Страница 39 из 74
— Рядовой Вахтомин, подтянуться!
«Старички» и местные жители рассказывают: зима здесь настолько теплая, что даже в декабре-январе снег не держится больше трех-четырех дней. Но и здесь случаются морозы под тридцать; правда, редко…
Бежать становилось все труднее и труднее. Только теперь Станислав начал ощущать тяжесть «выкладки» — вещмешка, противогаза, саперной лопаты, карабина. Стало трудно дышать. Казалось, еще несколько метров — и он выдохнется окончательно. Станислав по-прежнему был замыкающим — расстояние между ним и «хвостом» колонны постоянно увеличивалось.
— Рядовой Вахтомин, подтянуться!
В первые минуты было легко, потому что рота бежала вниз, под уклон. Но вскоре дорога начала горбиться — вниз-вверх — вниз-вверх, и невыносимая усталость навалилась на Вахтомина — он с трудом отрывал ноги от земли, словно их притягивало магнитом. Станислав вспомнил о младшем братишке, который бегал всегда легко и с большим удовольствием. Счастливый человек! В такие минуты Станиславу казалось, что в мире нет ничего важнее тренированного сердца, что «лишь тот достоин счастья и свободы», кто способен бежать и бежать круглые сутки, не останавливаясь и не задыхаясь… Станислав позавидовал и Юрке, и всем своим товарищам, которые бежали дружной спаянной колонной; только он один, рядовой Вахтомин, отстал на добрых полтора-два метра…
— Ша-го-ом… марш!
Уф-ф…
— Рядовой Вахтомин, в чем дело? — в голосе старшины Соколова звенит сталь. — Почему отстаете?
— Не знаю, товарищ старшина. Отстаю — и все. Я с детства плохо бегаю!
— Да? Ну ладно, я тебя научу, зайца обскачешь… Бего-ом… марш! Раз-два, раз-два, раз-два!..
Если бы сбросить вещмешок. И автомат. И бушлат. Если бы все это сбросить, можно бежать и бежать безостановочно на радость старшине Соколову, который снова оглядывается назад и громогласно приказывает:
— Рядовой Вахтомин, подтянуться! Раз-два, раз-два…
Снова — пик. Сердце рвется из груди, ему надоело сидеть в тесноте и в безвоздушном пространстве, ему хочется кислорода и простора. Все. Еще минута — и Станислав упадет. Спина бегущего впереди солдата удаляется все дальше и дальше; окружающее теряет свои формы и очертания. Не видно ни дороги, ни деревьев, ни огородов, которые только что тянулись по краям дороги. Осталась темная масса солдат, бегущих неизвестно зачем, остались только хриплые звуки, порожденные вдыхаемым и выдыхаемым воздухом, и барабанный топот ног, обутых в тяжелые кирзовые сапоги. Начало казаться, что он совсем один и что какая-то сила толкает его в спину, а ноги бегут сами по себе, потому что Станислав больше не может бежать — выдохся; пот струится по щекам, на голове под шапкой словно жарится яичница, воздух в грудь не поступает… Все! Все! Откуда-то издалека доносится голос Соколова, «Рядовой Вахтомин!..», но Станиславу теперь нет дела до этого голоса, он больше не боится его, никакой приказ не заставит Станислава сделать то, что он не в состоянии делать. Станислав сдернул с головы шапку — и только после этого осознал, что сдернул ее. Станислав замедлил бег и перешел на шаг — и только спустя мгновение увидел, что уже не бежит. «Рядовой Вахтомин!..» Станислав снял с плеча автомат и нес его в руках, как палку, не сознавая этого.
— Ша-а-го-ом… марш! — старшина Соколов отстал от роты и пристроился к Вахтомину. — Два наряда вне очереди захотел?
— Хоть десять… — Станислав хотел сказать эти слова громко и членораздельно, но из глотки вылетели лишь хриплые жалостливые звуки. Станислав прокашлялся и сплюнул в сторону. — Я не могу больше бежать, товарищ старшина, хоть расстреляйте!
— Можешь! Марш!
— Вы издеваетесь надо мной, товарищ стар…
— Не разговаривать в строю! Подтянуться! Раз-два, раз-два, правое плечо вперед! Левой, левой, раз-два-три… Запевай!
Рота повернула в обратный путь. Сколько километров они прошли? Пять? Десять? Во всяком случае, еще осталось столько же. Может, бега больше не будет? Хорошо бы так и пройти их, эти оставшиеся километры — пусть строевым шагом, пусть с песней…
— Бего-о-ом… марш!
Все повторилось. Снова усталость валила с ног, пот застилал глаза, сапоги «прилипали» к земле. Но тут произошло чудо. В тот самый момент, когда Станислав подумал, что больше не выдержит, что вот-вот он снова перейдет на шаг, — в этот самый момент, вздохнув, он почувствовал, что воздух попал в самый далекий уголок его легких, напоил их животворным кислородом, освежил сердце. Станиславу стало легко, как в сказке. Теперь даже капли пота, стекающие по его лицу, были приятны; была приятна тяжесть в ногах. Появилось изумительное ощущение всего себя — своих рук и ног, тела, «завернутого» в бушлат. Станислав с необыкновенной легкостью ускорил шаг, догнал солдата, за которым бежал с самого начала, обогнал его, увидел круглые глаза старшины Соколова, но не понял, почему старшина нахмурился. Через минуту сознание отметило команду: «Шаго-ом… марш!» Станислав пожалел о том, что больше не надо бежать.
Вот и все. Ничего особенного. Значит, надо только терпеть и бежать. Бежать и терпеть. И потом станет легко. Когда умерла мать, они бежали с Юркой от самой школы до деревни Вахтомино. И тогда вот так же пришло второе дыхание…
После марша-броска рота целый час приводила себя в порядок Станислав чистил на улице сапоги, когда рядом остановился старшина. Станислав вытянулся по стойке «смирно».
— Вольно, вольно… — Соколов присел рядом на ступеньки крыльца. — Жив, рядовой Вахтомин? — Даже когда старшина разговаривал спокойно, создавалось впечатление, что он недоволен собеседником и вот-вот объявит ему наряд вне очереди.
— Так точно, жив.
— А ты собирался лечь в арык отдохнуть.
— Я не хотел в арык.
— Ну рядом… Так наказать тебя или не надо? Или теперь ты сам все соображаешь?
— Так точно, товарищ старшина, соображаю.
— Что ты соображаешь?
— Что вел себя недостойно.
— Больше не будешь хныкать?
— Никак нет!
— И отставать не будешь?
— Может, и буду поначалу, вы не ругайтесь. Я привыкну.
От любви до ненависти один шаг, обратный путь не длиннее: Вахтомин проникся уважением к старшине Соколову. Хоть и не видел Станислав на задубелом лице старшины внешних следов участия, хоть и звучал голос Соколова сухо и по-командирски грозно, хоть и смотрел старшина Соколов на рядового Вахтомина все теми же круглыми стальными глазами, не предвещавшими ничего хорошего, тем не менее все изменилось. Не стало больше старшины, который придирается к рядовому Вахтомину по всякому пустяку только потому, что не любит этого солдата; но зато появился в роте старшина Соколов, желающий Вахтомину добра…
— Все же старайся не отставать, — закончил старшина, поднимаясь с крыльца и поправляя портупею. — Старайся найти в себе силы… Они есть, их нужно только вызволить…
В следующий раз Станислав бежал более уверенно, но все равно испытал все те трудности, которые мучили его раньше — и усталость, и жару, и тяжесть амуниции… Но на этот раз он страдал молча.
После полугодового «карантина» в маленьком высокогорном городке молодых солдат распределили по подразделениям. Станислав попал в часть, расположенную на юге Узбекистана. Стоял конец апреля, деревья шумели молодой листвой, ярко светило солнце, и было невозможно осознать, что где-то далеко в деревне идут дожди. Правда, дожди идут теплые, ласковые. В России ощущаешь весну настолько сильно, будто ты сам — часть весны. Запах мокрых деревьев, пробуждающихся к жизни, распаханный чернозем на колхозных полях, пенье птиц и теплый ветер, ласкающий лицо, — все это в большой степени волнует и будоражит.
И вспомнилась ему Оля Барабанова. Станислав ни на минуту не забывал о ней, хоть и не получал от нее писем. И сам не писал — не знал адреса. Он написал в Москву на адрес медицинского института, но письмо почему-то вернулось. Он написал в Вахтомино: «Юра, дойди до села, узнай у Барабановых адрес Оли». Младший брат ответил: «Софья Николаевна сказала, что у нее нет адреса». Это сообщение выбило Станислава из равновесия. Именно в тот день он впервые нагрубил старшине Соколову и получил наряд вне очереди. Станислав чистил на кухне картошку и вспоминал все, что знал о Софье Николаевне — и хорошее, и плохое. Почему-то больше вспоминалось плохое; пришел на память тот час, когда Софья Николаевна попросила Станислава из дома… И хоть потом все устроилось, хоть впоследствии Софья Николаевна вежливо встречала его, Станислав не мог вычеркнуть из памяти минуты унижения, которые доставила ему эта женщина. Теперь Оля была далеко, Станислав — еще дальше; где-то на Дальнем Востоке служил Олин брат Венька, а где именно — Станислав тоже не знал.