Арктический роман

Подымалась поземка. Солнце зашло. Небо темнело. Снег завихрялся, Афанасьева не было видно. Дудник сполз по зарубине, перешел на карниз. Афанасьева не было. Ветер гудел, облака снега метались. Дудник шел по следам Афанасьева. В развороте водопада стояла синяя мгла. Облака синего снега летали. Гудело.

Афанасьев стоял на карнизе, возле вреза в стену скалы, завязывал на подбородке тесемки, лег на живот. Дудник шел по карнизу. Афанасьев полз. За врезом — карниз, по которому можно идти. Карниз спускается на скалу. За скалой Цезарь. Дудник крикнул: «Куда лезешь, инженер?! Убьешься!» Ветер гудел. Голос Дудника был как обвал. Афанасьев вздрогнул, повернулся быстро: рука соскользнула; левой он уцепился за выступ — выступ был покрыт наледью. «Че-ач-ерт!» — крикнул Афанасьев и уже летел. Падая, смотрел на Дудника. У него были большие, как у нерпы, круглые глаза. Шлепнулся на крутой склон. Скользнул по крутизне, забитой лежалым снегом, цеплялся руками, ногами; потом, окутанный облаком снега, полетел в пустоту. Скрылся.

Гудел ветер, завихрялся снег; сквозь завихрения показались первые звезды. Блеснули, исчезли. В синей мгле неистовствовал синий снег. Дудник не сразу понял, что случилось. Понял — испугался, закричал: «Афанасьев?!» В шуме ветра гудело эхо, разбивалось о скалы, ныряло в завихрения, как в подушку. Афанасьев не отвечал. Дудник кричал. Эхо дробилось, смолкало.

Дудник побежал по карнизу. Бежал, прижимаясь к обледенелой стене водопада. Бежал и кричал. Афанасьева не было слышно. Ревел ветер; звезды пропали; снег залеплял глаза. Сгущалась синяя мгла. Дудник карабкался вверх по зарубине. Вылез на гору мокрый. Завихрения скрывали скалы, под завихрениями гудела, ревела иссиня-черная пустота. Фиорда не было видно. Дудник положил плащ и ружье возле столбика так, чтоб не унесло в скалы; надел флягу цепочкой на вершину столбика. Извивающимися языками бежала поземка с горы. Изредка блеснет и исчезнет голубая звезда.

Без каната не добраться туда, куда упал Афанасьев. Показывались и пропадали текучие звезды. Вспомнил: возле первой буровой лежит металлический трос. Побежал к буровой вышке. Ветер бил так, что устоять было трудно. Отошел подальше от скал. Бежал, проваливался в снег, задыхался. Пробежал метров четыреста, вспомнил: трос металлический — одному не управиться. Вернулся.

Опять вспомнил: рядом ГРП. Побежал к ГРП. Пробежал метров сто, остановился: если Афанасьев убился, кто поверит Дуднику, что Афанасьев сорвался? Эта мысль оглушила. Как колом по голове. Перед вечером Афанасьев ударил Дудника возле клуба. Ночью Афанасьев и Дудник встретились в скалах. Дудник мстительный парень: столкнул Афанасьева в пропасть — отомстил… Не поверят.

Дудник вернулся к столбику. Сел с размаху на снег, взялся за голову. Ветер гудел, поземка мела, Дудник был мокрый. Сделалось холодно. Снег забивался под ватник. Дудник застегнул пуговицы до подбородка. Гаевой не поверит. Корнилова не поверит. Никто не поверит…

А если он так вот: со скалы на скалу — по руслу водопада до осыпей? С такого разбега не задержит и осыпь. Там штольни. Утром сменяются окровцы… Дудник подхватился, побежал к трассе геологов. Спустился по трассе. По осыпям под скалами пошел к штольням засбросовой части. И под скалами ветер гудел, снег вихрился — все кружилось, подымалось и падало. Шел сквозь синий снеговорот, как сквозь ад. Добрался до скал над штольнями. Под скалами не было Афанасьева. Спустился к штольним. Афанасьева не было возле штолен. Ходил по берегу — дальше штолен, возвращался. Афанасьева не было на берегу. Вновь вскарабкался под самые скалы. Лазал по осыпям — дальше от штолен, ближе. Афанасьева не было.

Дудник вернулся к Савицкому, на терриконик. За ущельем, за Ликдстремфьеллем, в снежной кутерьме проглянул первый луч восходящего где-то за горами солнца. Афанасьев, конечно, убился, лежит. Поземка заметает следы. Афанасьева будут искать, заметят плащ и ружье возле столбика, спустятся в скалы, найдут. Поземка заметет все следы. Инженер полез в скалы за куропатками, сорвался. Поземка скроет следы.

Афанасьева все равно не вернуть. Дуднику жить. В тридцать лет жизнь не кончается. В тридцать лет не поздно все начать сызнова. Судьба может вернуться… Афанасьев ушел по ущелью, Дудник ходил по осыпям над штольнями засбросовой части, — поземка зарлетет… Дудник оставил ружье, кошки, патронташ, бросил Савицкому куропаток, ушел. Дома выпил стакан водки. Хотелось уснуть, чтоб забыться.

А если Афанасьев сразу не убился насмерть, нацарапает что-нибудь на снегу, упомянет Дудника? Мертвым верят больше, чем живым. Дудника подняло с кровати, вынесло из комнаты — опомнился на терриконике. Дуднику не поверят, инженеру поверят.

Хотел бежать к Батурину или Романову — сказать, что Афанасьев упал. Возле Птички остановился. Романов побежит за Афанасьевым в скалы. Афанасьев мертв. Дудник один был возле него, видел, как он упал, — значит, был рядом? Почему Афанасьев упал, а Дудник остался? Дуднику не поверят. Вернулся в сторожку.

А если он жив? Лежит где-то в скалах. Потом найдут его…

Горел терриконик. В очагах пожара порода была раскалена добела; трепыхались языки пламени. Котелок стоял на раскаленном куске породы, В котелке кипела вода. Варилась куропатка. Куропатка сварилась. Поземка утихала быстро. За ущельем, за горами дрожали, уходя в небо, солнечные лучи… Если он жив?..

Дудник съел куропатку, отобрал бинокль у Савицкого, пошел на фиорд. Когда уходил, предупредил: «Там белек коло лунки… Я скоро». Ушел, Вышел к ропакам против штолен засбросовой части, смотрел на скалы в бинокль: искал Афанасьева. Афанасьева не было видно. И возле штолен никто не шумел, не лазил по осыпям.

Дудник наткнулся на металлический лист возле лунки с бельком, разыскал в ропаках бинт, соорудил ловушку для нерпы. Лежал в ропаках против лунки, поглядывал в бинокль на скалы, на осыпи. Афанасьева не было видно. Значит, убился. Снегом притрусило, — не видать. А если убился, ему все равно: утром его найдут, вечером, через неделю. А Дуднику жить.

Нерпа вылезала из лунки. Дудник кричал на нее — загонял в лунку. Не хотелось идти на Грумант. Лежа, смотрел в бинокль, думал. Никто не поверит.

Поземка улеглась. Солнце посмотрело в ропаки. Белек плакал. Мех у него был серебристый. Желтенький пушок. Разгребал ластами снег, извивался, переползал с места на место, заглядывал в лунку. И плакал. Есть, наверное, захотел. Глаза круглые, большие, черные, как у Афанасьева… В скалах Афанасьева не было видно. Под скалами никто не искал.

А потом пришли к Дуднику Романов, Шилков…

Остин напугал Дудника. Косоглазый воркутинец докопался до «пятого» жакана — понял, кто убил Цезаря. Но следы Цезаря он видел только в Кольсбее — между лункой и берегом. А Дудник мог и признаться: он убил Цезаря, бросил в ту же лунку, в которую сбросил и Ланду. За собаку не будут судить. Ничего не сделает и Батурин. Полярники могут морду набить. Судить не будут. Но если воркутинец докопается до того, что Цезарь ушел в горы… в скалах и Афанасьев… Не поверят.

Радиограмма Корнилова огрела по лбу, как молотком. Значит, Корнилову было известно, что Цезарь знает ходок в скалы возле столбика? Значит, Афанасьева сейчас найдут. Там же и Цезарь?.. Все сойдется в один узелок. Не поверят!.. Дудник побежал в сторожку на терриконике, схватил ружье, патронташ, кошки, убежал на Зеленую.

Дудник спустился по скользкому каскаду к основанию воронки водопада. Спускался — колени дрожали: без веревки сорваться — раз плюнуть. Спустился до последней площадки. Рискнул: спустился на выступ. Афанасьев сидел в снегу, упирался рукой, смотрел вверх; увидел Дудника — упал на спину, закрыл глаза. Дудник кричал, бросал снежками; снежки рассыпались, не долетая, — снежная пороша оседала на лицо — Афанасьев не двигался… не хотел отвечать…

Дудник рассказал все, как было, — его не надо и проверять: больше про него никто и на острове, и на материке не расскажет. Рассказал потому, что понял, что все равно не уйти от ответа — и идти некуда, — пусть его судят на Груманте всем Грумантом, но только разрешат вернуться ко всем — жить, как живут все люди… он сам себе уже надоел и стал противным себе в постоянном одиночестве, в котором ему приходится жить из-за этой, будь она трижды проклята, Валентины! Жаль только Анжелику: пропадет она без него, с Валентиной. И не надо прогонять его с Груманта. В механических мастерских сейчас работы навалом. Быстрее и лучше Дудника любую деталь никто на руднике не сделает. Дудник хочет вернуться в токаря, — будет работать хоть по две смены каждый день; с тех пор как он ушел от токарей, у него и начались беды.