Гибель великого города

Историки разных стран зачастую по-разному трактуют проблему возникновении и развития рабовладельческой социально-экономической формации в дровней Индии, однако ни у кого из них, как правило, не возникает сомнения в существовании этой формации. У читателя же романа «Гибель великого города» может создаться впечатление, что рабство не являлось закономерной ступенью в развитии древнеиндийского общества, а было занесено в Индию из Египта — страны классического рабства; что еще в доклассовом обществе Мохенджо-Даро стал великим процветающим городом — республикой с развитой государственной властью, разделением общества на купцов, ремесленников, кростьян и т. д.

Автор уделяет много внимания сложным взаимоотношениям между персонажами романа и скупо говорит о причинах, которые привели к смене первобытно-общинного строя рабовладельческим.

К недостаткам романа можно отнести также запутанность интриги, искусственность ряда ситуаций, несколько резонерский характер высказываний героев. Так, например, диспут по вопросам теологии, по замыслу автора, должен раскрыть, по видимому, одну из сторон общественной мысли той эпохи. Однако он воспринимается как скучные схоластические националистические рассуждения о превосходстве религиозных верований жителей Мохенджо-Даро над религиями соседних государств: Египта, Шумера и т. д.

Роман кончается описанием гибели великого города в результате землетрясения, вызвавшего наводнение Инда. Стихийное бедствие воспринимается как возмездие или злой рок, покаравший людей, которые попрали законы человечности. Такая развязка романа кажется несколько искусственной и надуманной и в то же время в какой-то степени символической: все силы природы обрушиваются на Мохенджо-Даро в тот момент, когда торжествует тиран, потопивший в крови восстание народа.

Индийские литературоведы иногда также сравнивают «Гибель великого города» с романом Флобера «Саламбо». Мы не имеем здесь возможности подробно останавливаться на вопросе о том, насколько обоснованны эти параллели, насколько трагическая любовь Саламбо и Мато близка к судьбе Виллибхиттура и Нилуфар. Заметим лишь, что, подобно тому как выдающемуся французскому писателю, несмотря на экзотичность сюжета, удалось создать яркую реалистическую картину далекого прошлого истории Карфагена, таким же образом и Р. Рагхаву, несмотря на отдельные недостатки, удалось нарисовать в своем произведении впечатляющую драматическую картину последних дней мертвого города.

Веками мчатся вперед бурлящие воды Инда, глухие и бесчувственные к людскому горю. Много видели они, о многом могли бы поведать. Что знают они о трагедии, постигшей великий город? Насколько фантазия Р. Рагхава близка к истине? Будем надеяться, что недалек тот день, когда наука до конца раскроет неразгаданную тайну Мохенджо-Даро.

Глава первая

— Заря! О великий господин! Заря! — закричал с мачты чернобородый матрос.

— Поднять паруса! Живей, шевелись!

Корабль ожил. Команда дружно взялась за канаты.

Рассвет ласково уложил в пучок темные локоны ночи и трепетной рукой украсил их драгоценным цветком — сияющей голубоватым светом Шукрой[1]. Океан проснулся, легкая утренняя зыбь прошлась по воде.

Корабль богатого купца Манибáндха закачался на синих волнах. Со всех сторон его окружали большие и малые суда, нагруженные дорогими товарами.

Ветер наполнил золотистые паруса, и снова караван плавно заскользил по бескрайнему простору океана. В свете пробуждающегося дня можно было разглядеть рослые мускулистые фигуры негров-гребцов, купленных Манибандхом в далеком Египте. Радуясь восходу солнца, гребцы вновь затянули свою бесконечную песню. Ее подхватил ветер, и она летела над волнами, дрожа и замирая в холодном безоблачном небе.

Корабли плыли в знаменитый город Мохéнджо-Дарó, гордый своим могуществом и богатством. Величественно раскинулся он на берегах полноводного Инда и, казалось, самому небу бросал дерзкий вызов и презрительно улыбался, уверенный в своем превосходстве над всем сущим. В этот город и возвращался теперь после долгих странствий по свету разбогатевший Манибандх. Сердце его переполняли радость и гордость.

Резная грудь корабля, изображавшая неведомого зверя, легко рассекала волны, рождая по бортам белую кипящую пену. Манибандх взглянул на небо. Сквозь утреннюю дымку уже пробивались первые солнечные лучи. Дневное светило готовилось сесть в золотую колесницу, чтобы начать свой бег по небосводу.

Драгоценные ожерелья, спускающиеся на широкую грудь купца, при каждом дыхании позвякивали. Густые черные волосы волной ниспадали на плечи. Обожженная солнцем кожа отливала бронзой. Взгляд владельца каравана был властным и беспощадным, как удар кинжала.

Вдали на горизонте чуть обозначилась тонкая полоска. Матрос восторженно крикнул с мачты:

— Земля, господин! Смотрите — земля!

Наблюдавшие за ним египетские рабыни звонко и заливисто рассмеялись. Он ответил им широкой улыбкой, открывшей в густой черной бороде ряд белых, как пена, зубов.

Песня гребцов зазвучала громче, вскоре ей стало вторить далекое эхо — верный признак земли.

Манибандх очнулся от раздумья и посмотрел вокруг. Красавица египтянка Нилуфар открывала свой ларец с украшениями. Две девушки принялись убирать ей волосы, а она с наивной радостью любовалась ослепительными переливами алмаза. Отражение сверкающих камней играло в глубине ее огромных черных глаз. Какой-то странный восторг озарял лицо Нилуфар. Манибандх в душе усмехнулся ее волнению.

Им овладели воспоминания. Вот уже много дней корабли благополучно следуют своим путем. Что это, как не милосердие великого бога? Как жалки люди перед лицом стихии! И сейчас еще песня, плывущая над караваном, так одиноко и отчужденно звучит между равнодушным небом и зловещей равниной океана…

Манибандх оглядел длинную вереницу судов. Вот они, несметные сокровища! Устоит ли перед ними хоть одна красавица Мохенджо-Даро? А ведь был день, когда он пустился в путь простым матросом рыбачьего суденышка. Никому в мире не было дела до бедняка, никто не удостаивал его даже взглядом. Теперь же… и грозные валы океана смирились перед ним, и кажется, что сам великий Инд приветствует его рокотом волн. А там, вдалеке, где встречаются небо и земля, где в ясном холодном просторе никого не терзают ни дым тщеславия, ни огонь отчаянии, Кшитиджа[2] гостеприимно разостлала перед ним по воде алую дорожку. Манибандху чудилось, что с берега доносятся приветственные удары барабанов и литавр.

Да, он знал почести! Сначала в Эламе, куда он прибыл после трех лет странствий, уже богачом. Льстивые эламские жрецы, воздевая к небу руки, громко восхваляли купца, когда он в колеснице, запряженной онаграми в раззолоченной сбруе, проезжал по главной улице или появлялся в паланкине, который несли на плечах быстроногие рабы…

Далеко позади осталась теперь долина Нила с ее оживлением и гамом… Для владыки Египта рабы возвели пирамиду, и завершение ее постройки было ознаменовано пышным праздником. В тот день сам великий фараон, поднявшись с трона, приветствовал купца Манибандха. Небо и земля гудели от громовой музыки, а величественный дворец повелителя Египта и площадь государственного совета сотрясались от мерной поступи войск, проходивших церемониальным маршем. Божественный владыка изумился богатству индийского купца, застывшая маска безразличия дрогнула на его лице.

Беспредельно могущество фараона: по его единому знаку замирают в страхе и почтении север и юг, восток и запад; одного взгляда его довольно, чтобы покатились в пыль тысячи отрубленных голов. И вот теперь тот, в чьей недвижной улыбке чудится величие пирамид, чья несокрушимая сила и незыблемая царственность кажутся непостижимыми, подобно тайне бесконечного переселения душ — этот человек снизошел до просьбы к нему, недавнему нищему лодочнику, бродяге-попрошайке! Владыка просил у Манибандха для мумии своей покойной матери чудесный голубой кристалл — от блеска его больно глазам, и таинственно светится он в темноте. Великий царь Египта, чье слово было законом, а молчание самой ужасной карой, молвил тогда благосклонно: «Манибандх, мы довольны вами!..»

1

Шукра — древнеиндийское название Венеры. (Здесь и далее примечания переводчика.)

2

Кшитиджа — древнеиндийское название Марса.