Верность

— Жаль.

— Нетанцующие, в сторону!

— Шире, товарищи!

— Кто курит, кто курит здесь?

Смех, разговоры. Быстрые взгляды. Знакомства.

Вот уже с подчеркнуто равнодушным видом проталкивается сквозь толпу товарищей Виктор Соловьев. Вот уже Аркадий Ремизов примчался сюда и танцует очень галантно с маленькой Женей Струнниковой.

После танцев девушки подошли к Соловьеву. Он был окружен товарищами. Но Женя протиснулась вперед и потянула его за рукав.

— Да? — обернулся Виктор.

— На минутку! — сказала девушка, делая значительное лицо.

Они остановились около Нади. Та смотрела весело и открыто.

— Я вас слушаю, — сказал Виктор.

— Горим желанием записаться в ваш технический кружок, — сказала Женя, напирая на «ваш».

— Похвально! — взгляд Виктора рассеянно скользнул по лицу Жени. — Но не воображайте, что технический кружок существует забавы ради. Мы принимаем тех, кто серьезно работает в области техники.

— Надежда, подтверди! — Женя театрально отступила в сторону.

— Я всю жизнь отдам технике! — громко сказала Надя.

Виктор нахмурился. В тоне ответа он расслышал насмешку и внимательно посмотрел на девушку. Синие глаза и детски припухлый, красиво очерченный рот смутили его.

— Фамилия? — строго спросил он, доставая записную книжку.

— Степанова!

— Так. Прекрасно. Имя?

— Надя, — певуче сказала она, — Надежда. Надежда Петровна.

Женя не удержалась и вставила мрачным голосом:

— Можно Наденька…

Прыснула и, убегая, застучала каблуками.

Виктор усмехнулся.

— Хорошо, — сказал он, вглядываясь, — я вас буду звать Наденькой…

Ну что ж, Наденька так Наденька…

В книгах хорошо писали про любовь, а она уверяла Женю, что это выдумка.

— Ты не знаешь, — смеясь, говорила Женя.

Она не знает?! Сколько мальчишек за ней ухаживало в школе, и она их всех, конечно, любила… Даже сейчас. Все окончили школу, разлетелись, а она их все еще любит, — такие хорошие ребята. Но разве можно любить всех? Любят одного, самого лучшего. Так, чтобы настойчиво всплывали в памяти все детали минувшей встречи. Бывает, привяжется какой-нибудь пустяк — звон проводов, протянутых к семафору, когда они перелезали через них, или жук, упрямо карабкающийся вверх по стебельку, пока они наблюдали за ним, соприкасаясь головами, или узкая, вся в лунных пятнах дорожка в лесу… Привяжется и стоит в глазах. И радостно и смешно оттого, что есть такие пустяки на свете.

Но его, Виктора, еще не было в этих пустяках. Было все, что связано с ним, с их встречами, но его самого пока не было. И это утешало Надю. Она хотела, чтобы все ребята были одинаковыми для нее, она боялась, как бы что-нибудь не отвлекло от учебы. И вдруг она обнаружила, что Виктор лучше всех. Прошли, растаяли пустяки, и только он один занимал ее — интонация голоса, тревожные глаза, прикосновение руки, — от всего этого почему-то хотелось тихо плакать.

— Почему ты такой холодный? — говорила она ему, думая о холодности его ладоней и беря их в свои руки.

— И грустный может быть? — спрашивал он выжидательно.

Она не знала, что ответить, не понимала, отчего он грустный, когда ей так хорошо.

На студенческих вечерах Виктор не отпускал ее ни на шаг. Надя делала сердитое лицо, но, в сущности, ей было очень приятно, что он ее не отпускает. Это лучше, чем если бы он находился где-нибудь в другом конце зала, да еще, боже упаси, около девушек. Пусть лучше будет рядом, — нет, пусть обязательно будет рядом! Не беда, даже если и промолчит весь вечер. Она гордо оглядывается, ловя в глазах подруг зависть и восхищение. Кто скажет, что в институте есть еще парень и девушка, которые так же хорошо дружат, как они? Никто не скажет.

И, счастливая, она капризно выговаривала Виктору:

— Ты какой-то странный стал. С тобой можно с тоски умереть.

…Теперь ей хотелось учиться еще лучше, чтобы догнать Виктора и чтобы он гордился ею.

Глава четвертая

Комсомольская организация механического факультета избрала своим секретарем Федора Купреева.

Федор принялся за работу горячо, но в первые же дни вдруг обнаружил странное и непонятное противодействие Ванина большинству своих начинаний.

— Здесь вы очень круто поступили. Не подумали, — говорил Ванин о нерадивом в учебе студенте, которого исключили из комсомола. — Вы так растеряете всех комсомольцев.

— Какой же он комсомолец? — возражал Федор. — Его и в институте держать нельзя, три «хвоста»…

— А вы говорили с ним? Я вот узнал, что у него плохие условия… Надо ему помочь.

— У всех у нас одинаковые условия, — сдержанно отвечал Федор. — Работай, учись лучше — получишь стипендию. Заниматься негде? Библиотека в нашем распоряжении с пяти вечера до часу ночи.

Видя, что лицо Ванина огорченно вытягивается, а глаза удивленно и подозрительно щупают его, Федор, плохо скрывая досаду, говорил:

— Ну, хорошо, мы пересмотрим дело.

Положение исключенного комсомольца Федор выяснил: затруднения у него были, но не такие, чтобы они могли оправдать его.

Федор вообще не видел в жизни таких трудностей, о которых можно было бы серьезно говорить; они были несравнимы с тем, что пришлось перенести отцам и старшим братьям.

Комсомольская организация восстановила исключенного, прикрепила к нему сильных студентов, но Федор считал, что это лишняя, портящая людей опека.

«Иждивенцы», — презрительно думал он о таких людях.

Поступки, не согретые страстью, представлялись Федору оскорбительными для того большого дела отцов, ради которого и была задумана вся эта трудная и радостная жизнь творчества и борьбы. Но и творчество и борьба для самого Федора непонятно сужались в тесный, ограниченный мир учебников и лабораторий. Он хотел вырваться — и не мог, и думал, что настоящее творчество и борьба только там, за стенами института. В нетерпении — скорей, скорей окунуться в ту заманчивую жизнь! — он отказывал себе во многом, спеша до срока и с успехом преодолеть институтский курс. Но трудно было заниматься только учебой, приходилось хлопотать еще о пище, одежде, отдыхать, чтобы освежить голову. А тут еще соблазны подстерегали на каждом шагу. То вдруг потянет — вне всякого спортивного расписания — на футбольное поле, то — лишний раз в кино, или — совсем уже грешное желание! — просто поваляться без дела, помечтать или денек пожариться на солнце у реки… Было, было и это — слаб человек! Но тогда с новым ожесточением и злостью на себя — потерял столько времени! — Федор весь уходил в учебники и чертежи.

Еще год назад, вступив в студенческое научное общество, Федор занялся разработкой непрерывно действующего диффузионного аппарата. Впервые мысль об этом пришла ему на производственной ознакомительной практике. Сущность диффузионного процесса сводится к тому, что в силу разности концентраций растворенного вещества в исходном продукте — сырье — и в самом растворе вещество переходит — диффундирует — из сырья в раствор. В литературе известны образцы непрерывно действующих аппаратов, но все они с существенными недостатками: громоздки, берут много механической энергии, а главное — не уменьшают, а еще больше увеличивают потери сырья.

Когда Федор сказал Трунову, руководителю студенческого научного общества, что думает заняться разработкой непрерывно действующего аппарата, профессор предупредил, что это очень трудная работа, требующая знаний по меньшей мере инженера.

Федор спешил. Он отдавал работе все свободные часы. Первые месяцы казалось, что все идет успешно. А затем Федор вдруг увидел, что стоит на месте. Он еще, в сущности, не знал глубоко ни одной из необходимых наук.

И потом — вот горе — обнаружились некоторые пробелы в знаниях, которые должна была дать еще средняя школа. Значит, нужно выкраивать время, чтобы заглянуть и в прошлое. Словом, не хватало, совершенно не хватало сил и времени, чтобы штурмом взять крепость, называемую наукой. А тут еще дела, выполнять которые обязывал Ванин и в которых Федор не видел необходимого, большого смысла.