались и вновь разъезжались. Лошадь под Акинфием запарилась, покрылась желтым мылом.

— Нету нигде. Везде обыскали, — сумрачно сказал приказчик Крот. — Может, в Верхотурье податься? Чует мое сердце, воевода его захватил.

Акинфий скрипнул зубами и пришпорил копя, но измученное животное низко опустило голову и не заржало — застонало.

— Лошадей бы сменить, хозяин! — прокричали сзади.

…Когда Акинфий после безуспешных поисков явился домой, там на лавке под иконами лежал Пантелей. Он харкал кровью и говорить не мог. Старуха Самсоновна пыталась поить его молоком, но и молока не принимал.

— Где нашли? — глухо спросил Акинфий.

— На плотине связанный лежал, — ответила Самсоновна. — Видать, ночью подбросили.

— Пантелеша… — Акинфий присел рядом с другом, и слезы закипели у него в глазах. — Кто тебя так-то, Пантелеша?

Пантелей молча смотрел на Акинфия своими ясными голубыми глазами.

— Неужто воевода, а? На такое решился?..

Пантелей на мгновенье прикрыл глаза.

— Не жилец он боле… — всхлипнула старуха Самсоновна.

— Не каркай, ворона! — рявкнул на нее Акинфий и повернулся к Кроту, входившему в избу: — Пушки погрузили?

Крот утвердительно кивнул:

— Завтрева можем трогаться.

— Пантелеша! — жарко заговорил Акинфий. — Я тебя в Москву свезу. Там лекари, заморские. Враз на ноги поставят!

— Сплавщики грят, шибко рисковое дело с такой тяжестью идтить, — глядя в потолок, сказал Крот.

— Ништо, ништо, — не слушая Крота, продолжал Акинфий. — Мы того воеводу попотчуем. — Ои погладил руку Пантелея. — А ты, Пантелеша, ничего ему? Ну, про то, что мне надысь говорил…

Пантелей вдруг тихо улыбнулся и едва заметно покачал головой.

— Слава богу, — перекрестился Акинфий и поднял мокрые глаза на Крота: — Вели на стругах быть наготове. Трогаем тотчас!

— Сплавщики-то… сумлеваются… — вновь начал было Крот.

— Без сумления, — жестко перебил его Акинфий, — только бык на корову взбирается.

Плыли. Мимо пронеслись Чусовые городки, рубленные Строгановыми. На бревенчатых башнях громоздились пушки.

Акинфий стоял на носу переднего струга и зорко смотрел вперед, на приближающиеся скалы, на белые буруны. Рядом с рулевым — лоцман Чернояров и приказчики. Лоцман с виду спокоен, по в глазах напряжение. Обернулся к Акинфию:

— Самос гиблое место. Во-он боец, Разбойник называется. — Он указал на мрачную скалу. Вода там бурлила и пенилась с особенной силой.

— Не трусь, — коротко ответил Акинфий.

— Трусь не трусь, человек — не гусь, с него вода не стекает, — с мрачноватой ухмылкой ответил Чернояров. — Тута много стругов сгинуло.