Страница 82 из 103
На кафедре Верхоянского Калерию встретила секретарь, уже далеко не молодая, но все еще молодящаяся особа, которая после каждых трех-четырех слов находила удобный случай бросить взгляд в небольшое зеркальце, висевшее на стене на уровне ее головы.
— Уверяю вас: защита обещает быть блестящей! Официальные оппоненты прислали такие отзывы, что диссертант, читая их, не нашел ни одной зацепки, чтобы вступить в полемику с оппонентами. — Мельком взглянув в зеркало и ловким движением пальцев поправив локон, закрывающий ухо, секретарша посмотрела на Калерию. — А вы знаете, какой он блестящий полемист! Я тридцать лет работаю на кафедре, за это время сменилось четыре заведующих, на моих глазах прошло более двадцати потоков аспирантов, а в ораторском искусстве равных Альберту Валентиновичу не было!.. При этом кроме безупречной логики, блестящего образования и молниеносной тактики в полемических баталиях Альберт Валентинович прекрасный артист. И я заметила, как в накале своих речей он иногда вдруг делает такую неожиданную и продолжительную паузу, которая приобретает особую силу воздействия на аудиторию.
— Такую паузу в ораторском искусстве некоторые называют "плехановской", — прервала назойливую трескотню секретарши Калерия. И чтобы как-то оборвать дифирамб Яновскому, она решила, что пора взять нить разговора в свои руки. — Историки и биографы Плеханова свидетельствуют о том, что сила его паузы иногда оказывала магическое действие даже на ярых его оппонентов. Но об этом мы с вами поговорим как-нибудь в свободную минуту. А сейчас я очень прошу вас дать мне на несколько часов диссертацию Яновского. Меня просили прочитать ее профессор Верхоянский и Петр Нилович Угаров. А у меня так мало времени. Я с большим трудом отпросилась у своего начальства.
Секретарша была женщиной догадливой и, поняв, что ее похвалы в адрес Яновского Калерию уже утомили, быстро перестроилась на деловой и официальный тон.
— Мне только что звонил о вас Гордей Каллистратович и просил, чтобы я открыла для вас его кабинет. Вы можете уединиться, и вам никто не будет мешать. Там есть телефон, есть для заметок бумага, пишущая машинка… А если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, я к нашим услугам. — Секретарша достала из ящика своего стола толстую диссертацию, переплетенную в темно-вишневую ледериновую обложку и сверкающую позолотой тисненых букв на корешке, протянула ее Калерии и тут же, уловив на ее лице улыбку удивления, не удержалась: — Альберт Валентинович даже в этом эстет.
— Да-а… — протянула Калерия, — в таком оформлении можно посылать диссертацию на полиграфическую выставку.
Кабинет профессора Верхоянского был небольшим, но на всем лежала печать вкуса и строгого порядка. Книги на стеллажах стояли ровными рядами, расставленные по стенам полумягкие стулья темно-зеленой обивки гармонировали по цвету и фактуре ткани с портьерами. Ковровая дорожка, бегущая от двери к письменному столу, тоже частично вобрала в себя цветовые тона стульев, портьер и зеленого абажура.
Не тратя времени на разглядывание интерьера кабинета и книг, занимающих почти от пола до потолка глухую стену, Калерия, вооружившись ручкой и четвертушками плотной белой бумаги, лежавшей на письменном столе, приступила к чтению диссертации.
Введение, в котором, как правило, всегда ставятся вопросы, которые будут обосновываться и развиваться в диссертации, она прочитала бегло. А вот когда начала внимательно читать главы, то от страницы к странице стала испытывать непонятное ей чувство смятения, граничащего с тревогой. "А здорова ли сегодня я? Может, у меня в мозгу двоение?"
Через полтора часа, в течение которых Калерия прочитала около пятидесяти страниц, она сделала в диссертации закладку и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла. В эту минуту она сама себе вдруг показалась пассажиром, ехавшим в поезде из Владивостока в Ленинград. За несколько суток вагонной тряски и мелькания за окном всего того, что простирается на десятитысячекилометровом пути, она как бы сжилась с пассажирами вагона, сроднилась с приветливыми улыбками молоденьких девушек-проводниц, подрабатывающих в свои студенческие каникулы. А что касается пассажиров своего купе, то с ними переговорено столько, что биография каждого лежала у нее словно на ладони. Ничто так не сближает душевно открытых людей, как дальняя дорога. И вот на шестые сутки. Калерия приехала в Москву, распрощалась со спутниками по купе, с которыми успела чуть ли не сдружиться, поблагодарила милых девушек-проводниц, заметно уставших за дальнюю дорогу, и, сдав вещи в камеру хранения на Ленинградском вокзале, решила до отхода "Стрелы" поездить по столичным магазинам.
И все вроде бы шло своим чередом. Объехала на такси модные фирменные магазины и за час до отхода "Стрелы" приехала на Ленинградский вокзал. Взяла вещи из камеры хранения, сдала их носильщику и, следуя за его тележкой, подошла к своему вагону. И вдруг… Что это — наваждение или такое поразительное сходство? На платформе у посадочного тамбура стоят те же две милые девушки-проводницы, с которыми она ехала из Владивостока. Одна из них проверяет билеты, а другая стоит в тамбуре и, улыбаясь, приветствует входящих пассажиров. Проходя следом за носильщиком в свое купе, видит лица тех же пассажиров, которые шесть суток ехали с ней из Владивостока до Москвы. Она ничего не понимает, и ей становится страшно, уж не случилось ли у нее что-нибудь с головой? Но вот наконец она входит в свое купе, и ее смятение достигает предела: в купе сидят те самые три пассажира, с которыми она ехала до Москвы и при прощании (а все они ехали в разные города) крепко жали друг другу руки. Калерия, как во сне, рассчиталась с носильщиком и, поймав на себе отчужденные взгляды соседей по купе, лица которых она запомнила на всю жизнь, медленно опустилась на полку и закрыла глаза.
Сколько она сидела, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, она не знала. Только теперь, справившись с чувством страха и опасением за свой рассудок, она поняла, что люди, о которых она несколько дней назад читала в диссертации Иванова, перекочевали со своими горестями и радостями в диссертацию Яновского. Пересев из поезда Владивосток — Москва в поезд Москва — Ленинград, они успели только сменить свои имена и фамилии, переправить в паспортах специальности и места жительства. А некоторые из них даже не успели сделать и этого.
Листая страницы диссертации, Калерия дошла до раздела второй главы, озаглавленного "Трагедии матерей-вдов". Глава начиналась почти теми же словами, что и раздел в диссертации Иванова, кем-то вырезанный из первого экземпляра. Кусочек этой главы она вчера вечером вслух читала мужу и даже трогательно прослезилась, дойдя до глубоко взволновавших ее стихов Марка Максимова о матери. Теми же стихами заканчивалась глава и в диссертации Яновского. У Иванова несовершеннолетний преступник Н-ов стрелял в мать и в ее любовника в шахтерском городке Донбасса, а у Яновского два роковых выстрела были произведены в одном из уральских городов. После трехлетнего пребывания в колонии заключенный Н-ов в диссертации Иванова уезжает в шахтерский городок Сибири, а у Яновского Н-ов находит пристанище и работу в небольшом шахтерском городке Донбасса.
Дальше Калерия читать не могла. Чувствуя нервный озноб, она встала, закурила и, терзаемая раздирающей ее сознание мыслью о том, что она должна что-то безотлагательно сделать, прошлась по ковровой дорожке. "Нет, молчать об этом нельзя!.. Пускать в науку таких проходимцев — это преступление!.." И тут же сердце захлестнуло незнакомое ей раньше чувство мстительного упоения, предвкушение справедливой расплаты, которая должна обязательно свалиться на голову нечестно преуспевающего Яновского. Глубоко затягиваясь сигаретой, сбивая с нее пепел прямо на ковровую дорожку, она взад-вперед ходила по кабинету, пока еще точно не определив своего дальнейшего поведения. "Медлить с этим нельзя!.. Защита диссертации назначена через месяц, нужно что-то срочно предпринимать! — Но тут же, стараясь подавить в себе вспышку гнева и возмущения, начала рассуждать: — А чего я, собственно, боюсь?!. Яновский обеими ногами попал в капкан. И если его публичное разоблачение состоится после голосования членов ученого совета и диссертация пойдет на утверждение в ВАК, то позор кафедры и факультета примет более широкую огласку, а сам диссертант попадет в центр такой скандальной истории, от которой он не отмоется всю свою жизнь…"