Хорошие люди

— Неужели это ты, Лерочка?

— Я, дядя Стасик!

— А это кто с тобой?

— Моя младшая сестра. Вы ее не знаете. Люсенька…

— Дядь Стас, добрый день!

— Здравствуй…те.

— Не признали меня?

— Честно сказать…

— Белоликова я!

— Ира?

— Жанна!

— Какая ты стала…

За деревней — то же футбольное поле, даже (ему это показалось, конечно) те же ворота футбольные.

Почти ничего не изменилось и дома: те же комнаты, много старой мебели. В кабинете у Юрки — письменный однотумбовый стол, маленький и аккуратный. На столе лампа и пишущая машинка, всевозможные эскизы, тетради с записями, чертежные инструменты. На стенах — полки с книгами. Станислав проникся уважением к Лене — жене брата, сдержанной и серьезной. Она дружит с Мариной Фабрициевой, разговаривает с ней ласково и уважительно — так разговаривают с людьми, которых любят. Основные заботы по хозяйству — на плечах Марины Семеновны. Приготовить обед, прибрать в комнатах, покормить кур, принести воды из колодца — это обязанности, которые она добровольно взяла на себя. Когда Лена свободна — они работают по дому вдвоем. И кто бы мог подумать, что Марина Семеновна Фабрициева станет полноправной хозяйкой в этом доме?

Станислав увидел, что в доме его младшего брата царят мир и покой. Можно не волноваться за своих близких. И спокойно работать в Ташкенте, не думая о том, что на родине не все благополучно. Можно было не приезжать — он стал лишним в доме своего детства. И пусть близкие люди не уверяют его в обратном…

Станислав думал, что если даже по той или иной причине он и решил бы остаться в родных местах, вряд ли бы у него хватило духу мозолить глаза младшему брату и его жене. Но такие мысли посещали Станислава лишь до одного определенного момента — до того мгновения, пока он не начал танцевать с Ольгой Барабановой.

И это случилось вчера.

О чем они говорили с Ольгой? Это трудно вспомнить, потому что Станислав волновался в те минуты и часто произносил совсем не то, что думал, и часто отвечал невпопад на ее вопросы, и был скован тем обстоятельством, что на него (на них с Ольгой) смотрело много пар глаз, одна из которых принадлежала Софье Николаевне — той самой Софье Николаевне…

— Между прочим, мы с тобой танцуем второй раз в жизни…

— Неужели? А когда — первый раз?

— Забыл?

— Хоть убей…

— У тебя на дне рождения…

Он вспомнил все — и даже то, о чем хотел бы забыть… А когда на одно лишь мгновение к нему пришла мысль, что, собственно, теперь ничто и никто не препятствует ему в том, чтобы «завоевать» Олю, он испугался. Потому испугался, что Ольга Барабанова была вполне сложившейся личностью. А Станислав Вахтомин на пороге своего тридцатилетия чувствовал себя таким же несерьезным, как в юности. Он по-настоящему сомневался в том, что делает полезное дело; зато он не сомневался, что отстал в развитии от всех своих сверстников.

И может ли он теперь сказать, что не случилось ничего особенного? Станет ли он теперь серьезно утверждать, что в жизни не существует серьезных проблем?

— Как тебе понравилась Ольга Геннадиевна? — спросил младший брат, когда они вернулись домой.

На такой вопрос можно было бы и не отвечать; возможно, если бы братья были одни, Станислав ничего не стал бы говорить. Но рядом с младшим братом стояла его жена, которая, правда, неодобрительно покачала головой, когда Юрий задал свой вопрос. И поэтому Станислав ответил:

— Хорошая женщина.

Поздно ночью, когда все в доме спали, Станислав читал свой чудом сохранившийся дневник.

В популярной песенке из кинофильма «Весна» поется о том, что «любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви». Очень хорошие слова. Это приятней. Станислав грустил. На память пришли вдруг такие маленькие по тем временам события, которые, как он думал, никогда не будут играть роли в его жизни. Но теперь все было важно. Все! Дневник помог ему восстановить в памяти образ девушки, которую он любил когда-то (если это была любовь).

Утром пришел Вениамин:

— Ну что, ребята, какая у вас программа на сегодняшний день?

— Лично наша программа, — ответил Юрий, взглянув на часы, — срочно бежать на комбинат.

— В кои-то годы родной брат на побывку приехал, а он — на комбинат!

— Такова жизнь, Веня.

— Да брось ты! Что я, жизни не знаю? Ты мог бы спокойненько взять дней десять без содержания. И тогда бы мы…

— И тогда мы что? — спросил Юрий, намазывая масло на хлеб.

— И тогда мы смогли бы, скажем, порыбачить… Стас, ты как? — Чего молчишь?

— Можно и порыбачить…

Отпуск продолжался.

Но уже через неделю Станислав начал испытывать скуку — в течение одной только недели он насытился праздностью. Рыбалка, о которой они с Вениамином мечтали, наскучила им в первый же день, потому что был ветер, по воде шла волна и рыба не клевала. А больше нечем было заняться.

— Приходи к нам, — предложил Вениамин, — что-нибудь придумаем…

— Зайду как-нибудь… Ольга днем работает, наверно?

— А ты что, боишься Ольгу?

Станислав помолчал. Он действительно побаивался теперь Ольгу Барабанову, и не потому, что она была привлекательной женщиной (хотя, в некоторой степени, и поэтому — тоже), а потому, прежде всего, что Ольга — взрослый человек, а он — мальчишка. Но Вениамин этого не поймет, потому что он слишком прямолинеен. Вениамин шагает по жизни легко и уверенно. Свое он держит крепко — не отнять! Если он верит во что-то, то верит по-настоящему; сомнения не теребят его душу. В юности, когда друзья трудились бок-о-бок, Станислав всегда удивлялся уверенности Вениамина, хоть Станислав и в себе был уверен в те годы не меньше. Вениамин недолго искал себя. Он приехал к другу в Узбекистан, посмотрел и — остался. И спокойно живет. Иными словами, брат и сестра Барабановы состоялись как личности, Станислав Вахтомин — нет. Еще бы ему не робеть перед Ольгой.

Тем не менее, Станислав знал, что навестит Барабановых — и не один раз.

Если в первое время после приезда на родину Станислав испытывал скуку, то вскоре он примирился с жизнью в деревне. И не только примирился, но и с возрастающим интересом начал смотреть по сторонам. Так бывает всегда, когда человек надолго уезжает из дома — и вдруг снова посетит родные места. Сначала — радость встречи с детством, потом — тоска по привычному укладу жизни, оставшемуся очень и очень далеко; тоска в свою очередь сменяется вспыхнувшим вновь страстным желанием никогда не расставаться с родиной, потому что здесь… родина: и река… и воздух… и небо… и ромашки… и тропинки в лесу… и люди, люди — что за люди! — и старая школа на окраине села. И теперь уже отпускник с возрастающими сожалениями думает о том, что пройдет всего несколько дней — и ему придется покинуть все то, что он любил в детстве, к чему был так сильно привязан и с чем соприкоснулся снова.

Итак, через неделю после приезда в Вахтомино Станислав приободрился, осмотрелся по сторонам и решил сделать кое-какие визиты. Разумеется, прежде всего он отправился к Елизавете Ивановне, которая одиноко доживала свои дни в небольшом домике на окраине села возле школы.

Старушка долго всматривалась в лицо гостя, но так и не узнала в нем «бунтующего» Станислава Вахтомина. Он назвал себя.

— Стасик Вахтомин? — пронзительным голосом старого человека, который плохо слышит, переспросила Елизавета Ивановна. — Как же не помнить! Очень хорошо помню… Вон ты какой солидный стал!.. Большую должность занимаешь?

— Я — Станислав, Елизавета Ивановна.

— Ну вот, я и говорю. Я ведь всегда верила, что из тебя выйдет толк. И брат твой… тоже… Я все помню!.. Стихи писал когда-то… больно заумные, правда…

— Стихи — это я! — более громко сказал Станислав.

— Да-да… И все про жизнь да про смерть…

«Она и видит плохо, не только слышит», — подумал Станислав. Перед ним стояла маленькая седоволосая старушка с выцветшими глазами, и рассказывала о том, что было, и о том, чего не было.