Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 31 из 42



На фронтах гражданской войны Ивану Максимовичу была свойственна отчаянность в боях, так что временами даже приходилось его удерживать. Потом, в мирные дни, отчаянность эта притухла, а здесь, на лагерном переломе, вспыхнула сызнова.

Иван Максимович понимал, что с ворами сойтись не так просто, — надо чем-то выделиться, отличиться, иначе воры не примут к себе.

И он отличился, выделился — отчаянными, безобразными нарушениями лагерных правил. Его неукоснительно сажали в карцер, на штрафной паек, он не сдавался, начинал сызнова безобразничать.

Как-то его вызвал начальник лагпункта.

— Что тебе нужно, Павлов? — спросил он. — Чего ты добиваешься? Ведь я-то вижу: не такой ты, каким представляешься, вовсе даже не такой.

Иван Максимович помолчал, подумал и неожиданно ответил начальнику водопадом отвратительнейшего лагерного сквернословия, при этом он старался кричать как можно громче, с целью, чтобы дневальный из заключенных услышал в коридоре и чтобы через дневального распространился по лагерю слух об его отчаянности в разговоре с начальником и дошел до воров.

Своей цели он достиг. Прямо из кабинета его повели в карцер, но слух об его отчаянности в разговоре с начальником распространился по лагерю и дошел до воров.

В конце концов воры допустили его в свою компанию, хоть и не на равных правах, но все же допустили. Он свято соблюдал воровской закон: не работать, не принимать никаких лагерных должностей, даже наивыгоднейших, как-то: нарядчика, хлебореза или бригадира, с начальством разговаривать не иначе, как матерными словами, презирать и угнетать «фраеров», то есть всех, находящихся вне тесного воровского круга, за исключением только священников и артистов, которых воры считали своими младшими братьями.

Между тем приближалась весна — время тревожное, время побегов.

Известно, что весной каждого человека тянет куда-то в неопределенную даль. Лагерника же тянет вдесятеро сильнее, и в даль вполне определенную — за высокий, острый частокол, на волю.

Еще был жив и славен в памяти лагерников знаменитый побег старого вора Василия Парфеновича, еще распевалась под гитару песня об этом побеге. Вот как начиналась она:

Заплакать-то Василий Парфенович заплакал — воры, как известно, люди чрезвычайно чувствительные, недаром у каждого из них на груди красуются синие надписи: «Не забуду мать родную» и «Нет в жизни счастья», — заплакать-то заплакал, но все же в своем побеге попутно спалил начисто лесную деревеньку Шалы, печально известную в преступном мире своим показным радушием к беглым, с последующей сдачей их на кордон за два пуда муки, восемь фунтов селедок и тридцать рублей деньгами с каждой выданной головы. Вот шалинцы и старались, пока на их собственные головы не опустилась рука судьбы, принявшей на этот раз обличье старого Василия Парфеновича.

У него с этой деревенькой были свои счеты: именно отсюда в прошлый неудачный побег, два года назад, отвели его на кордон. На этот раз Василий Парфенович не подошел к деревне открыто, а подкрался, хоронясь в кустах. Дождался ночи. Как нарочно выдалась ночь темная, ветреная, с востока медленно и тяжело шла первая весенняя гроза, полыхали далекие зарницы, бледно освещая горизонт, слышалось далекое глухое рокотание грома. Василий Парфенович зашел с наветренной стороны и в четырех местах поджег ометы прошлогодней соломы, они занялись, на деревню полетели огненные галки, зажигая соломенные крыши, а когда часа через три подошел с грозой ливень, то заливать ему пришлось уж одни головешки.

В песне об этом говорилось так:

Иван Максимович вместе с ворами увлеченно пел на мотив «Ермака» эту лагерную песню. Правда, ночами он часто слышал внутренний голос: «Что ты, Иван Максимович, опомнись, ты честный трудовой человек, а воры — они же гады, гады, враги трудовых людей». Но голос этот заглушался голосом ожесточения: «Ах, я не лучше, буду таким же!..»

За очередное художество он — в который уж раз! — попал в карцер, в камеру, где сидели трое воров. Начали игру в карты. Надзиратель увидел в глазок, открыл дверь.



— Отдайте карты! — строго сказал он.

— Какие карты? — невинным голосом отозвался низенький чернявый Митька Уголек, вор-карманник, совсем еще молодой, но уже вошедший в права.

— Тебе, начальничек, помстилось, что ли? Надзиратель позвал еще двух надзирателей, втроем они учинили в камере самый полный, самый тщательный обыск, осмотрели каждую щелку и ничего не нашли.

Заглянув через десять минут в глазок, надзиратель опять увидел игру в карты. Вошел, опять обыскал всю камеру, на этот раз уже в одиночку, и опять остался ни с чем.

Заглянул через десять минут в глазок — играли!..

Он вошел и сказал:

— Ну черт с вами, доигрывайте, бесы, мешать не буду. Только покажите, куда вы прячете карты?

Под общий смех Митька Уголек достал карты из куртки самого надзирателя, из бокового кармана. Тогда, сам над собой засмеявшись, надзиратель вышел и запер камеру, оставив ее обитателей доканчивать игру.

А та игра была не простая, игра шла на побег. По святым и незыблемым воровским законам трое проигравших обязаны были устроить четвертому, выигравшему, побег, хотя бы ценою собственных голов. Побег выиграл Иван Максимович. Произошло это поздно вечером, после отбоя. В соответствии с уговором отдали карты надзирателю, улеглись спать на нары. Но никому не спалось.

Ворам не спалось от проигрыша, а Ивану Максимовичу, наоборот, от нежданной удачи. Выиграв побег и осознав свой выигрыш, его значение, он испугался. До сих пор он с ворами водился как будто бы в шутку, а теперь связывал себя с ними накрепко.

Именно так этот выигрыш и поняло «толковище» — общее собрание всех законных воров, содержавшихся в лагере. В начале толковища возник вопрос: обязаны ли все воры, находящиеся в законе, помогать в побеге полуфраеру, не имеющему воровских прав? Было решено, что самому полуфраеру, то есть Ивану Максимовичу, они могут и не помогать, но проигравшим своим сотоварищам в подготовке побега помочь обязаны, а следовательно, через них обязаны помочь и полуфраеру. Конечно, ворам в законе вовсе не следовало принимать в такую серьезную игру полуфраера, но это уж другое дело, за которое отвечают проигравшие воры, а выигравший полуфраер должен свое получить сполна.

Преодолев таким образом трудности в истолковании закона, толковище перешло к обсуждению подробного плана побега по трем пунктам: подготовка, место и время. Обсуждали не спеша, деловито, принимая во внимание решительно все: погоду, возможные маршруты побега, личные свойства надзирательской дежурной смены, особенно же прибытие в скором времени в лагерь сыскных собак. Последнее обстоятельство весьма заботило воров, и они решили, что побег должен состояться не позже, как через неделю, до прибытия собак.

Слушая прения на толковище, Иван Максимович понял: путь назад закрыт, отказаться от побега, как он, между прочим, подумывал, нельзя: сочтут низкой трусостью, предательством, расправятся по-своему, ножами. Теперь неминуемо предстоит ему вскорости перейти на волчью жизнь беглого.

11

Под словами «зеленый прокурор» подразумевается весна.