Страница 75 из 93
— А вы-то? Ведь вы нигде не работаете, Вера…
Любители молча слушали, как Агния Семеновна обижалась, как она обещала им (в который уж раз!) бросить свое режиссерство. Но вот выговорилась, и Вера, не поднимая головы, сказала:
— Ко мне, то есть к нам… Ну вот он приехал, Алеша Колобов. Да я вчера… Вы помните, Агния Семеновна?
Алеша слегка поклонился. И к нему подошел кругленький старичок в очках. Он эффектно протянул Алеше дряблую руку:
— Очень рад вашему приезду. Только возвышенные души способны тонко чувствовать искусство. Демидов, Александр Георгиевич… — и расшаркался.
Алеша уже знал от Веры, что Демидов близко к сердцу принимает и успехи, и провалы любительского кружка. И это объяснялось не только его отношением к искусству. Демидову платили какие-то деньги со спектаклей.
— Вы молоды, юноша. Как я завидую вам! — Александр Георгиевич осклабился. — А это наш руководитель, наша Агния Семеновна.
— Вы Несчастливцева не играли? — спросила негромко Агния Семеновна. — Вы хромаете. Но это ничего. А если все-таки попробуем?
— Я ведь еще не знаю, найду ли в Ачинске работу. Может, придется ехать куда-нибудь дальше, — растерянно проговорил Алеша.
От окна отделилась тоненькая девушка. Склонив голову набок, она внимательно посмотрела на Алешу.
— Я — секретарь горкома комсомола. Мы поможем вам.
— Ой, да я совсем ведь забыла про тебя! — воскликнула Вера. — Конечно, ты найдешь ему работу, Соня.
У Агнии Семеновны подобрели, радужно засветились зеленые глаза. Она встала с козетки и, обращаясь к Александру Георгиевичу, сказала:
— Вот кого мне нужно для мопассановского Селестина!
— Да! Фактура, амплуа любовника… Представляю. А какой вы будете Франсуазой! — подхватил Александр Георгиевич.
— Ну так как? Попробуем? — спросила у Алеши Агния Семеновна.
— В этой роли я видел Мамонта Дальского. Ах, как он играл Несчастливцева! Это был фейерверк! Публика визжала, заливаясь горькими слезами. У вас тоже должно получиться, — сказал Александр Георгиевич.
Алеша боялся обмануть ожидания кружковцев. Ведь, кроме как в «Медведе», он не играл нигде. И надо ж было Вере так прославить его на весь Ачинск!
— Что ж, — смущенно сказал Алеша. — Давайте попробуем.
— Не боги горшки обжигают, — успокоила Агния Семеновна.
Алеше вспомнилась кенжебаевская пятая батарея, а с нею — весь ад той далекой ночи под Луганском. И он снова подумал:
«Бессмертны только боги. А люди, создавшие их, умирают».
На попутной эмтеэсовской машине Алеша ехал в подтаежное село. Дорога была разбита; колеса то и дело пробуксовывали в рытвинах, и машина натужно и дико выла, как попавшая в капкан волчица.
Шофер, совсем молодой, вихрастый, на удивление словоохотливый парень, говорил:
— Что тракторы? Честное слово даю, в мирное время ни один из них не сошел бы с места. Они никак не должны ходить, а ходят. И плуг за собою водят. Вот тут и разберись, какое оно есть железо. Вот моя коломбина. Она час чихает, когда ее заводишь. И пар из нее валит, и всю ее колотит, бедняжку, будто лихорадкой бьет. А поглажу ее ласково, поколдую над ней и уговорю. Нельзя ей простаивать, когда в колхозах ждут то да се, да другое. Так и тракторы. И еще они споро ходят, когда им флажок привесят. Сурьезно! Это не раз замечалось…
Алеша плохо слушал шофера. Думал он о том, что наконец-то определился. Чего хотел, того и достиг.
Он ходил в горком комсомола. Соня узнала об Алеше всю подноготную. Что там постановка «Медведя»! Алеша рассказал ей о фронте, о госпитале, и еще о многом другом. Она бледнела и покусывала алые губы от его рассказа. И слезы навертывались на ее небольшие темные глаза. Но как комсомольскому секретарю ей не полагалось проявлять малодушие, и она подбадривала себя восклицаниями:
— Вы правильно поступали! Так и положено на фронте!
Чего она понимала, эта былинка! И кто понимал вообще, что положено и что не положено, когда его молотили бомбы, когда в упор стреляли по нему фашистские танки!
Соня звонила по организациям. В промысловую артель, где катали валенки, нужен был массовик. Когда Соня сказала об этом, Алеша недоуменно, с улыбкой спросил:
— Что же я буду делать?
— Там объяснят. Газеты читать пимокатам, «Боевой листок» выпускать.
— И все?
— Ты против? Тебе не нравится? Так давай еще поищем, — сдалась Соня и принялась снова звонить.
Алеша хотел согласиться идти к пимокатам, так как ничего более подходящего для него не находилось. Но Соня решилась на последнее: поговорила по телефону с редактором газеты. Может, в редакции знают, куда пристроить комсомольца с десятилеткой, фронтовика.
— Он просит зайти, — без надежды сказала Соня, устало вешая трубку на рычаг телефона. — Авось, что-нибудь и посоветует. Не огорчайтесь, Алеша, будет вам работа.
Разговор в редакции был коротким. Редактор Василий Фокич, краснощекий и кривоногий, стоя у стола, разглядывал Алешу.
— Статей не писал? — спросил он.
— Не доводилось.
Василий Фокич повел носом:
— Завтра попробуем. Справишься с заданием, возьмем в литсотрудники.
Алеша прилетел к Ваньку. Но тот не высказал восторга.
— Не ходи. Я с директором военторга договорился. Будешь экспедитором.
— Но если человеку не нравится торговля? — загорячилась Вера.
— Дураку она может не нравиться, — авторитетно рассудил Ванек. — А в газете что? Бумагу грызть станешь?
— Как-нибудь проживу, — неуверенно сказал Алеша.
На другой день с утра он был в редакции. Василий Фокич долго перебирал бумаги на своем столе, часть их откладывал в сторону. И когда отложенные листки образовали стопку, редактор взвесил ее на ладони и подал Алеше:
— Письма фронтовиков. Сделаешь обзор. Садись и пиши, — он показал на придвинутый к его столу пристолик.
Алеша что-то пробормотал. Не то в знак согласия, не то поблагодарил Василия Фокича. И тут же подумал, что напрасно затеял все это. С треском провалится сейчас, и Ванек будет смеяться. Лучше — в массовики. Пимокаты проще редактора.
Заметив на Алешином лице смятение, Василий Фокич засмеялся и похлопал Алешу по плечу:
— Выхватывай яркие места. Нажимай на лирику и на героизм. Ты же сам фронтовик, знаешь, что к чему.
Почти до обеда читал Алеша письма с фронта. И чего тут только не было! Бойцы писали о своих друзьях из Ачинска, об их подвигах. Писали пламенные приветы односельчанам, обещали храбро воевать и вернуться домой с победой и орденами. Были в треугольных солдатских конвертах и стихи, простые окопные стихи, которые не искали признания. Но все-таки солдаты хотели, чтобы сочиненные ими строчки прочитали земляки.
Алеша читал письма, а сам думал о фронте. О далеких друзьях. И заново переживал все, что было с ним под Луганском и на Миусе.
Нужные слова нашлись. Сначала робко, потом все смелее и смелее стал включать Алеша в свой нехитрый рассказ выдержки из солдатских писем. А кончил обзор стихами лейтенанта, присланными из далекой Югославии:
Это были стихи о раненом бойце. О себе, наверно, писал лейтенант — хватали за душу строчки.
Василий Фокич вертелся в кресле и несколько раз надевал очки на нос, когда читал Алешин обзор. И странно, скорее печально, чем одобрительно, поглядывал на Алешу. А у того упало сердце, и он еле сдерживал короткие вздохи.
— Можешь, Колобов. Только насчет награды в стихе что-нибудь подмени. Боец от орденов отказывается…
Редактор принялся рассказывать о своей боевой молодости, о том, как он пришел в газету. И посвятил Алешу в некоторые тайны журналистики. Как лучше, например, брать интервью. Как отвечать на телефонные звонки из колхозов и городских организаций.
Оказывается, мало писать хорошие статьи. Нужно, чтобы с тобою считались. Если ты прав, то поспорь, будь принципиальным. Короче говоря, это была целая наука, которую Алеше предстояло осилить.