Три весны

Долго еще пели и танцевали. И Алеша негромко и неумело подпевал. Это правда, что нет у него музыкального слуха. А потом стало легко и радостно.

Алеша выходил с Марой во двор и беспричинно смеялся. И говорил ей, прижимая к своей груди ее маленькую руку:

— Я люблю тебя, Мара. Я никого не любил. Точно. А ты брось всех!..

— Брошу, миленький, — ласково отвечала она, и глаза у нее лучились.

— И опера брось!

— И его брошу.

— Ты сама не знаешь… сама не знаешь, как ты мне нравишься!

— А ты мне, миленький! Только пойдем в дом, ляг сейчас, отдохни. Мне, кроме тебя, никого не надо. Один ты будешь у меня.

— Кармен! Моя Кармен, — в сладком восторге шептал он.

Немного погодя Алеша лежал на кровати. Он все еще думал о прекрасной Маре и о себе самом. А где-то далеко, очень далеко и еле слышно звучало:

Густел мрак, будто одним рубильником выключили свет и в комнате, и за окном. И вскоре песня стихла совсем. Да и была ли она вообще? Или это только вдруг почудилось Алеше?

Когда он проснулся и открыл глаза, у его кровати стояла ночь. Стучали ходики. И еще Алеша услышал слабый голос Гущина:

— С пацаном закрутила? Тоже нашла…

— С ним, с ним.

— Не дури!

26 июня наша авиация бомбила Бухарест, Плоешти, Констанцу. Об этом сообщалось в очередной сводке Советского информбюро. Известие было обнадеживающим. Наносился ответный удар по врагу. И хотелось верить, что начинался тот самый перелом в ходе войны, которого все ждали с первого ее дня, нисколько не сомневаясь, что он должен вот-вот наступить.

— Сегодня Бухарест, а завтра Берлин, — сказал Костя Алеше и Ваньку, склеивая самокрутку.

Втроем они сидели на чердаке Костиного дома. Играли в карты и курили. Курить во что бы то ни стало ребята решили в первый день войны. Но одно дело решить, а другое — привыкнуть к едкому, опаляющему горло дыму, от которого противно кружится голова и человек дуреет.

И как бы трудно ни пришлось, отступать было поздно. Какой же он красноармеец, если не закурит на привале или в перерыве между боями! Да такого просто засмеют: не боец — баба.

Правда, учились курить только двое. Ванек и до этого покуривал, за что его не раз таскали в учительскую. Ванек умел уже клубами пускать дым из носа, что начинающий курильщик вряд ли сделает, чтоб не раскашляться.

Костя сходил в дом за газетой и принес известие о бомбежках. И ребята принялись обсуждать его. Ведь это было, пожалуй, одно из самых значительных событий в последние дни.

— Бухарест — столица, и давно пора пугнуть Антонеску. Но главное — Плоешти. Нефтяные промысла. А не будет у Гитлера бензина — остановятся танки, не поднимутся в воздух самолеты, — рассудил Алеша.

Они сошлись на том, что нужно идти в военкомат. Нужно проситься в армию, в один полк. Если попросить как следует, призовут. Это ведь война, а не что-нибудь, и они уже достаточно взрослые и стрелять умеют.

— Надо найти того капитана, к которому мы ходили, — сказал Ванек Косте. — Понимаешь?

— Верно! — согласился Костя. — Мы найдем его!

И они, обгоняя друг друга, отправились в город. Мысленно они уже уговаривали капитана. Но он отвечал им как-то уклончиво, неопределенно.

— Если откажут в районном военкомате, пойдем в городской, — размахивая руками, говорил Алеша.

У вокзала встретились с Тоней Уховой. В простеньком платьице, длинношеяя, она чем-то походила на цаплю. Первым заметил ее Алеша. Он хотел было прошмыгнуть мимо, но Тоня увидела ребят и остановила:

— Вы куда? Вас еще не призвали?

— Как видишь, — ответил Ванек.

— А меня приняли в школу медсестер. Вчера подала заявление, а сегодня оформили, — с гордостью сказала она.

Ребята переглянулись. Если девчонкам так везет, то почему бы им, парням, не добиться своего. Надо лишь напомнить капитану, что Ванек и Костя уже были в военкомате. А что касается Алёши, то он призывался на службу и не его вина, что летную школу расформировали.

— Чего бы капитан ни говорил, нам надо стоять на своем. И что-нибудь подпустить ему приятного. Они любят это. Дескать, мы тоже хотим иметь такую же выправку, какая у вас, — на ходу советовал Алеша. — Военкому это понравится.

— Про выправку пусть говорит Ванек. Нормально. У Ванька глуповатое лицо, и капитан не заподозрит злого умысла, — сострил Костя.

Ванек обидчиво засопел, остановился:

— Значит, я дурак?

И побрел в обратную сторону. Алеша догнал его, принялся уговаривать.

— Ну, что уж ты! Сразу и обиделся!

Нужно было помириться с Ваньком, и Костя извиняющимся тоном сказал:

— Ты всегда такой. Ну чего случилось? Давай лучше закурим. А с капитаном побеседую я.

Ванек не заставил ребят долго просить. Он закурил, и компания по-прежнему бойко потопала дальше по проспекту.

Во дворе военкомата — люди с чемоданами и котомками. Сидят прямо на земле. Кто в тени, тому еще ничего, а те, что на солнцепеке, обливаются потом. А расходиться не велят. То и дело выкрикивают номера команд и устраивают переклички.

Ребята еле пробились к военкоматскому крыльцу. А там застопорило. Там очередь, и соблюдают ее и следят за ней дюжие, горластые мужики. Едва Ванек сунулся в дверь, его осадили:

— Не горячись, любезный. Тут тебе не детсад. Улицей ошибся.

— А сам-то ты какой! Самого соплей перешибешь! — снова обиделся Ванек.

— Какой уж есть, а только не пущу!

— Исчезни! — гаркнул на Ванька широкоплечий парень в тельняшке.

Ванек нырнул под перила и спрыгнул к Алеше и Косте. Оставалось одно: ждать, когда капитан выйдет, и уже здесь, во дворе, атаковать его.

Когда выстроили и отправили первую, многочисленную команду, на какое-то время стало свободнее ходить по двору, но вскоре подошли новые люди. И хорошо, что Костя сумел для всех троих захватить удобное место на завалинке.

— Будем ждать до ночи, — упрямо сказал Алеша.

Капитан появился вскоре. Он на ходу сунул кому-то пачку документов и хотел было улизнуть. Но его окружили, вмиг засыпали вопросами, потащили в сторону. И он опять оказался на крыльце, крикнул:

— Кто без повесток, принимать не будем!

Ждать больше было нечего. Но ребята все же задержались здесь еще на добрых полчаса, надеясь, что вот уйдет следующая команда, и тот же капитан снова выйдет и пригласит их к себе. Разумеется, этого не случилось, и они уныло зашагали к центру города. Некоторое время молчали, затем Алеша с раздражением сказал:

— Бюрократы. Бумажные души!

Костя хмыкнул. Обижаться на капитана не следует. Капитан честно делал свое дело. Неделю назад все было бы подругому. Но сейчас шла война, а у войны свои законы.

— А если бюрократы вдруг пошлют нас в разные места? Что тогда? — спросил Алеша.

Костя пожал плечами. Он не представлял, что ж произойдет тогда. Но на всякий случай осторожно проговорил:

— Если бы у меня были деньги, я бы предложил сфотографироваться. Я бы не стал жалеть презренной трешки. Какое значение имеет трешка, когда мы вскоре должны разлучиться?

— Это еще неизвестно, — горячо возразил Ванек, ускоряя шаги, чтобы побыстрее пролететь мимо фотографии. — Робя, еще раз сходим к капитану!

Костя остановился. У него что-то с ботинком. Наклонился и завязал шнурок, и опять наклонился. А глаза у Кости плутоватые, и Ванек заметил это. Заметил, но смолчал.

— Пройдут годы, станет Ванек известным футболистом, и никому ведь не докажешь, что с нами вместе жил такой талантище, что ходил по городу вот так, запросто. Вот чего я боюсь больше всего на свете, — удрученно сказал Алеша, наблюдая, как Костя расшнуровывает ботинок.

— Вы простоите здесь, робя, — припугнул Ванек.

— А нам все равно, — покачал головой Костя. — И даже если никто из нас не станет знаменитым, память о нашей дружбе должна сохраниться. Ведь это так необходимо.