Страница 12 из 99
Переполненные автобусы проходили один за другим, даже не открывая дверей на остановке. Наконец, дверь одного распахнулась, и очередь хлынула в машину, заполненную до отказа людьми. Женя, имея некоторый опыт, втиснул Илью в автобус и вскочил следом за ним. Люди стояли, прижавшись друг к другу так тесно, что повернуться было невозможно. Кто-то ворчал: «Сельди в бочке и то просторнее лежат!»…
Илья подмигнул Жене и тихо сказал:
— Ничего, терпимо! В тесноте, да не в обиде…
Но зато здесь было весело. Пассажиры — трудовой люд столицы: рабочие и студенты, продавщицы и служащие, чистильщики и мелкие торговцы — перекидывались шутками, смеялись, пели песни и, несмотря на жару и давку, чувствовали себя в своей стихии. Им предстоял целый день отдыха! Радуясь этому, они забывали вчерашние и ожидающие их завтра трудности, лишения, горести…
А знать столицы — крупные торговцы и банкиры, вся эта ожиревшая, одуревшая от безделья публика, — на собственных машинах, обгоняя автобусы и трамваи, тоже спешили за город, на свои виллы. Из окон машин высовывали побелевшие от жары языки тупоносые бульдоги, хитрые, с настороженно торчащими ушами овчарки, подстриженные «под льва» или мохнатые пудели. Из окон автобусов в адрес псов и их хозяев летели острые словечки…
Автобус, не останавливаясь, проезжал мимо больших очередей на остановках. Ожидавшие возмущались, грозили шоферу кулаками, свистели вслед, но мест не было. Иногда, пытаясь «утрамбовать» публику, шофер резко тормозил. Качнувшись вперед, пассажиры сжимались еще теснее; все это сопровождалось криком, визгом, смехом, и в результате влезала новая партия распаренных, но очень довольных людей.
Илья не мог повернуться. У его подбородка качалась рыжая завитая головка, а сзади неприятно прижималась жирная, мокрая от пота грудь какого-то толстяка в ковбойке, все время сопевшего и отрыгивавшего прелым луком. Он то и дело переступал с ноги на ногу и на поворотах толкал Илью локтем в бок. Илья проклинал свою суконную тужурку. Ня Георгицэ был прав, когда советовал ехать в рубашке. Но неудобно: она ведь вся заштопана, и на спине заплата солидных размеров. Кондуктор, объявляя остановки, весело шутил. Илья с завистью смотрел на него и думал: «Вот хорошая работа: сидит на своем месте, смеется, жалованье идет, каждый день видит новых людей, слышит новости».
Кто-то из пассажиров сказал: «Духота эта не к добру. Будет дождь».
На него набросились, зашумели. Пассажир смутился: «Нет, нет! Это не сегодня!» Успокоились не сразу — такие предсказания и на самом деле могут испортить погоду и столь долгожданный воскресный день отдыха.
У выставки «Луна Букурешть» сошло много пассажиров. В автобусе стало свободно, теперь уже можно было сесть.
— Телеграмму нам надо было дать вчера Рабчеву, тогда бы наверняка застали его дома, — сказал Женя. — Не догадались…
— Теперь-то уж поздно, — ответил Илья, оттягивая прилипшую к спине рубаху.
У остановки «Мост Бэняса» Женя и Илья вышли из машины и направились к дому Рабчева.
Еще на улице они услышали доносившиеся из открытого окна звуки радио — значит Сережа не уехал. Стены его дома и окна еле виднелись из-под листьев дикого винограда, цеплявшегося своими усиками за многочисленные веревочки, натянутые от земли до самой крыши. Раздвинув листья, Женя позвал приятеля. Сережа выбежал из дома и бросился обнимать его. Потом пожал руку Илье с покровительственным видом. Еще бы, ведь Илья был мальчишкой, когда Женя и Сережа учились в ремесленном училище. С Женей Илья дружил, а о Сереже знал больше по рассказам Табакарева, хотя помнил, как умерла мать Сережи, и его отчим вновь женился. А потом Сергей уехал в Бухарест. Но и теперь он был таким же щупленьким, маленьким и шепелявым, каким помнил его Илья.
В Бэнясе Сережа женился на самой старшей из многочисленных дочерей местного лавочника. Это была тощая, сутулая и чуть рябоватая девушка, появившаяся на свет раньше его на добрых десять лет. Но тут не до красоты, когда Сережка беден, а в приданое дают немного денег и половину небольшого, но прочного каменного домика с солидным, годами накопленным хозяйством. И жил Сергей теперь в двух комнатушках, заставленных старой, не в первый раз покрытой лаком мебелью. В углу красовалось трюмо с выщербленным зеркалом, а на видном месте стояла пожелтевшая от давности гипсовая статуэтка с отколотым носиком, напоминавшая не то Наполеона, не то Марса… В сарае похрюкивал шестимесячный кабанчик «Серега», названный так в честь хозяина, и все это богатство охраняла сидевшая на цепи злая старая сука.
За графином вина, кислого, как уксус, и отдававшего бочкой, Сережа рассказывал о своих успехах. Подвыпив, он признался, что не будь этой половины домика (как-никак недвижимое имущество) и денег жены, ему бы не видать должности механика ангара авиационной школы «Мирча Кантакузино», школы, в которую мечтал поступить Илья Томов…
Рабчеву льстило, что гости пришли просить его помощи, он говорил с нескрываемым чувством превосходства. Еще бы, ведь человек он с положением, а что представляют собой его земляки? Ничего! Да, он, Сергей Рабчев, большой человек! Он все может!
Женя терпеливо поддакивал, а Илья молча слушал похвальбу подвыпившего земляка.
— Бессарабцев, правда, не принимают, — вдруг сказал Сергей. — Но исключения бывают, особенно если у поступающих имеются «родственники в Иерусалиме»[21], а таковые в данном случае есть! — тыча себя пальцем в грудь, с улыбкой добавил он. — Я поговорю с директором школы. У меня с ним хорошие отношения. Устроим! Можете не беспокоиться. Сделаем из тебя авиатора! Но как бы ты потом не переметнулся туда… — И он, хитро улыбаясь, показал пальцем куда-то через плечо.
Женя, очевидно, понял намек Рабчева и оборвал его:
— Да брось ты, Сережка, болтать!
— Это куда? — не понимая, о чем идет речь, спросил Илья.
— Через Днестр, — прищурив осоловевшие глазки, пояснил Сергей. — Недавно один из третьей флотилии, из Галаца, представляешь, на «Икаре» махнул прямо в Россию… к большевикам…
— А он что… бессарабец? — спросил Томов.
— Да нет же, отсюда, уроженец Галаца.
— Ну и бог с ним, — махнул рукой Женя. — Итак, Сергей, значит, сможешь Илье помочь?
— Раз я сказал, все будет сделано! Завтра же переговорю с директором школы. Есть у нас такой капитан Абелес. Выкрест, говорят. Но человек он что надо!
Долго еще Рабчев болтал о своих связях в авиации, о том, какие сделки он совершает на паях с администрацией при учете бензина и масла и о других таких же грязных делишках.
Потом Рабчев стал рассказывать о своей поездке в Маглавит.
— Представьте себе, я ведь видел самого Петраке Лупу!
Тогда во всей стране трудно было найти человека, который не слыхал бы о пастухе, разговаривавшем с пречистой девой Марией.
Затерявшаяся в южных степях румынского государства, ничем не примечательная деревушка Маглавит вдруг превратилась в место паломничества. Тысячи пилигримов осаждали «святой» колодец в окрестностях деревушки, вырытый в том месте, где пастух Петраке Лупу видел богородицу. Сюда приходил народ с хоругвями, иконами, зажженными свечами, здесь постоянно молились верующие. Газеты подробно описывали это «чудо», помещали фотографии Маглавита и «святого» колодца, многочисленные корреспонденты наперебой интервьюировали пастуха, разговаривавшего, по его словам, с самой святой девой…
После посещения деревушки Маглавит святейшим патриархом Румынии Мироном Кристей паломничество приняло деловой характер: до Маглавита стали ходить автобусы и даже специальные поезда. Управление железных дорог под воскресенье продавало билеты с пятидесятипроцентной скидкой. Почуяв наживу, как воронье на падаль, в Маглавит устремились торговцы: открывались новые бодеги, лавочки, строились гостиницы. Отставной жандармский полковник на паях с дьяконом под видом трактира открыл здесь публичный дом под вывеской «Во имя покаяния».
Пастух Петраке Лупу был объявлен святым и чудотворцем: к нему ездили за советом и за водой из знаменитого колодца, которую продавали здесь.
21
«Родственники в Иерусалиме» — румынское выражение, означающее иметь знакомства, связи.