Демидовы

Светлейший герцог Бирон был высок, румян, ладен. На бирюзовом кафтане с золотыми пуговицами алмазная орденская звезда. Герцог пил кофе, не забывал подливать из хрустального молочника в блюдечко рыжему пушистому коту в голубой шелковой попонке. Кот завтракал тут же, на герцогском рабочем столе.

— Какие деньги, генерал? — Герцог, вытягивал красные, чувственные губы трубочкой, дул на кофе. — Мы бедны, как церковные крысы.

— И все же, светлейший герцог, — почтительно, но настойчиво говорил Татищев, — нужно всемерно усилить казенные заводы. Ведь на казенные-то от Демидова не бегут, а с казенных — случается…

— Да, да, да… — огорченно покачал головой Бирон. — Побеги — это ужас. Но, скажу по секрету, генерал, — Бирон понизил голос до шепота, — в бегах чуть не три миллиона наших подданных. Оттого и денег нет. А тут еще этот Демидов смеет утаивать пошлину! — Бирон пристукнул ладонью по столу. — Ты, генерал, составь на мое имя бумагу: сколько у него заводов, сколько пошлина… Отметь особо, какой доход дают кабаки в его владениях…

— У него нет кабаков.

— Как это? — изумился Бирон.

Татищев пожал плечами.

— И в этом одно из немногих достоинств его нахожу.

— Да ты в своем уме, генерал! — Бирон резко поднялся. — Отсутствие кабаков есть великий ущерб казне ее величества!..

Распахнулась дверь, на пороге встал адъютант.

Бирон вопросительно посмотрел на него. Адъютант прошел к окну, приоткрыл шелковую штору — Бирон понял, подошел, глянул вниз — возле караульного солдата стоял стражник Игнаха.

Ночь они опять провели в таежной сторожке. Акинфий сидел на корточках перед печкой, задумчиво смотрел на разгулявшееся пламя, говорил:

— Беды наши, Марьюшка, в том, что никак не дают на Руси развернуться заводскому человеку. Помер царь Петр, так и пошло все обратно через пень колоду… Нонешняя-то государыня больше про балы да наряды думает. Немцев при дворе развелось, людишек каких-то воровских видимо-невидимо.

— А ты разве не воруешь? — просто спросила Марья.

— Для дела приходится, новые заводы ладить, рудники копать, уголь жечь — ох, сколь много денег надобно! — Акинфий подложил в печь полено, невесело усмехнулся: — Веришь ли, я третью часть прошлогоднего дохода на взятки да на подачки роздал.

— Не шибко обеднял, поди?

— Не об том речь, Марья, не об то-ом! — в голосе Акинфия зазвучала горькая досада. — Если б я только о наживе думал, я бы… Э-эх, да что там! И ты меня не понимаешь.

— Поди ко мне, — шепотом позвала Марья.

Акинфий подсел к нем. Они обнялись.

— Берег я тебя в Туле-то, — улыбнулся Акинфий, — не трогал… А ты вон угольщику какому-то досталась. Нешто справедливо?

— Да я не угольщику, — вздохнула Марья. — Меня беглые снасильничали, Акиша… Которые от тебя бежали.

Акинфий задохнулся.

— Вот так… Зло, Акинфушка, кругом зло от тебя исходит. Почему так, я и сама не знаю. — Она целовала его, гладила, ерошила волосы.

— Ах, Марья, Марья… — мотал головой Акинфий. — Бедная ты моя…

Гудело пламя в печи, синяя ночь заглядывала в маленькое оконце, время от времени подвывали волки.

И вновь в предрассветной мгле скакал через спящую слободу одинокий всадник с женщиной, сидящей перед ним и закутанной в покрывало. Остановил коня возле покосившейся хибары, осторожно опустил женщину на землю, нагнулся, поцеловал.

— С тобой побыл, будто живой воды испил, Марьюшка… — улыбнулся Акинфий, и глаза его молодо блестели.

Он пришпорил коня, поскакал.

Марья пошла к хибаре, и тут же из-за угла вынырнула черная фигура Крота, скользнула вдоль стены к двери. На пороге Крот обернулся, пошарил глазами по сторонам, перекрестился и пропал в доме.

Через мгновенье оттуда послышался шум, а потом истошный, предсмертный бабий крик. Еще через мгновенье в двери показался Крот с ножом в руке, затравленно оглянулся по сторонам — слобода спала, только дымил и смутно шумел вдалеке завод. Крот судорожно отшвырнул окровавленный нож и бросился к лошади, привязанной на задах к частоколу.

Ранним утром приказчик Лиходеев боязливо скребся в двери демидовской спальни:

— Хозяин… Акинфий Никитич… К вам гости пожаловали.

Евдокия уже не спала, с силой толкнула Акинфия локтем. Тои вскочил, очумело посмотрел вокруг:

— Чего еще? Поспать не дадут, ироды…

— По ночам спать надоть, — зло сверкнула глазами Евдокий.

— Кого там черти принесли? — вздохнул Акинфий.

— Князь Вяземский из Санкт-Питербурха. Гонец ишшо с вечера прискакал, — с мстительными нотками в голосе сообщила Евдокия.

Акинфия будто ветром с кровати сдуло. Он одевался, на ходу приказывая жене:

— Вели из кладовой соболей принести и горностаев. Сорок сороков! Бобровых шкурок тоже, украшений старинных с каменьями!

— Ты, Акинфушка, от своих ночных шатании совсем сдурел…

Акинфий глянул на жену, явственно прочитал в не глазах ненависть.

…В кабинете Акинфня уже дожидались гости: князь Вяземский, тучный, с добродушным, мясистым лицом, затянутый в золоченый мундир, с брильянтовыми орденами, и генерал Татищев, в черном сюртуке, в левой руке — черная треуголка. Князь грузно прохаживался по кабинету, разглядывал чертежи и карты, развешанные по степам, остановился перед коллекцией минералов в ящиках под стеклами.

— Специально сии минералы из Германии выписал, — пояснил Татищев. — Что говорить, заводчик хваткий, с талантом. Но самоуправствует сверх всякой меры.

— Поправим… — степенно произнес Вяземский.

— Возомнил себя чуть ли не царем на Урале.

— Укротим… — вновь важно и глубокомысленно обронил князь. — В бараний рог согнем!

А из подвалов тем временем прислуга торопливо выносила охапки шкурок — соболиных, горностаевых, бобровых. Принесли большой ларь с украшениями. Тут серебряные и золотые кольца и перстни, диадемы и аграфы, в оправах сверкали изумруды, жемчуг, топазы.

— Давай еще, — отрывисто приказывал Акинфий. — Не жалей князю, пущай на него разом столбняк нападет!

— Тут ведь ишшо беда какая, батюшка, — вздохнул Лиходеев. — Разбойничать в слободе стали. Энтой ночью ктой-то заводскую бабу зарезал. Прям в дому. Такое озорство зверское…

— Какую бабу? — похолодев, спросил Акинфий.

— Да Марьей звали…

Оттолкнув приказчика, Акннфин пулей вылетел во двор, кинулся к конюшне, вывел заседланного коня.

…Возле дома Марьи толпился народ. При появлении Акинфия разговоры и причитания разом смолкли.

Акинфий слетел с лошади, кинулся в дом, расталкивая людей.

Марья лежала на колченогом столе в гробу, и в руках, сложенных на груди, горела свечка. Несколько старушонок в черном стояли возле гроба, шепотом молились. Под образами возвышалась фигура священника и черной рясе, с красным, испитым лицом.

Будто пьяный, Акинфнй сделал несколько нетвердых шагов к гробу. Старушки шарахнулись к двери, толкая друг друга, а священник продолжал стоять столбом. Акинфий рванул его за грудки, вытолкал вслед за старушками и захлопнул дверь. Медленно опустился оп перед гробом на колени, обнял бездыханную Марью, простонал глухо:

— За что так наказываешь меня, господи?

Князь Вяземский и статс-секретарь Татищев, казалось, дара речи лишились. Прислуга охапками вносила и сваливала на пол вороха соболей, горностаев, бобров. Завершающим ударом была малахитовая шкатулка, полная драгоценностей. У порога кланялся в пояс приказчик Лиходеев:

— С ночи уехал, так и нету. А когда вернется, один бог ведает…

Князь Вяземский трясущимися руками перебирал искрящиеся шкурки, гладил, даже нюхал.

— Ох, ты-и-и… отродясь столько-то сразу не видывал. А сверкает-то как, прям живой огонь мечет! Небось, и в царских кладовых эдакой красоты нету! — Он утер выступивший на лбу пот и круто повернулся к приказчику: — Это что ж, в подарок нам?