Страница 63 из 99
— Чем же они могли себя «того»?.. — спросил Морару, приподнявшись на локте.
— Скорее всего дело в том, что Германия заключила с Россией пакт о ненападении, — глубокомысленно заметил Войнягу. — И господа хотят представить дело так, будто французские коммунисты теперь могут быть на стороне Гитлера.
Морару не выдержал:
— Да кто этому поверит? Коммунисты везде первыми идут сражаться против фашистов!
— Так что ж, выходит, Даладье и прочие там министры продались Гитлеру? — спросил ня Георгицэ.
— Не знаю, продались ли, но что этот Даладье вместе с Чемберленом ездил в Берлин на поклон к Гитлеру, это точно. Кто подсунул ему Австрию? Они. Кто потом женил Чехословакию? Тоже они. А теперь Польшу кто подвел под нож? Снова они!.. — и Войнягу перевернулся на другой бок.
Ня Георгицэ натянул одеяло до подбородка и промолчал. Возражать, как прежде, он боялся. Начнут опять доказывать, и он постепенно сдастся. А потом все же долго не сможет придти в себя, будет повторять: «Неужели все продались Гитлеру? А как наша Румыния? Неужели тоже?!» Он снова взвешивал обстановку, оценивал события и под конец пришел к заключению: «Ребята, кажется, правы! Стало быть, я уж совсем выжил из ума… Недаром говорят: «Старый — что малый».
Морару прервал ход мыслей старика:
— Во Франции хоть и преследуют коммунистов, все равно коммунисты сражаются и будут сражаться! Это кое-кому совсем невыгодно, но им ничего не поможет. Коммунисты знают, кто их друзья и кто враги!..
Дверь скрипнула, и показалась мадам Филотти:
— Эй вы, политики полунощные, хватит вам! На улице, наверное, все слышно! Спали бы лучше!
— Ух, ты! И правда, без десяти два! — сказал Войнягу. — Давайте-ка спать. Гашу свет. Спокойной ночи, господа…
— Только в прихожей не гасите, Илие еще нет, — сквозь дрему пробормотал Женя.
— Этот тоже что-то стал поздно приходить, — недовольно заметил ня Георгицэ.
— На работе, наверное, задерживается парень.
— Какая там сейчас работа, когда уже два часа… — продолжал бурчать ня Георгицэ.
— Давайте спать, хватит…
Свет уже был погашен, а ня Георгицэ все не мог уснуть: «Кто же, в конце концов, прав? И неужели с Румынией будет то же, что с Австрией, Чехословакией, Польшей?..»
XVIII
С того сентябрьского вечера, когда Томов встретился с Захарией Илиеску на углу улицы Кометы и бульвара Ласкара, жизнь его пошла по-другому. У него появились новые друзья и новые заботы.
…А осень неотступно теснила лето. Сегодня, когда Илья вышел из дому, не было еще семи часов вечера, но на дворе было совсем темно. На перекошенной ступеньке невысокого крылечка, перед входом в квартиру мадам Филотти, лежала ленивая дворняжка Цуги. Илья наступил на край доски, на которой лежала собака: та испуганно вскочила, но, узнав Илью, стала тереться о его ноги и вилять обрубком хвоста. Илья остановился: надо бы дать собаке что-нибудь поесть, но придется вернуться… Мать всегда выговаривала Илье, если он, собравшись куда-нибудь, возвращался обратно: «Ну вот, вернулся… Теперь уж можешь не ходить, все равно пути не будет…» — ворчала она обычно. Не то, чтобы Илья верил в приметы, но он привык к мысли, что возвращаться не полагается. Тем более сегодня!..
На Шербан-Водэ, недалеко от кладбища Белу, у кузнеца с завода напильников — Гогу Мунтяну собирался народ. Все приходили сюда в точно назначенное время: нельзя было ни опаздывать, ни приходить раньше. Теперь-то как раз Илье и были нужны часы. Но ими пользовался Сережка Рабчев… Илья сидел в трамвае, который вез его к бойне, и вспоминал, как Сережка водил его за нос и как выпросил тогда часы. Пришлось узнать время у кондуктора и немного выждать на остановке.
В небольшой комнатушке бездетного кузнеца Мунтяну собралось одиннадцать человек, Илья Томов был среди них самым молодым. Уселись на сундуке, на табуретах, заняли и те два стула, что имелись в хозяйстве кузнеца, а Илья устроился на каком-то фанерном ящике. Хотя было тесно, все чувствовали себя уютно.
Слушали доклад Илиеску о решениях последнего пленума румынской компартии. Илиеску говорил о задачах, поставленных пленумом перед румынским рабочим классом. «Главное — это организация широких масс трудящихся на борьбу против подготовки войны с Советским Союзом, страной, где победил пролетариат, страной, которая является опорой, защитой и надеждой рабочих всего мира. Борьба румынских патриотов против войны с Советами, — продолжал Захария, — является одновременно и борьбой за насущные интересы самих румын…»
Томов слушал, затаив дыхание. Все, что говорилось, было для него важно, близко и понятно. На таких собраниях Илья бывал уже не первый раз. Особенно его взволновала речь худощавого высокого человека лет тридцати с кудрявой смоляной шевелюрой. Илья видел его впервые. Кто-то сказал, что его специально прислали «сверху» для информации о положении в стране. Он говорил о том, что реакция готовит против компартии гнусную провокацию: железногвардейские заправилы собираются поднять шумиху вокруг убийства студентки Венеты Солокану, будто бы совершенного коммунистами. Фашистские прислужники кричат, что убийца некий Гылэ — коммунист, и на основании найденных при нем явно сфабрикованных документов о состоянии румынской армии и расположении военных объектов стараются доказать, что компартия Румынии при помощи того же Гылэ пыталась переправить эти сведения в Советский Союз… Товарищ говорил, что задача румынского пролетариата — приложить максимум усилий, чтобы опровергнуть вымысел реакции, разоблачить перед народом подлых клеветников…
Слушая и обдумывая, как же можно практически разоблачить клеветников, Томов уловил в произношении оратора знакомый акцент, несколько напоминающий бессарабский, но не осмелился поинтересоваться человеком, присланным «сверху». Предоставляя ему слово, кузнец не назвал ни имени, ни фамилии, ни клички, а просто сказал: «товарищ»…
Потом Гогу Мунтяну рассказал о случаях, когда полиция подкупает отдельных слабовольных людей, которые прельщаются мелкими подачками и предают своих товарищей. «Нам, — говорил седой со впалыми щеками и добрым взглядом кузнец Гогу, — нужно учиться распознавать агентов буржуазии, засылаемых в нашу среду, и вовремя их разоблачать!..»
Затем слово было предоставлено товарищу Марии, по кличке «Черная». В ячейке были две Марии: вторую звали Мария «Маленькая». Мария «Черная» была сутуловатая серьезная добрая женщина лет тридцати восьми с блестящими коротко подстриженными черными волосами и такими же черными большими глазами. Она предложила обсудить вопрос об оказании помощи товарищам, находящимся в заключении.
— Скоро наступят холода, а теплых вещей для политзаключенных наша ячейка еще не подготовила, — сказала «Черная».
Томов поднял руку, точно так же, как делал это еще в лицее, когда хотел ответить преподавателю. Мария взглянула на него и с улыбкой кивнула головой: «Сейчас!..»
Это было первое выступление Ильи на собрании. Он вначале смутился, услышав свой голос. Но все смотрели на него доброжелательно и внимательно слушали. Томов рассказал, как и у кого ему удалось достать восемь пар шерстяных носков, четыре пары мужских бот, из которых две — совершенно новые, два пиджака и один джемпер.
— А в одном доме, — продолжал Илья, — мне обещали полушубок. Люди там серьезные. Думаю, что можно считать и полушубок… Вот только с меховыми шапками у меня ничего не получается, — грустно закончил Томов.
— Зато у меня их целых шесть штук! — радостно воскликнула Мария «Маленькая».
Ячейка приняла решение приступить к отправке вещей. Марии «Маленькой» было поручено проверять вещи и упаковывать их в посылки, а Томову — заняться отправкой посылок.
С собрания Илья возвращался радостно возбужденный. Он думал о том, как бы помочь товарищам, брошенным в тюрьмы или сосланным на каторгу лишь за то, что они заступились за уволенных с работы или не соглашались на снижение заработка.
В пансионе Томов бывал мало и с Женей виделся только по воскресеньям, да и то не всегда — случалось Илье и в этот день выполнять партийные поручения. Теперь Илья возвращался поздно или иной раз забегал после работы умыться, сменить сорочку и снова уходил. Женя обычно интересовался, почему Илья пришел поздно или куда он собирается. Илье приходилось каждый раз что-нибудь придумывать: то он должен навестить тетушку, то зайти к какому-то приятелю по работе… Вначале Женя обижался, что Илья уходит один, долго не мог понять, что происходит. Но потом догадался. Однажды он намекнул Илье, что революционная деятельность — дело нешуточное. Можно угодить в неприятное учреждение. А у Ильи есть мать, которой нужна помощь. Сколько она может работать на квартирантов?