Тревога

Усталый, в пропотевшей запыленной майке, Мутал поднялся на гребень бугра, где собрались колхозники. Отсюда был виден весь кишлак — дома, сады, знакомые, милые сердцу предвечерние струйки дыма из тандыров; доносились блеяние овец, перекличка женщин, плач детей. И, может, поэтому разговор опять зашел о перепланировке кишлака — о том, что стало заветной мечтой Мутала, особенно после того, как за Чукур-Саем возник шахтерский городок из стекла и алюминия. Мутал увлекся и не заметил, что неподалеку от бульдозера, у только что срезанных пластов сухой глины, остановилась знакомая «Волга» Латифа. Из машины вылез ее обладатель, за ним Апа. Видно, они возвращались из города. Латиф поглядел на Мутала, потом, щуря глаза, усмехнулся:

— Поздравляю, раис-ака! Работенку себе подыскали неплохую.

Мутал понял. Но странно, сейчас это не задело его, а только развеселило:

— Спасибо, Латифджан! Работенка очень даже по душе!

Люди вокруг рассмеялись. Латиф хотел еще что-то сказать, но тут вперед выступила Апа, закинула за спину конец шелкового платка и заговорила с недоброй усмешкой:

— Удивляюсь я начальству, Муталджан! Неужели нельзя было подыскать для вас работу получше? За все ваши заслуги…

Мутал медленно выпрямился, в груди, сделалось жарко. Но в следующую секунду понял: надо сдержать себя. Не место для серьезной стычки.

— А мне лучше и не требуется, уважаемая Апа, — тоже с улыбкой сказал он. — Я не из тех, кто сойдет с коня, но с седла не сойдет. Я солдат партии; куда она пошлет, туда и пойду. Прикажет, останусь работать и на этой вот машине. Словом, теплого местечка искать не стану!

Апа не успела ответить — вмешались люди, завязалась перепалка. И скоро Апа вместе с сыном вынуждена была удалиться, провожаемая насмешками кишлачных острословов — аскиячи.

Эта маленькая победа помогла Муталу освободиться от всего, что накопилось в душе за неделю.

А накопилось немало. Через день после отъезда Муборак приехал человек из партийной комиссии обкома. Он провел в кишлаке два дня. Беседовал со многими колхозниками, побывал и в Чукур-Сае и у шахтеров. Но его выводы, очевидно, не удовлетворили Aпy. И вот — то ли она успела нажаловаться раньше, то ли после его отъезда — едва член парт-комиссии уехал, нагрянул представитель из Ташкента, за ним корреспондент областной газеты.

У Мутала чувства притупились, и он почти равнодушно встретил того и другого. Зато Муборак пришла в ярость. Ее особенно возмущало, что все это происходило, когда со дня на день должна была начаться уборка в Чукур-Сае и дел было столько, что ни у нее самой, ни у Мутала почти не оставалось времени даже для сна.

Муборак не ограничилась словами и развила бурную деятельность. Результатом явилось сегодняшнее общее собрание.

С этого-то собрания, не дожидаясь, когда и чем оно закончится, Мутал ушел сюда, к холмам Чукур-Сая. Ушел и просидел один со своими думами до самого рассвета.

Собрание было назначено в летнем клубе. Мутал даже не помнил, когда в последний раз собиралось так много народу. А собралось столько, что мест не хватило, и некоторые взобрались на заборы и даже на обступившие клуб деревья. И странно: такая масса людей — однако тишина полная, ни смеха, ни возгласа. Лишь изредка люди перешептывались, будто в ожидании чего-то необыкновенного.

Собрание обещало быть острым: из области опять приехал Рахимджанов. Мутал потом узнал, что по просьбе Муминова его прислал секретарь обкома.

Длинный неуклюжий стол на сцене накрыли бордовым полотнищем. Президиум разместился и на стульях, принесенных из правления, и на скамьях, поднятых из зрительного зала.

Мутал занял место у края стола и разглядывал собравшихся. Сразу бросилось в глаза: два первых ряда заняли родичи и приближенные Палвана. В центре первого ряда — Апа. Чуть в стороне Латиф с Султаном, правее их — Тильхат. При слабом свете со сцены трудно различить сидящих далее.

В президиум выдвинули и Усто Темирбека. «Есть!» откликнулся он откуда-то из задних рядов, боком прошел на сцену и сел рядом с Муталом. На Усто белая рубаха с закатанными рукавами, из-за расстегнутого ворота виднеются крупные ключицы, обтянутые бронзовой коже».

Наконец Муборак открыла собрание:

— Товарищи, я думаю, прежде всего выслушаем председателя.

Мутал давно готовился к этому. И все-таки у него так заколотилось сердце, что он помедлил секунду, прежде чем встать. Но не успел, он открыть рот, как с места вскочила Апа. Обернувшись к залу и поправляя съехавший на сторону платок, она возбужденно заговорила, хотя слова ей никто не давал:

— Люди! Здесь присутствуют представитель обкома и наш районный прокурор товарищ Джамалов. Так вот я хочу спросить уважаемого товарища Джамалова: что же это такое?! Человек растоптал советские законы, совершил тяжкое преступление. А его, вместо того чтобы предать суду, избирают в президиум! Дают слово!! И мы должны его слушать!!! Что это такое, я спрашиваю?

По залу прокатилась волна ропота и разом смолкла, точно ударившись о берег.

Медленно, словно нехотя, в президиуме поднялся Джамалов. Седоватые волосы его уже отросли и правильное лицо приняло то умное, чуть задумчивое выражение, которое всегда располагало к себе. Однако сейчас Джамалов весь напрягся, чтобы не выдать своих чувств. Он с горечью видел, что следствие, которое он направлял так тонко, начало расползаться по швам, будто халат, сшитый неумелой рукой. Джамалов начал уже радоваться тому, что в общем он проявил осторожность в этом деле, что чутье и многолетний опыт не изменили ему. И вот вылезла эта Апа со своим глупым вопросом. Злобная старая ворона! Ничего не понимает, ничему не научилась…

— А почему бы и не выступить председателю перед колхозниками? — Джамалов принудил себя улыбнуться. — И вообще… пока вопрос о степени ответственности Каримова не решен окончательно, он имеет право выступать. Это Не против закона, прошу мне верить.

Мутал вышел к самому краю сцены. Теперь стал виден весь зал. Сколько глаз устремлено на него! И в каждой паре глаз свое: тут и сочувствие, и любопытство, и недоверчивое ожидание, и настороженность, и откровенная неприязнь.

— Товарищи, — начал он, — уже два года, как я работаю председателем…

— Знаем, как вы работаете!

Голос Латифа-чапани прозвучал задорно и звонко. «Опять выпил, безмозглый!» — отметил, сидя в президиуме, Палван.

— Знаем, дорогой раис-ака, о ваших заслугах! — опять выкрикнул Латиф. — К чему повториться? Переходите-ка лучше к делу!

Мутал не успел ничего ответить — в зале поднялся шум. Муборак подняла руку:

— Товарищи, к порядку!

Тотчас ее заслонила могучая фигура Усто.

— А почему это он не должен говорить о своей работе?! — зычным голосом спросил Усто, потом шагнул к Муталу и положил тяжелую руку ему на плечо. — Говори, брат, все! Все, что на сердце, выкладывай народу! А ты, — он нагнулся, пытаясь разглядеть Латифа, — а ты пока помолчи! Дадут тебе слово, тогда и запоешь, если есть о чем…

По залу прошелестел смешок.

Муталу от прикосновения сильной руки старика сделалось как-то особенно легко. Он почувствовал себя более уверенно.

— Ты поторопился, дорогой Латифджан, — заговорил он, поглядев сперва на Латифа, потом на весь зал, на задние ряды. — Я и не собирался говорить о своей собственной работе. Но раз об этом зашла речь, то скажу: какие бы ошибки я ни допускал, я никогда не пытался их скрыть. И сейчас я вышел сюда, чтобы говорить о деле, которое нас всех занимает, одну лишь правду.

Теперь воцарилась гробовая тишина. Только слышно было, как падают на землю недозревшие яблоки, когда кто-нибудь шевельнется на дереве.

— Я виноват в том, что разрешил Набиджану вести машину вместо Султана, — сказал Мутал. — Это причинило много горя и страданий людям и больше всех нашей Шарофат, ее семье. И еще тетушке Огулай. Я знаю и понимаю это. И все-таки я не мог принять и никогда не приму те обвинения, которые возводят на меня некоторые наши друзья…