Верность

Лиля работала на доделке. Эта операция, по сравнению с другими, была наименее трудной — на доделке обрабатывались готовые пластмассовые детали.

А рядом с отделением доделки стояли большие, жаркие гидравлические прессы и такие же, как и Лиля, девушки — может быть, немного старше — выполняли сложную работу по запрессовке деталей.

Лиля не подходила к прессам. Ей рассказывали, что в прошлом году у одной из девушек, задремавшей у пресса, расплющило указательный палец. Лиля обходила прессы, как обходят будку, на которой написано: «Не трогать! Смертельно!».

Но она была мужественной, и когда Сергей сообщил: она переводится подсобной работницей к прессовщице Насте Рукавишниковой, Лиля самоотверженно согласилась.

Настя Рукавишникова, полная суровая девушка, работала бригадиром прессовщиц. К Лиле она относилась с нежностью, очень неловкой и застенчивой. Сергей решил, что лучшей подруги для Лили Овчинниковой и не надо желать. А что касается будущего Лили, то Сергей хотел видеть ее, по меньшей мере, мастером отделения гидравлических прессов.

Лиля работала на подготовительной перед запрессовкой операции. Но все чаще Сергей имел возможность наблюдать, как Настя, стоя у пресса, что-то рассказывает, двигает рычагами, жестами приглашает Лилю подойти и посмотреть. Лиля — она работала рядом за столиком — вставала и, недоверчиво улыбаясь, заглядывала в матрицу.

Понемногу она начала перенимать у Насти Рукавишниковой первые навыки работы на прессе. Вот в это время и зачастил в цех Илюша Глазнев. Как только Настя Рукавишникова узнала, зачем подолгу торчит на «бойком месте» этот белобрысый паренек из инструментального, все ее мысли, казалось, сосредоточились на одном: как бы оградить от него Лилю Овчинникову; наверное, до нее дошла худая слава Илюши, в стенной газете инструментального цеха его обозвали лодырем.

— Пришел? — тихо говорила она, подходя к Илюше, — а ну, поворачивай назад… Нечего бездельничать, отвлекать тут…

Илюша, с потемневшими глазами, слегка отстраняя ее плечом, проходил через цех в машинное отделение — там был второй выход. Как он должен был ненавидеть эту Настю Рукавишникову! Настя рассказывала, как однажды вечером, после смены, едва не столкнулась с ним на пустынном мосту через железнодорожную насыпь. И столкнулась бы, если бы Илюша — он подходил к мосту — узнав ее, не свернул в сторону.

А Лиля вела себя непонятно. И так легкая, быстрая, веселая, как войдет Илюша, словно по воздуху ходит. Но никогда не подходила, не здоровалась с ним, и Настю Рукавишникову, когда та изгоняла паренька, как будто даже поощряла задумчивой улыбкой.

Сергей, жалея Илюшу, однажды попытался вызвать Лилю Овчинникову на откровенность, — в чем дело, почему он ходит? Если Лиля действительно не хочет с ним дружить, почему же не скажет ему?

— А я ему сказала, — Лиля сидела на табуретке, очень прямо, положив руки на колени, глядя на Сергея почтительно и чуть недоверчиво.

— Лиля, я с тобой говорю как старший товарищ. Забудь, что я начальник.

— Я ему сказала, — не меняя положения, все тем же уважительным и недоверчивым тоном повторила она, — сказала… уже давно… И чего ходит — я не знаю… И вообще, ну его, стоит о нем тут…

Она провела ладонью по щеке не то с досадой, не то смущенно, и умоляюще глянула на Сергея:

— Давайте не будем о нем, Сергей Борисович, а?

— Ну, хорошо, не будем. Я тебя, Лиля, вот, собственно, по какому поводу позвал. Мы с мастером подумали и решили, что ты вполне уже освоила работу на прессе. Хочешь перейти к прессу?

Лиля вспыхнула:

— Ой, Сергей Борисович, а справлюсь я? Одна, совсем одна?

— Ну конечно! Что же здесь удивительного? Настя тоже не умела, а смотри — уже на двух прессах работает… Завтра становись к прессу, рядом с Настей.

Это было накануне ухода Сергея в числе других добровольцев на фронт. Многих из них не отпустили с завода, они осаждали директора.

К вечеру Сергей оформил сдачу цеха, но не уходил: дал директору слово, что поработает ночью за сменного мастера: решалась месячная программа завода.

Как волновалась Лиля! Работала на новой прессформе, и каждую операцию выполняла так, будто прессформа была стеклянная; осторожными, почти нежными, ласкающими движениями Лиля извлекала из матрицы готовую деталь, смотрела на нее с восхищением, торжественно показывала контролеру.

— Хорош! — говорил контролер.

Лиля хлопала в ладоши и смеялась.

Сергей искренне жалел, что Илюша не мог видеть ее радость, хотя и не знал: важно ли это было для Лили? Днем Сергей встретил Илюшу на заводском дворе. Он стоял потупившись, ковыряя носком землю, а чуть поодаль — директор и Федор Данилович.

Говорил директор, Федор Данилович, слушая, кивал. Наверное о ночном задании толкуют. Но вот директор похлопал Фролова по плечу — мужайся, дескать, — и пошел прочь. Илюша подался вперед, сказал что-то вдогонку, и застыл в напряжении; директор обернулся, указал на Фролова и развел руками, как бы говоря: «Вот — хозяин. Беседуй с ним».

Ушел. Илюша стоял, отвернувшись, не глядя на Фролова. Тот взял его за рукав и засмеялся. Илюша вырвал руку и быстро пошел к инструментальному цеху, по пути что-то возбужденно говоря, судя по коротким, воинственным жестам, угрожая. Федор Данилович шел за ним, едва успевая, и уже бранился. «Наверное, опять ко мне просится», — подумал Сергей об Илюше.

В эту ночь Федор Данилович несколько раз приходил в цех пластических масс. Он тревожился: не сломали бы какую-нибудь прессформу.

Часто от неправильной установки, неточности в изготовлении или плохой термической обработки при запрессовке тонкие, хрупкие пуансоны ломались. Иногда причиной была небрежность работницы. Федору Даниловичу помимо того что он изготовлял новые прессформы приходилось ремонтировать старые, вышедшие из строя. Причем всегда возникал спор: кто виноват? Составлялись акты, большую часть из них Федор Данилович решительно не хотел признавать: они обвиняли инструментальный цех.

В эту ночь Федор Данилович особенно беспокоился за прессформу, на которой работала Лиля Овчинникова. Сергей слышал, как Фролов сказал ей:

— Не сломай смотри. Тогда — конец. Время, время, девушка. А запасных нет — в обрез.

Помолчав, наклонился к прессу и, усиленно рассматривая место, где соединялись верхняя и нижняя части прессформы (что он там увидел? Обыкновенная линия соединения — ничего интересного), раздумчиво проговорил:

— Пуансоны в этой прессформе делал, между прочим, Глазнев. Первая его самостоятельная работа как инструментальщика. Признаться, я не ожидал от него! — и строго посмотрел на Лилю.

Лиля легкомысленно и очень неопределенно возразила:

— Хм! Пуансоны!

И отвернулась, озабоченно счищая с вкладыша наплыв порошка. Жарко, что ли, в цехе сегодня сверх меры? Почему так рдеют нежные кончики ушей Лили Овчинниковой? Жарко.

Федор Данилович отошел, покашливая. Через час он бушевал среди притихших девушек: в прессформе, на которой работала Настя Рукавишникова, раскрошилось гнездо матрицы. Федор Данилович стоял рядом и вскрикивал, потрясая рукой:

— Безобразие! Когда вы научитесь работать?!

Настя с суровым, неподвижным лицом резко двигала рычагами пресса, несколько раз хотела что-то сказать Фролову, наверное, что-нибудь вроде: «У нас свой есть начальник — не кричите», — но сдерживалась и только медленно бледнела. Лиля жалобно смотрела на подругу. Сергей увел Фролова в кабинет и там начал доказывать: работница не виновата, а виноват инструментальный цех — перекалил матрицу при термической обработке. Федор Данилович изумленно, голосом, сорвавшимся до шепота, восклицал:

— Я виноват?! А? Я виноват! Я! А-а… Ишь ты…

Затем он звонил директору, тот сказал, что завтра прикажет разобраться техническому отделу — кто виноват, а сегодня детали надо дать во что бы то ни стало.

— Но прессформа сломана! — фальцетом кричал Федор Данилович.

— Ничего не знаю. Отремонтируйте.

— Но ремонт займет полторы смены!