Верность

— Ах, сволочь! — тихо и злобно обругал он себя…

Быстрые, горькие, потревоженные мысли заметались у него в мозгу.

Он вспомнил, что и раньше не всегда был честным к товарищам, к заводу, что иногда проклятое, жадное «своя рубашка ближе к телу» побарывало в нем другие чувства. И, конечно, — сейчас он это отчетливо понял — в этом случае с браком он играл не последнюю роль. Разве только Иван Сергеевич виноват? Виноват и он, Семен Крячко, в том, что не подождал начальника, доверил мальчишкам-установщикам — и те погнули плиту. Как же, он был занят увольнением и в спешке отнесся к делу как бюрократ, лишь бы сдать, а там — хоть трава не расти! А Ефим теперь день и ночь делает этот штамп!

«Да и делает ли?» — неожиданно подумал Семен.

И вдруг растерянное озлобление сошло с его лица, оно приняло детски-испуганное выражение.

И надо было так подобраться фактам, чтобы сейчас, когда ничего уже нельзя сделать, он все вспомнил сразу!

— Черт возьми! — изумленно прошептал он и вскочил с чемодана. Он забыл! Он не передал Ефиму запасной комплект направляющих колонок! Он не передал те самые колонки, которые до зарезу нужны сейчас Ефиму, чтобы поскорее исправить брак! Семен отнес их в термическую мастерскую, забыв в своих хлопотах с отъездом даже сказать мастеру, чтобы тот отжег вне очереди и, конечно, чтобы не потерял и не испортил. Что же теперь делать? Неужели Ефим их не найдет?

Семен в оцепенении застыл у окна.

Он был похож на остановившегося в беге человека, который искал немедленный выход: как преодолеть препятствие? И тем досаднее для Семена было его положение, что он знал: это было маленькое глупое препятствие…

Стук колес слышался отчетливей и реже: вагон останавливался.

Кто-то слез с верхней полки и прошел сзади Семена, громко хлопнув дверью.

Семен вдруг странно, напряженно притих.

Что-то больно и трудно повернулось у него внутри.

«Отдых… Легкая жизнь… Маленькая мечта!» Он глубоко, трепетно вздохнул и оглянулся.

Смутный свет лежал в узком проходе, освещая головы и ноги сидящих внизу и спящих на полках…

В выражении лица и во всей фигуре Семена Крячко, когда он с внезапной силой наклонился за чемоданом, проступило счастливое оживление найденного решения, что не давалось ему, пока он стоял у окна…

…Пассажир, который выходил из вагона, вновь появился в дверях. Это был среднего роста, широкоплечий, со спокойным простым лицом крестьянин. Он посторонился: навстречу ему шел маленький большерукий человек с широкими удивленными глазами, с выбившимся из-под фуражки светлым чубом, — он нес чемодан и, переступая через ноги пассажиров, зло и радостно чертыхался. В тамбуре он отодвинул девушку-проводника, что загородила ему дорогу, — поезд уже набирал ход, — выбросил чемодан в темноту и, взмахнув руками, прыгнул, упав на подогнутые ноги и выбив из-под подошв сухой звонкий гравий.

Как только Крячко с попутным поездом вернулся в город и соскочил на переезде, он в первую минуту подумал: «Что же дальше? Ах да — колонки!»

По той поспешности, с какой он покинул вагон, едва вспомнив о них, можно было ожидать не меньшей поспешности и в дальнейших действиях Крячко. Но, странное дело, он вовсе не спешил. Вразвалку, словно разминаясь, походил по дощатому настилу переезда, ища «огонька», чтобы прикурить. Потом, попыхивая цигаркой, довольно долго стоял, прислонившись спиной к столбу, и смотрел на реку.

— Так, — говорил он негромко и раздумчиво. — Так. — А что заключалось в этом «так», он и сам толком не знал. Ясно он представлял себе одно: тревога за колонки оказалась напрасной. Ефиму они или не потребовались, или он нашел их по сдаточным документам, в противном случае сегодня, при прощании, в первую очередь он спросил бы о них. Да не только сегодня, они должны были потребоваться Ефиму еще вчера. Скорее всего Ефим — экономный человек — использовал старые колонки, выбросив погнутую плиту.

Эта мысль была очень правильной и единственно возможной в своей простоте. Почему же она не пришла ему там, в вагоне? Однако Семена почему-то это не огорчило.

— Так, — говорил он, запрокинув голову и смотря то вверх, через мост, то вдоль темной кромки берега, уходящей в лунную ночь, — так…

Он затоптал окурок и, подтянув ремень и плотнее надев фуражку, взял чемодан и спустился с переезда.

Он шел размашисто, шлепая сапогами по лужам, посматривая на дома.

Он забыл и о колонках, и о поездке, и о пережитых волнениях. Он шел с видом очень счастливого человека, как будто выполнил большое и трудное дело и теперь счастлив этим. Его занимало все вокруг. Вот витрина у райкома партии. Надо прочесть: «Доска почета». Он удивился: сколько раз ходил мимо и не замечал, что это — Доска почета. Вот домик выдвинулся далеко во двор. Очень старинный замысловатый рисунок на ставнях окон.

— Петухи какие-то, — с живым смешливым любопытством отметил Семен.

Его состояние было похоже на то, как если бы он уже приехал в родной поселок и идет по знакомой и забытой улице, с трудом и радостью припоминая все.

Было тихо, лунный свет освещал грязную мостовую мягко и любовно.

«Здесь будет троллейбус!» — подумал Семен, и ему сделалось жарко и весело.

Он представил, как через несколько лет большие красивые машины пойдут по этой улице… А может, не по этой, а по соседней? Может, вообще не здесь, а где-нибудь в Воронеже? Тамбове? В его маленьком районном поселке.

Семен не знал, где именно он хотел бы больше всего, — ему одинаково хорошо было от этой мысли. Еще он думал о том, что завтра, до смены, надо будет сходить в душ и — за дело.

Теплой упругой силой наполнились ладони, и Семен засмеялся, удивляясь и радуясь этому почти физическому ощущению — жажде трудной работы…

Затем он размышлял: раз ему уехать домой не судьба (он так и подумал — не судьба, как будто кто его удерживал), надо решить, на чем остановиться: жить в заводской квартире или взять ссуду и отстраивать свой домик…

И, конечно, как ни крути, в конце концов надо жениться.

А в первый выходной день они с Ефимом поедут в город, и Семен будет любоваться большими красивыми зданиями, рассмотреть которые мешало ему раньше маленькое глупое препятствие.

Вечером же обязательно надо, попасть в театр и в первый раз в жизни послушать оперу.

Семен все ускорял и ускорял шаги, торопясь дойти до поворота, откуда, он знал, был виден розовый клочок заводского неба.

— Товарищи, — скажет он, — ребята…

Ефим Трубников пойдет навстречу, разбросав в стороны руки, а Витька Ткач сделает круглые страшные глаза, пробасит:

— С приездом!

И захохочет, и пойдет приплясывать по цеху.

ВСТРЕЧА

У старшего лейтенанта Смирнова где-то в немецкой неволе умерла жена, оставив сына, которого он еще не знал. Вернувшись с фронта, Смирнов принялся разыскивать мальчика.

Он посылал письма в разные концы страны. Ответы были неутешительны — ребенка найти не удавалось. Смирнов уехал в родной город, работал техником на заводе и продолжал розыски.

И вот из Москвы пришел ответ: ребенка нашли в одном из детских домов под Жмеринкой.

Смирнов взял отпуск и поехал за сыном. В Жмеринке он сошел с поезда, потом долго ехал до районного центра в автомашине, а до местечка, где был детский дом, — несколько километров — решил дойти пешком.

Первая встреча с сыном!

Пятнами ложились солнечные просветы на теплой земле, ветер сбрасывал с редких берез, заблудившихся между сосен, тронутые ранней осенней старостью листья.

Проходя лес, сбегавший к реке мелким кустарником, Смирнов увидел белые приземистые корпуса на взгорье, по ту сторону реки. То был совхоз, а чуть дальше, на отшибе, стоял двухэтажный, такой же белый и чистый, дом, где, очевидно, и жили ребятишки.

Смирнов спустился к реке, взошел на мост. Сейчас он встретит сына. Сейчас! Это было так ново и вместе с тем так просто: вот дом, вот качели, вот копошатся и бегают ребятишки и среди них его Сережа, а сам он стоит на мосту и сейчас увидит сына… И светит солнце, и где-то стучит — мягко и приглушенно — невидимый «движок», лишь неровные трепетные кольца выбрасываются над черепичными крышами и тают в прозрачном воздухе.