Арктический роман

Выбежал из кабинета.

С Дробненьким мужичком Романов сошелся возле лебедки открытого бремсберга, приткнувшейся с краю квадратной площадки, — Березин с ходу налетел на Романова.

— Я не мальчишка, Александр Васильевич, чтоб по круглой смене тратить на игрища, — насупил он мохнатые брови, поднял кнутовище, потрясая им. — Я людей снял со срочной работы — опешил с этими санями… Кошке под хвост?!

— Да погоди ты! — попытался остановить его Романов.

— Ни одной минуты! — решительно заявил Жора. — Я иду к Батурину!

Романов отмахнулся, сбежал вниз.

По блеску зеленоватых глаз, по раздвоенным желвакам, то и дело перекатывающимся под белой кожей, было видно: Гаевой напряжен предельно. Он даже не кричал, подавая команды; руки в карманах полушубка, голова втянута в поднятый воротник. Романов заговорил сдержанно, хотя его и била дрожь нетерпения:

— Что ты делаешь, Леша?

— Оборудование поднимать будем, — сказал Гаевой; не сказал — огрызнулся.

— Батурин?..

— Испугался радиограммы Сванидзе… шахтер номер один.

— Лошади тебе нужны, Леша?

— Забирайте. И Жорины «специалки»… к черту!..

Сани были длинные; полозья из тесаных лесин, подкованы уголком.

— Хорошо бегают?! — крикнул Романов ездовому.

— Если не придерживать, Александр Васильевич, за час доберутся до порта! — ответил ездовой в горбатом полушубке, свежевыбритый, подбрасывая Орлику сена. — Можно домой?!

Гаевой шагнул в сторону.

— Леша! Дай мне несколько человек?

Гаевой медленно повернулся, загребая сапогами снег.

— Мне на десяток минут, Леша, — поторопился объяснить Романов.

Расчет был прост: на одни сани погрузить металлолом — нагрузить значительно больше по весу, нежели любая из «крупногабариток» на берегу, — упряжку с металлоломом пустить впереди. Если сани с балластом провалятся, вторая упряжка возвратится на берег…

Через десять минут упряжка стояла на берегу — на санях лежали старая врубовка до десятка искореженных, разъедаемых коррозией рештаков. Ласка стояла в ропаках — метрах в двадцати от саней; ездовой кончал наращивать постромки за счет канатов. К упряжке, оставив работу, сбежались все, кто был на берегу. Гаевой молчал, насупившись, наблюдая. К саням с боков Романов велел привязать еще два каната, метров по тридцать; за концы канатов взялись по три человека, — они будут помогать Ласке на льду.

— Как ты думаешь, Леша, — спросил Романов, кивнув на врубовку, рештаки, — не легче катушки бронированного кабеля?

Гаевой отрицательно покачал головой.

— У кого есть нож?! — крикнул Романов. — Перочинный, десертный — чтоб острый!

Два человека с ножами стали между Лаской и санями, взявшись за веревочные постромки.

— Понимаешь, Леша? — объяснил Романов, сбив к затылку берет; на носу, на подбородке проступила испарина. — Если сани провалятся, они обрежут постромки, кивнул он на шахтеров с ножами, — и черт с ними, с этими «специалками» и металлоломом. Ну?..

Гаевой молчал.

А через десяток минут на берегу стояла вторая упряжка с Орликом; на санях лежала катушка бронированного кабеля. Романов то и дело оглядывался, задирая голову: нет ли Батурина вверху, на площадке?.. По лестнице скатился Жора Березин; нагнул голову, словно Драчливый бычок, пошел на Гаевого.

— Ну? — спросил Гаевой. — Что он?

— Послал меня, — остановился Жора, смущенно переминаясь с ноги на ногу, не поднимая головы. — Продержал круглых двадцать минут в приемной и послал… куда еще никого не посылал, — сказал, размахнулся и швырнул кнутовище на сани с металлическим хламом. — Пошел он!.. — выкрикнул в полный голос и застыл; спросил, кивнув на упряжки: — Как эта игра у вас называется?

— Поехали! — скомандовал Романов. — Только не останавливаться. Слышали все?! Не останавливаться что ни случится!.. — И побежал в голову упряжки, взял Ласку под уздцы, прогнав вперед ездового.

Постромки натянулись.

— Давай! — крикнул Романов.

Ласка присела, почувствовав тяжесть, рванула с места, загребая ледяное крошево острыми подковами, — сани взвизгнули, сдвинулись с места. Старой полярнице помогали шахтеры: впереди — натягивая боковые канаты; сзади — наваливаясь на сани. Сани, скользнув, съехали с берегового снега на лед, просевший под ними у кромки, — упряжка пошла быстрее.

Шахтеры, толкавшие сани, разбежались, вернулись на берег. Упряжка двигалась по узкому коридору между нагромождениями ропаков, набирая скорость. Романов понукал Ласку, оглядывался; текло по спине. Сани шли. На берегу стоял Гаевой, утопив руки в карманах, смотрел; глаза блестели против солнца зеленоватыми льдинками, под белой кожей перекатывались раздвоенные желваки. Упряжка двигалась между ропаками, удаляясь от берега. Шахтеры, тянувшие за боковые канаты, разбежались в стороны — канаты разошлись, натянулись, как усы, стрелками. Между Лайкой и санями остались лишь два человека; шли, придерживаясь за туго натянутые постромки, — в свободных руках блестели лезвия перочинных ножей. Упряжка вышла на ровный лед.

— Только не останавливайся, Леша! — закричал Романов, подпрыгивая на ходу, оглядываясь, похлопывая Ласку по шее голой горячей ладонью; дрожь шла откуда-то изнутри — колотила все тело; дрожал и голос. — Давай, Леша! Давай! — кричал Романов. — Если что, делай разворот на ходу — по кругу и назад! Не останавливайся только! Дава-а-ай!..

Упряжка Романова огибала возвышающийся над ропаками причал. Впереди бежал ездовой, прощупывал валенками дорогу.

— Дава-а-ай!.. — кричал Романов. — Ле-о-ошка! Дава-а-ай!..

Гаевой сорвался с места: побежал ко второй упряжке, отстранил от Орлика Жору Березина, взял жеребца под уздцы.

Снег искрился, горел на фиорде, на укосах берега, высоко поднявшего постройки шахтерского поселения, — белое пламя стелилось по крышам домов. Ни ветерка, ни облачка. Тишина. Лишь редкие окрики Романова и Гаевого тревожили белую пустоту просторов, полыхающих под холодным, ослепительным солнцем.

Под ногами людей, под копытами Ласки и Орлика, отделенная прослойкой льда, подстерегающе жила черная пучина холодного моря.

Батурин догнал сани у полыньи, в которую накануне провалился Гаевой; до штолен засбросовой части было теперь уже ближе, нежели к причалу, — возвращать сани не имело смысла. Вторая упряжка шла, поотстав от первой на длину футбольного поля; между ними шагал Жора Березин — проверял лед после Романова, предупреждал Гаевого о разводьях, трещинах. Батурин настиг Гаевого, с ходу навалился на него.

— Кто тебе разрешил тащиться на лед?!

— Не кричите! — потребовал Гаевой. — Я к вам в зятья не записывался и не хочу терпеть!..

— Да как ты смеешь?!

Шли разделенные головой Орлика: жеребец натужно работал ногами, опустив голову, встряхивая ею на каждом шагу; уши стояли торчмя, вздрагивали при каждом громко произнесенном слове, большие фиолетовые глаза пугливо покашивались то в одну, то в другую сторону.

— Вот что, Константин Петрович, — сказал Гаевой. — Вы Вовку довели… Предупреждаю вас: подготовьте мне замену — я первым пароходом уеду на материк. К этому времени новая шахта будет построена, а больше я не хочу с вами работать. Я горный инженер и не намерен терпеть даже такого шахтера, как вы… если он единый. Хватит с меня!

Он бросил Батурину поводья, ушел вперед.

— Ну-ко, вернись, — потребовал Батурин. — Вернись говорю!

Гаевой не оглядывался.

По берегу, параллельно упряжкам, обгоняя их, спешили в сторону штолен засбросовой части человек двадцать шахтеров, пожарников; в руках лопаты, киркомотыги с красными рукоятками, ломы. Впереди бежал Радибога в расстегнутом ватнике, шарф за спиной развевался.

Романов сразу понял, что случилось, лишь увидел на берегу людей с красными рукоятками.

— Ладно, Леша, — сказал он Гаевому, когда парень догнал первую упряжку. — Не надо только… Веди Ласку. — Отдал ему поводья, отступил в сторону, пропуская упряжку; подождал Батурина.

Он был угрюмый, держал под уздцы Орлика, понукая.