Хорошие люди

Постепенно мысли Вахтомина потекли по новому руслу. Он начал думать о том, что Станислав все больше и больше отдаляется от отца, все больше и больше взрослеет; он думал об этом как человек, который желал бы, чтобы дети всегда оставались несмышлеными, чтобы они никогда не выходили из-под родительский власти.

После заседания местного комитета Вахтомин отправился в партком, но никого в кабинете не застал. Тогда он решил нанести визит директору комбината Владимиру Петровичу, но и того не оказалось на месте — его вызвали в райком партии. К тому времени злость у Вахтомина поутихла; осталось, правда, легкое чувство обиды — на сына, на Рожкова, на местком, на весь мир, — но с таким чувством можно было жить. Как всегда в подобные минуты, появилось желание бросить все к чертовой матера и укатить куда-нибудь. Но куда уедешь из собственного дома? Увы, Вахтомину не двадцать лет, а все пятьдесят (вот-вот стукнет). Пять-де-сят!

Правда, — шевелились мысли, — он совсем не ощущает себя стариком. Скорее наоборот: ему кажется, что он такой же, каким был двадцать лет тому назад. Ничего не изменилось в его организме. Те же потребности и та же энергия. Какой-такой врожденный порок сердца нашли у него врачи?

Через несколько дней Клавдий Сергеевич снова разговаривал с сыном, на этот раз — дома. Вот тогда-то он и грохнул стулом об пол. Сын сделал то же самое, вызвав большое смятение в душе Клавдия Сергеевича. Вахтомин не знал, чем ответить на это. Он долго смотрел Станиславу в глаза, и сотни слов теснились в мозгу, не находя выхода. Вахтомин был в дикой ярости; он горел желанием ударить сына, но боялся, что теперь и Станислав сумеет постоять за себя.

И тогда Вахтомин бросился вон из дома, сильно шибанув дверью.

Когда Вахтомин приходил в себя после громких семейных скандалов, он осуждал свое поведение, особенно дурную привычку хлопать дверьми (отчего, конечно же, они не становились прочнее). В том, что он ударил сына или оскорбил родную мать, большой беды Вахтомин не видел. А вот тот факт, что он снова хлопнул дверью, по-настоящему угнетал его. Ведь если что — снова придется идти на поклон к столярам; а к ним только пойди: «Некогда», «Работы много», «Далеко больно». Если они и согласятся помочь, то обязательно три шкуры сдерут. И ведь на том же комбинате работают, сволочи!

Нет, нельзя хлопать дверьми.

В конце октября зарядили мелкие осенние дожди. Похолодало. Казалось: вот-вот повалит снег. Но снега не было — дожди шли и шли, превращая в месиво незаасфальтированные дороги. Ходить на работу в такую слякоть было настоящим мучением. Грязь налипала на сапоги, и Вахтомин спешил выйти на асфальт.

Семейная жизнь Вахтомину скоро наскучила. Если в первые дни жизнь эта казалась ему праздником (прямо как в юности, когда он женился на лаборантке консервного завода в Исфаре Александре), то теперь, спустя после свадьбы всего несколько недель, многое опостылело Вахтомину. Он убедился лишний раз что одно дело — приходить к женщине в качестве любовника, и совсем другое, когда та же женщина становится женой.

Марина Фабрициева не изменилась. Только теперь он виделся с ней не эпизодически, как в прежние времена, а каждый божий день. Ежедневно! Вахтомин ощущал ее присутствие утром, вечером и ночью. Только днем он мог отдохнуть от семьи. Вахтомин, когда решил связать свою жизнь с Мариной Фабрициевой, не подозревал о том, что она окажется более самостоятельной в суждениях, чем он думал всегда. После крупной ссоры отца с сыном, свидетелем которой была Марина, она дождалась, когда у Вахтомина будет хорошее настроение, и сказала:

— Клавочка, милый мой, зачем ты обидел Станислава?

Марина не учла, что настроение ее «Клавочки» может измениться в любую минуту, что такие люди, как Вахтомин, если видят, что кто-то посягает на их главенствующее положение в доме, даже если этот «кто-то» — родная жена, мать, отец, брат — неважно, — такие люди не воспринимают ни малейшей критики о свой адрес. Так случилось и на этот раз. Марину не спас ее дружелюбный тон, не спасло ее и хорошее настроение, которое до этого было у Клавдия Сергеевича.

Вахтомин потемнел, и его узкие глаза превратились в щелочки:

— И ты туда же, — прохрипел он.

— По-моему, Станислав тебе…

— Он мне ничего не сделал, это ты хочешь мне сказать? — сдерживаясь, но плохо скрывая раздражение, продолжал Вахтомин. — А ты видишь, как он разговаривает с отцом? А? Ты видишь, какие выходки он себе позволяет?

— У него нервы сдали, наверное…

— Что? Нервы? Я прожил пятьдесят лет, пережил войну, и если не воевал, это не говорит о том, что я почивал на печи и трескал кашу с маслом. Я ишачил! Тебе известно, что это такое — работать в тылу?

— Известно, — тихо сказала Марина.

Вахтомин не слушал ее:

— Нервы… Вот у меня — нервы! А у него они откуда взялись?.. А? То-то и оно. Место твоему Станиславу знаешь где? В колонии для несовершеннолетних. Нашлась адвокашка… — Он начал было успокаиваться, но вдруг возмущенно захрипел: — Все адвокаты! Кругом! Там Рожков и местком, здесь — родная мать и жена. Хоть из дому беги!

— Извини, — тем же тихим голосом попросила Марина. — Извини, Клавочка.

— И не называй меня этим идиотским именем, осточертело!

Хоть и женился Клавдий Сергеевич Вахтомин, он по истечении нескольких недель снова начал ощущать пустоту вокруг себя. Все вроде было у него для полного счастья: дом, семья, молодая жена, любимая работа; но ему чего-то не хватало. Чего же? По какому рожну тосковал он? Словами определить это было невозможно. Вахтомин приходил домой, и его по-прежнему, как и в дни, когда была жива Александра, раздражал малейший пустяк. Стоило коврику для ног оказаться сдвинутым на несколько сантиметров в сторону, как Вахтомин испытывал прилив гнева. Две бабы в доме, а порядка нет! Или стоило соседской курице залететь в их двор, как Вахтомин учинял скандал. «Смотреть надо! — кричал Клавдий Сергеевич соседям. — Следить надо за своей живностью. Еще раз увижу — возьму топор и отрублю голову к чертям собачьим! Жалуйтесь потом, куда хотите!»

Клавдий Сергеевич вмешивался во все домашние дела. Он каждое утро и каждый вечер пересчитывал кур и неизменно интересовался яйценоскостью каждой хохлатки. Клавдий Сергеевич следил за тем, чтобы матушка и Марина регулярно очищали сарай, в котором держали овец, от навоза, чтобы в мисках всегда стояла свежая вода для животных. Если овцы начинали реветь, Вахтомин устраивал своим домочадцам настоящий допрос: почему ревут животные, не болеют ли они, накормлена ли скотина, не надо ли вызвать ветеринара и т. д. Вахтомин следил за чистотой в доме, за белизной посуды, и когда Варвара Петровна заикнулась о том, что «невозможно суметь и готовить ежечасно, и чтоб белизна была», он сурово ответил:

— А руки на что дадены? Сварила обед, отобедали, начисть котелок или кастрюлю! Пусть посуда не будет блестеть, зато чистой будет наверняка.

Клавдий Сергеевич не замечал на первых порах, что Марина Фабрициева посматривает на него с испугом и удивлением. Марина Фабрициева всегда считала себя хорошей хозяйкой, но оказалось теперь, что многое она вообще упускала из виду. Клавдий Сергеевич все подмечал, и не было, кажется, случая, чтобы он полностью остался доволен чем-либо.

Приемник, который привезла Марина, долго стоял без дела. Станислав не трогал его. Юрка — тоже. Но однажды Вахтомин сел и долго слушал передачу о международном положении. Передача ему понравилась, и всю неделю он не отходил от приемника.

Вахтомин ничем не интересовался. Увлечение молодости — рыбную ловлю — он давно забросил, и не было дела, которое могло бы по-настоящему удивить его и увлечь.

15 ноября был день рождения Станислава — ему исполнилось пятнадцать лет. Станислав сам проявил инициативу в организации торжества. Он пригласил кое-кого из школьных друзей и несколько человек с работы, в том числе и Вениамина Барабанова. Сначала Клавдию Сергеевичу показалось, что на роду пришло немного, но когда начали рассаживаться, стульев не хватило.