Хорошие люди

Людмила действительно нисколько не изменилась.

Но именно поэтому она снова заняла угол в его сердце. Наступил момент, когда Станислав пожалел о том, что невозможно вернуться к Людмиле.

— Нет, — спохватился Станислав, — я, конечно, тоже подумал об этом… Но что толку — думать?

— Что толку думать? — повторила Людмила его слова. Она вскочила со стула. — Я пойду. Не провожай меня…

Она шагнула к дверям, но Станислав удержал ее за руку:

— Я не пущу тебя одну!

Людмила и Станислав стояли на тускло освещенной трамвайной остановке, и когда подкатил трамвай, Станислав обнял Людмилу, успев заметить, что пассажиры с улыбкой наблюдают за ними из окон.

Но на этот раз трамвай ушел без Людмилы.

— Ты опоздала… — шепнул Станислав ей в ухо.

— Придет другой…

— Жаль, что так все…

— Очень…

— Поедем со мной в Россию.

— Глупости… Я мерзлячка.

— Ты такая же, какая была.

— Почему я должна меняться?

— Не должна. Наверно, никогда не надо меняться…

Теплый ветер раскачивал ветви деревьев, листва шелестела и шелестела, не умолкая ни на минуту; тусклый свет лампочки отражался в глазах Людмилы — такой близкой сейчас и теплой… На остановке собрался народ — и Станислав с сожалением выпустил Людмилу из объятий. Только снова шепнул ей в ухо:

— Поедем ко мне в общежитие?..

Она так же чуть слышно ответила:

— Ты с ума сошел!..

Когда пришел другой трамвай, Людмила сама обняла Станислава и поцеловала его в губы; и не успел он опомниться, как она стояла уже на площадке вагона.

— Я напишу тебе, Стасик!

Дверца вагона захлопнулась прежде, чем Станислав успел ответить.

Станислав пешком, отправился в общежитие. Он был взволнован и не хотел никого видеть. Грусть была бесконечной. Стоял замечательный вечер — один из тех летних ташкентских вечеров, когда не хочется уходить домой, когда легкий ветер ласкает лицо, когда лопочут о чем-то своем кроны деревьев, когда пьянит воздух, пахнущий розами и только что политым асфальтом. Навстречу шли красивые девушки, весело переговаривались о чем-то, заразительно смеялись; где-то кто-то играл на гитаре; шины автомобилей шелестели по асфальту — даже сейчас, поздним вечером, люди по-прежнему спешили куда-то. Станислав вздыхал, впитывая в себя звуки и запахи вечернего Ташкента, и грустил, грустил…

Глава седьмая

Встречи

Однажды, копаясь на чердаке в старых книгах, Юрий Вахтомин обнаружил тетрадь, на обложке которой большими буквами выведено: «С. ВАХТОМИН. Д H Е В Н И К». Листы в тетради пожелтели, но сохранились хорошо. Так Юрий Вахтомин впервые узнал о том, что его старший брат когда-то вел дневник. Толстая девяностошестилистовая тетрадь была исписана почти вся, и это говорило о том, что Станислав довольно серьезно относился к своему занятию. Сев поближе к свету, падающему из слухового окна, Юрий Вахтомин углубился в чтение.

«…Сегодня весь день идет дождь и холодно. Лучше бы шел снег, потому что когда снег, легко добираться домой… Сегодня я прочитал свое стихотворение Е. И. Она удивилась и спрашивает: „Ты пишешь стихи? Вот не знала!“ Я говорю: „Это только одно“. А она: „Лиха беда начало. Только почему так мрачно, Стасик? Откуда у тебя такие мысли?“ Я не ответил, потому что знал, что она все равно не поймет.» — «Е. И. ничего не понимает, потому что ей приходится думать каждый день совсем о другом… Опять идет дождь… Интересно, что будет, когда нас не будет? Не верится, что все кругом исчезнет. Как это так? Я — и вдруг умру? Я буду такой же, как булыжник. Как линейка. Как мяч. Они лежат и ничего не чувствуют. Я на них смотрю, а они лежат и — все. Странно» — «Сегодня мы с Юркой сняли валенки. Здорово! Идти очень приятно…» — «Е. И. спросила, почему я опять такой хмурый? Она всегда смеется надо мной… Говорит, не надо в моем возрасте так много думать о смысле жизни, это до добра не доведет…» — «…Я спросил: что будет, когда нас не будет? Е. И. сказала: „Ничего не будет…“ Она сама не знает… Этого никто не знает…» — «Здравствуй, моя дорогая тетрадочка, как живешь? Прочитал я тебя и решил: какой я был дурак в пятом классе!.. О смысле жизни думал… Стихи писал… Дурак! Морочил голову Елизавете Ивановне… А думать о другом надо. О том, как жить теперь. А что, если после седьмого пойти работать?..» — «…Я бы никогда не вернулся домой… Он меня ударил — пусть. Переживу. Он отец. Но этим ударом он вышиб из меня трусость… я больше его не боюсь… И никого не боюсь. Хватит» — «…Я утром вспомнил то самое стихотворение. Лежал-лежал, и вдруг вспомнил: „Человек рождается, живет… Дома или вне своей отчизны все равно из жизни он уйдет. Жизни нет. Есть только проблеск жизни…“ Удивляюсь, как мне могла прийти в голову такая белиберда. И причем здесь отчизна? Для рифмы? Дурак…» — «…Почему я не обращал на нее внимания, пока учился в школе? Оля. Ольга… Какое имя! И если бы она только знала!.. У Оли удивительная коса… и глаза: голубые, как небо. Смотрит — и сердце начинает биться. Наверно, В. что-то заметил. Сыграй, говорит, с моей сестрой, мне нужно с матерью поговорить… Конечно, я Оле проиграл. Поставил под удар сразу четыре шашки — и баста. А потом еще раз проиграл…» Последняя запись, сделанная Станиславом, гласила: «Детство кончилось. Все рано или поздно кончается…»

У себя в кабинете Юрий Вахтомин обернул дневник брата в целлофан и спрятал в стол.

Часто Юрий Вахтомин встречался с матерью Оли Барабановой — Софьей Николаевной, которая, правда, по причине своей необычайной полноты все реже и реже показывалась на людях. Софья Николаевна настолько растолстела, что было невозможно понять, как удается ей самостоятельно передвигаться. Если Юрию и приходилось перекинуться с этой женщиной словечком, он обязательно спрашивал: «Что пишет Вениамин?», на что Софья Николаевна неизменно отвечала: «Все в порядке!»

За несколько дней до приезда брата Юрий снова встретил в селе Софью Николаевну:

— Как поживает Вениамин?

— Хорошо. Он ведь теперь инструктор…

— Далеко пошел.

— Скоро приедет… Они все вместе приезжают. И Станислав твой…

— Ага.

— Друзья-приятели…

— Друзья…

— Ладно, пойду я…

— Вам помочь, может?..

— Спасибо, Юра, мне не трудно… — Но, сделав шаг в сторону, Софья Николаевна остановилась: — Скажи, Юра, только честно: твой брат действительно больше не женат?

— Да, Софья Николаевна. Он совсем холостой.

— Что так?

— Вот так.

— Не нужно было ему брать женщину с ребенком.

— Я тоже так думаю.

— И все могло бы быть по-другому.

— Да, Софья Николаевна. Иногда случайность может повлиять на всю нашу жизнь. Стасу не повезло.

— Да-да… Случайности случаются… Интересно, какой он стал?

— Приедет — поглядим.

— Заходите к нам.

— Еще бы! В первую очередь.

Стоял жаркий июльский день, когда Юрий и Марина Фабрициева пришли на станцию, чтобы встретить Станислава и Веню Барабанова с семьей. На перроне они увидели Геннадия Егоровича и Ольгу Геннадиевну. Юрий подошел к ним:

— Здравствуйте!.

— Здравствуй, Юра, — отозвался старик Барабанов. — Тоже встречать?

— Тоже.

Ольга Барабанова дружелюбно улыбалась:

— А где ваша жена, Юра?

— С Петькой осталась.

— Ах, да, я забыла…

Юрий Вахтомин с удовольствием смотрел Ольге в глаза и чувствовал, как поднимается в душе желание сказать ей что-то особенное, что-то такое, от чего люди становятся счастливее. «Эх, Стас! Если бы мог ты знать!..»

Где-то за лесом раздался гудок тепловоза, и Марина Фабрициева взволнованно воскликнула: «Поезд!»

— Едет, — сказал Геннадий Егорович и, прихрамывая, отправился вдоль перрона.

— Вот мы и дождались гостей, — сказала Ольга, и Юрий Вахтомин понял по ее голосу, что она тоже волнуется.

Разве есть на земле люди, которые остаются спокойны, встречая своих близких после длительной разлуки?

Поезд остановился.