Чужой

Блоквил опасался, что может случиться и нечто худшее. У экспедиции обязательно должны быть запасы воды, предназначенные для полководцев и старшин. Сербазы об этом знали. И если им не удастся добыть воду из-под такыра, может случиться, что сербазы развяжут войну из-за припасов воды, и тогда в ход пойдут сабли, приготовленные для мервских туркменов.

Не дай Бог, но если это все же произойдет, в каком положении окажется парижский капрал Жорж Анри Гулибеф де Блоквил, специальный посланник шаха Насреддина, направленный в Мерв для того, чтобы поведать миру об остроте клинков его прославленной армии? Появятся ли тогда на страницах европейских газет сообщения о том, что иранские сербазы набрасывались с оружием в руках на своих командиров из-за глотка или фляжки воды, вместо того, чтобы проявлять отвагу в битве с врагом?

Думая над ответом на этот вопрос, Блоквил, наблюдая за работой копателей колодца сербазов, решил: “Нет, я не смогу так поступить. Чем провинились эти несчастные сербазы. Они ведь наемные рабы, озабоченные всего лишь собственным выживанием. Думаете, вон тот шестидесятилетний старик и пятнадцатилетний мальчишка рядом с ним пошли сюда, потому что им нравится проливать кровь?! У этих несчастных есть только один порок — их бедность. Ну а те, кто гонит этих бедняг на смерть… Вот кого надо развенчивать, если удастся. Но ведь это сделать не так-то просто. Я и сам скорее один из этих сербазов. Только их положение намного тяжелее, чем у меня. Это безвольные люди они словно пешки на шахматном поле. Ведь и в шахматах пешки погибают, постоянно защищая короля и ферзя. Король не попадает в плен до тех пор, пока не погибнет последняя пешка…”

И впрямь, на огромных просторах пустыни между Сарахсом и Мервом сейчас разыгрывалась шахматная партия. Пешки — сербазы должны спасти свои жизни во имя спасения шаха и его визиря. Именно поэтому они и рыли колодец. Похоже, эти несчастные не ведали, что даже если в этот раз им удастся вырваться из цепких когтей Каракумов, спасти свои жизни и дойти до Мерва, то уже там им придется положить свои черные головы на плахи, чтобы уберечь от неминуемой гибели своих хозяев. Ну конечно, в шахматах на то и придуманы пешки, слоны, кони, чтобы они защищали короля.

Увидев Гара сертипа, вышедшего из укрытия, Блоквил подумал: “А вот и главарь пешек!” — и улыбнулся. Француз догадался, что Мирза Мамед Ковам эд-Довле в такую жару неспроста покинул командную палатку и направился сюда. Он понял это, когда увидел в руках Черного генерала отрезанную у самого основания свежеобритую голову. Тот держал ее за бороду и раскачивал в руках. Нынешний приказ, видимо, исходил непосредственно от самого Хамзы Мирзы. Потому что, зная, что Блоквил не очень высокого мнения о боевой подготовке его армии, Хамза Мирза Хишмет Довле не отказывался ни от одной возможности, чтобы поднять боевой дух своих сербазов… А сейчас сербазы оказались в очень тяжелом положении. Надо было любыми путями поддержать их, приободрить.

Черная голова, которую несли за бороду, напомнила вчерашнюю легкую стычку. Правда, поскольку его палатка стояла рядом с командными, сам Блоквил не был свидетелем потасовки, возникшей в другом конце обоза. Но, по слухам, ближе к рассвету с северной стороны армии промчались несколько туркменских всадников, они ранили нескольких сербазов, еще три-четыре человека были взяты в плен. В этой схватке один туркмен вывалился из седла, ему-то и отрезали голову.

Каракумский зной усиливался, словно поставил перед собой цель истребить иранское войско еще до того, как оно доберется до Мерва. И даже сами иранцы, привычные к жаре, отмечали, что нигде и никогда прежде они не испытывали такой невыносимой жары. А Блоквилу, который и вовсе не сталкивался с такими природными катаклизмами, вообще казалось, что солнце слишком приблизилось к земле.

Распространился слух, что десятки сербазов уже погибли от жажды. Боясь, что их ждет такой же бесславный конец, гызылбаши ни на минуту не останавливали движение своих лопат. И хотя на небольшой глубине показалась влажная почва, надежд на то, что вскоре они доберутся до воды, почти не было.

Когда Блоквил подошел к группе воинов, рывших колодец неподалеку от его палатки, он увидел, с каой надеждой смотрят они на влажных песок на дне ямы. Какой-то старик показал взглядом на фляжку незнакомого офицера.

— Господин, дай глоток воды, сил совсем не осталось…

Зная, что страдающий от жажды старый сербаз вряд ли поверит ему на слово, Блоквил постучал по своей фляжке. Она, хоть и была обернута тряпкой, издала звонкий звук, словно говоря: “Во мне воды нет!”

На это раз сербаз показал на пистолет Блоквила. Думая, что тот просит у него оружие, Блоквил удивился:

— Зачем тебе в таком состоянии пистолет?

— Ты не понял, господин, — с трудом вымолвил сербаз потрескавшимися губами. — Я прошу тебя пожалеть меня. Застрели меня и спаси от этой жуткой жажды.

— Но у тебя самого есть оружие, чтобы застрелиться.

Сербаз покачал головой.

— Умереть от собственной пули — трусость. Бог не простит мне этого греха.

— А если я пристрелю тебя, Бог простит меня?

— Бог всегда милостив к тем, кто жалеет людей… У меня нет сил даже говорить, господин… — волоча обессилевшие ноги, старый сербаз поплелся к роющемуся колодцу.

Блоквил стал смотреть, что он будет делать дальше. Ему казалось, что старик, считающий позором самоубийство, должен упасть на влажное дно еще недорытого колодца и там отдать душу Богу. Но этого не случилось. Старый сербаз достал из кармана грязный носовой платок, схватил горсть влажной почвы, добытой из-под горячего песка, и завернул ее. Затем связал концы платка узлами, придав ему вид мешочка для сцеживания кислого молока. Поднеся его ко рту, с силой сжал двумя руками. Похоже, в рот старика упала пара капель влаги. Убрав узелок ото рта, он сощурил глаза.

— Шифа кардам! (На душе стало легче! — фарси).

“Ну если ты так хочешь найти спасение в этих каплях влаги, то помолчи хотя бы, глупый! — заочно пожурил его Блоквил. — Влагу, попавшую на губы, твой “шифа кардам” унесет тотчас же, как ты откроешь рот!”

Сверху над Каракумами палило солнце, а на земле будто костер развели. Поджаренный с двух сторон, песок приобрел красноватый оттенок, казалось что от него исходит запах гари. Влажная почва, выбрасываемая из колодцев, мгновенно высыхала, тем не менее одни лежали в обнимку с ней, а другие протирали ею лицо.

Старик, высыпав из платка влажную почву, снова подошел к Блоквилу. И снова указал взглядом на фляжку француза.

— Господин, дай мне ее!

На сей раз Блоквил, решив, что ему не верят, рассердился и приготовился дать сербазу достойный ответ. Но задумавшись над тем, что жажда уже начала мучать и его самого, он решил не обижать старого сербаза.

— Ты что, не веришь мне, сербаз?

— Когда в лицо тебе смотрит смерть, места для сомнений не остается, господин. Я ведь в этот раз прошу у тебя не воды, я прошу твою фляжку.

Блоквил, не понимая, зачем сербазу понадобилась его пустая фляжка, тем не менее протянул ее.

— В нашем положении ничего стыдного не может быть, господин, — старик отвернул крышку фляжки, после чего развязал шнур на штанах.

Француз решил не смущать старика и отвернулся. Однако старику сейчас было не до стыда. Он помочился во флягу, залпом выпил собственную мочу и протянул владельцу пустую тару.

— Спасибо, брат!

Блоквил воздержался от улыбки.

— Еще пригодится, оставь ее себе!

Старый сербаз кивком головы поблагодарил француза.

Блоквил уже не в состоянии был оставаться под палящими лучами солнца. У него тоже пересохли не только губы, но и горло. Он вернулся в палатку. Однако по пути ему пришлось остановиться еще раз.

На земле, вытянув ноги, лежал верблюд, а у сновавших вокруг сербазов подбородки и щеки были вымазаны кровью. Другой сербаз, склонившийся над верблюдом, казался обнимающим его за шею.

Подойдя поближе Блоквил увидел вылезшие из орбит глаза верблюда и понял, что он мертв. Сербазы зарезали верблюда и пили его кровь, пытаясь тем самым одолеть жажду.