Бриг «Меркурий»

Да, «Меркурий» был обречён. И, понимая это, они не тешили себя мыслью, что Казарскому удастся оторваться от неприятеля.

Глухие, далёкие залпы, которые всё ещё настигали их, свидетельствовали, что бой всё ещё идёт. Но где-то после пяти часов всё смолкло, и капитан-лейтенант Сахновский первым снял фуражку.

Он распорядился в знак траура приспустить флаг. И на «Орфее» сделали то же самое.

Ветер… Как нужен был сейчас попутный ветер! Тот самый ветер, который затруднит возвращение турецкой эскадры, а их домчит до Сизополя…

Но такого ветра не было.

Ночью же над морем пронёсся сильный шквал, который далеко раскидал фрегат и бриг.

Сизопольский маяк открылся на рассвете. «Штандарт» держал все паруса, но ночной бриз, который пришёл на смену шквалу, угасал с каждой минутой.

Штиль наступил, когда «Штандарт» находился уже на виду Сизополя. Понимая всю бессмысленность своей затеи, Сахновский распорядился поднять сигнал, уведомляющий, что турецкий флот находится в море. Грейговский «Париж» ответил: «Ясно вижу». Новый набор сигнальных флагов возвестил, что капитан «Штандарта» должен прибыть на «Париж».

Лёгкий капитанский вельбот с тихим всплеском коснулся воды, и матросы единым движением вправили вёсла в уключины.

В тихой и прозрачной воде хорошо, до самого киля просматривалось обитое медью днище фрегата. Серебристыми змейками в отбрасываемой бортом тени проносились стайки мелкой рыбёшки. Вёсла разом легли на воду, и, морща блёкло-голубую поверхность, вельбот Сахновского помчался к флагманскому кораблю.

На всех судах русской эскадры, где следом за первой вестью о выходе неприятельского флота в море уже распространилась и вторая — о гибели «Меркурия», офицеры и матросы с нетерпением поглядывали на кормовой флаг — не развернётся ли полотнище в порыве ветра. Но нет — знойный, прогретый солнцем полуденный воздух был неподвижен. Их глаза, опечаленные гибелью «Меркурия», с надеждой глядели на горизонт — не идёт ли оттуда морской бриз?

Ветра всё не было. Был штиль. Мёртвый штиль.

Ветер пришёл, когда хронометры показывали два часа и двадцать минут пополудни.

На «Париже» взлетел сигнал: «Следовать за мной», и они последовали: линейные корабли «Император Франц», «Императрица Мария», «Чесма», «Пармен», «Иоанн Златоуст», фрегаты «Флора» и «Евстафий», бриги «Ганимед» и «Мингрелия», бомбардирские суда «Успех» и «Подобный», люгеры «Широкий» и «Глубокий» и катер «Соловей».

Они шли в кильватерном строю словно лебединая стая, шли туда, где, разделив Европу и Азию, протекает солёная река, которую турки называли Босфором, а русские предпочитали именовать Константинопольским проливом.

Они шли, ещё не зная ни о позорной сдаче «Рафаила» Стройниковым, ни о бое «Меркурия» с линейными кораблями.

Придёт время, и на стол Грейга ляжет письмо из захваченной неприятельской почты. Посланное из Биюлимана 27 мая 1829 года письмо это, написанное штурманом «Реал-бея», станет лучшим свидетельством подвига брига «Меркурий».

«Во вторник, — будет сказано в нём, — с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна, фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг в 3 часа пополудни. Корабль капудан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться: он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал путь. Бриг сей должен был потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, ещё более был бы повреждён, если бы капудан-паша не прекратил огня часом ранее нас.

Ежели в великих деяниях древних и наших времён находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми буквами на храме славы: он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг — „Меркурием“. С двадцатью пушками, не более, он дрался против двухсот двадцати в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».

Ещё никто на эскадре не знает, что вскоре, уже в пять часов пополудни, на «Париже» приметят вдали одинокое судно, идущее навстречу. Это будет «Меркурий». И просоленные в разных широтах моряки, эти мужественные люди, не раз глядевшие смерти в лицо, при виде избитого маленького брига с дырами в парусах, лихо несущего русский военно-морской флаг, не стесняясь своей слабости, прольют слезу. И это будут слёзы радости, восхищения и гордости.

А на «Меркурии», который с вечера в одиночестве бредёт в бескрайнем море, даже в голову никому не приходит, что бриг уже плывёт в бессмертие.

Ни двадцативосьмилетний капитан, ни его боевые друзья офицеры, ни тем более матросы не ведают о том, что «Меркурий» уже заслужил самое почётное право, какое когда-либо может заслужить боевой корабль, — право носить на корме Георгиевский флаг. За всю отечественную историю лишь один корабль пока удостоился подобной чести — линейный корабль «Азов». В Наваринском сражении заслужил свой Георгиевский флаг «Азов», слава о котором уже облетела весь мир. На «Азове», которым командовал прославленный открытием Антарктиды и кругосветками капитан первого ранга Михаил Лазарев, в бою отличились лейтенант Нахимов, мичман Корнилов и гардемарин Истомин.

Придёт время, и эскадра, возглавляемая вице-адмиралом Нахимовым и контр-адмиралом Новосильским — младшим флагманом, в Синопе уничтожит турецкую эскадру Осман-паши, в составе которой будет тридцатишестипушечный фрегат «Фазли-Аллах», бывший «Рафаил». Объятый огнём фрегат выбросится на берег и сгорит как смоляной факел.

Придёт время, и капитан «Рафаила» Стройников предстанет перед военно-морским судом. По решению суда над его головой будет сломана офицерская шпага, и вычеркнутый отныне из дворянского сословия, разжалованный в рядовые Стройников остаток своих дней прослужит матросом на Белом море.

Придёт время, и сменивший Грейга на посту Главного командира Черноморского флота адмирал Михаил Лазарев — бывший капитан «Азова» — напишет царю, что, «желая сохранить в потомстве память виновника блистательного подвига», черноморские моряки решили на Малом бульваре в Севастополе установить памятник капитан-лейтенанту Казарскому. Проект памятника создаст академик архитектуры Александр Брюллов, брат знаменитого художника Карла Брюллова. И на усечённой пирамиде, формой своей напоминающей крепостную башню, появится лаконичная надпись: «ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР».

А «виновник блистательного подвига» в разодранном мундире, с повязкой на непокрытой голове всё ещё не сомкнул глаз. Налетевший ночью шквал чуть не довершил разгрома, учинённого турками. В нескольких местах отошли пластыри, и в трюм хлынула вода. Несмотря на то что на помпе постоянно сменялись матросы, трюм невозможно было осушить, и, когда «Меркурий» грузно взбирался на волну, слышно было, как под палубой плещется вода. Что тут можно было поделать — двадцать две пробоины в корпусе, шестнадцать повреждений в рангоуте, сто сорок восемь в такелаже и сто тридцать три дыры зияли в парусах…

Отдавая очередное распоряжение, Казарский вдруг заметил на шпиле свой пистолет. Он так и лежал здесь со вчерашнего дня. Обыкновенный пистолет тульской работы…

Не думал Казарский в эту минуту, что изображение пистолета рескриптом царя будет внесено в фамильные гербы всех офицеров-дворян — Новосильского, Скарятина и Притупова. Не знал он, что ему и Прокофьеву быть кавалерами ордена Святого Георгия четвёртого класса. Что мундиры Скарятина, Новосильского и Притупова украсит орден Святого Владимира, девиз которого: «Польза, честь, слава». И что все матросы «Меркурия», а также штурманский ученик Фёдор Спиридонов и его наставник Селиверст Дмитриев будут награждены высшим, Георгиевским, знаком отличия.

Но всё это будет, читатель. И все офицеры будут повышены в чине. Но мы-то с вами знаем, что не ради чинов и наград, не ради славы и даже не ради почётного права плавать под сенью Георгиевского флага выстояли эти люди в бою. Не о наградах они пеклись под градом неприятельских ядер, брандскугелей, книпелей и картечи, и не собственную жизнь спасал каждый из них. Радость, которая нет-нет да и проглянет на измученном лице матроса или зажжёт блеском глаза Скарятина, — это радость людей, глубоко удовлетворённых от того, что не посрамили они земли Русской.