Дорогой чести

Как-то в солнечный воскресный день уволились мы с корабля на берег трое: Петушок, я и минер Лухманов, человек вполне положительный.

Петушок сразу сел на своего конька:

— Генеральный курс на матросский парк. Строй — «фронтом»! Полный вперед!

Ну, идем строем; ленточки развеваются, воротнички вздуваются парусом.

Пришли в парк, а Петушок опять за свое:

— Шары на стоп! Осмотреться! Приготовиться к тралению под девизом: «Очистим черноморские воды от заржавевших мин!» — Руки потирает и смотрит вокруг этаким гоголем. Не нравятся мне в Петушке все эти «мины» и «шары», но я молчу. Бесполезно говорить, не пронимают его обыкновенные слова. Продвигаемся, значит, потихоньку по берегу, а Лухманов все теснит нас и теснит ближе к пляжу, к лодочной станции, и уговаривает:

— Пойдемте туда. Не пожалеете!

А у самого глаза смеются и на губах хитринка. Мне все равно, куда идти, а про Петушка и говорить не приходится — ничего не слышит и не видит: собой занят, красуется.

Лухманов говорит Петушку:

— В прошлое воскресенье я там одну девушку видал… Вот это да!..

Петушок загорелся:

— Где?

— Вон там… О, да она опять здесь. Только заранее говорю: у тебя ничего не выйдет.

Петушок голову вскинул.

— Ой ли! Нет таких бастионов… — и вдруг осекся, посмотрел пристально вперед и уже совсем тихо сказал:

— Бывает, конечно… Но у меня..

И совсем умолк.

Глянул и я.

Вот даю вам слово, что не специально придумал для романтики, а как было, так и рассказываю. Стоит она — легкая, как ласточка, в голубом купальнике, и смотрит на море. Волосы кудрявые ветер шевелит. Глаза — бирюза. А когда на розовых губах дрогнула улыбка, так зубы ее и сверкнули, как море на солнце. Да… Подтянулись мы, осмотрелись, подходим ближе.

— Чудо, а не девушка! — тихо сказал Петушок.

А Лухманов подзадоривает Петушка, проникновенно так шепчет ему на ухо:

— Не про тебя… Не та мореходность.

В жар бросило Петушка от этих слов, вспыхнул он, сбил бескозырку на затылок.

— У меня-то? Захочу, и со мной она будет!

А сам, вижу, оробел малость.

— Ничего не выйдет. Не по тебе… И вообще — слаб, — жужжит на ухо Лухманов.

— Будет со мной дружить! — почти крикнул Петушок.

Тут я заметил, что девушка повела бровью, и понял, что эти слова дошли до нее. А Петушок приободрился и смело подошел к девушке.

— Доброе утро!

— Уже день, — равнодушно заметила она.

— На вас глядя, забываешь об этом.

— Вы всем такое говорите?

— А разве все такие, как вы? — улыбнулся Петушок.

Девушка смутилась, отвернулась. Ох, и язычок у этого Петушка. Ведет дальше наступление, осмелел и уже морские словечки ввертывает. Ну, думаю, не устоит девушка.

— Разрешите узнать ваши позывные: прошу «добро» на знакомство.

— Так сразу?

— В воскресенье разрешается, — уверил Петушок.

— Впервые слышу, — с сомнением ответила она.

— И притом, — продолжал Петушок, — военно-морская этика не находит в таком знакомстве ничего плохого.

— Но я не вижу и необходимости в нем.

— Но ведь и катастрофы не будет.

— Лично для меня — да, — загадочно ответила девушка и улыбнулась.

— В таком случае разрешите представиться: Петр Петухов. А это мои друзья. Тот, что по правому борту, — Иван Лухманов, корабельный литератор, гитарист и моралист. Любит читать военно-морские морали до зевоты и вообще философ. По левому борту — Фрол Рында, флагманский балалаечник — играет на балалайке, значит, неисправимый молчальник и беспросветная скромность.

Девушка засмеялась, протянула нам руку.

— Бригантина, — назвала она себя.

Петушок просиял.

— О, от вашего имени веет морской романтикой Признаюсь: я сам имею к этому делу прямое отношение. Сожалею, что век парусного флота давно закатился. А как прекрасно было! Бом-утлегарь-бакштаги! Бом-брамсели! Брам-стеньги! — одни только названия чего стоят!

— Бим-бом-брам, — засмеялась Бригантина. — Да, вы правы. Сколько в этих словах красоты, силы, движения! Бим-бом-брам — и словно ветер странствий над головой прозвенит.

Как-то сразу же после этих слов не понравилась мне эта Бригантина. Ну, думаю, сошлись два пустозвона — водой не разольешь. Лухманов молчит и ухмыляется. А Петушок держится козырем, снисходительно посматривает на нас, сыплет шутками, и гордость так и выпирает из него.

А Бригантина между тем приглашает нас на ял.

— Так давайте же походим под парусами, хлебнем соленого ветерка. Приятно с моряками пройтись! — И скок в ял. Уселась на корме, у руля, и кричит: — Команде в ял! Быстро, не мешкать!

Ну, я не привык ждать повторений приказания — прыгнул. Лухманов тоже. А Петушок замешкался. Вижу, не по нутру ему такой оборот дела. Знал я, что он хотя и козыряет морскими словечками, а практически в морском деле не очень-то силен. Все больше в своей канцелярии отсиживается, среди бумаг.

Бригантина кричит ему:

— Не отставать, романтик моря! В наших жилах кровь, а не водица.

Нехотя, но влез-таки Петушок в ял.

— Отваливай!

Ну, отвалили, а дальше, доложу вам, такой аврал начался, что сам морской бог не разберет.

Бригантина командует: «Рангоут ставить! Паруса поднять!»

Носимся по ялу, а Бригантина, знай, покрикивает. Должен сказать, команды она подает правильно и по порядку, но чаще всего обращается к Петушку. А Петушок тычется туда-сюда, хватается за что попало. Вижу, дело плохо — помогать надо другу. Нельзя же допустить, чтобы девушка посрамила моряка в морском деле. Закрываю я Петра от взглядов Бригантины, шепчу ему, что и как делать, помогаю. Ну, поставили все-таки рангоут, разобрали фалы, подняли паруса. Ветерок — напористый такой, упругий — подхватил парусину, развернул, надул до звона. Полетели мы по волнам наперегонки с ветром.

А Бригантина командует:

— Передать фока и кливер-шкоты Петру Петухову! Погуляем с моряком на просторе!

— Есть, передать! — с радостью ответил Лухманов и сунул в руки Петушку пучок шкотов. Ухватился он за них обеими руками, как малое дитя за мамкин подол. Вижу: окончательно померк Петушок, улетучился из него гонорок. А Бригантина не унимается:

— Всем, кроме Петухова, под банки!

Команда есть команда: сели под банки, сидим. Шепчу Лухманову:

— Что же это — осрамит Петушка. Нельзя допускать такое.

— Сиди, — отвечает. — Так надо. Педагогика! — и хитро подмигивает.

Посмотрел я на Петушка, а он, бедный, весь в поту, а из-под бескозырки пар валом валит.

Скажу вам откровенно, что в педагогике этой самой я не разбираюсь, а вот, что другу туго приходится, ясно вижу и понимаю. Запутался он в шкотах, дергает беспорядочно. Решил я помочь Петушку. Попробовал встать, а Лухманов не пускает: схватил и держит. Я вырываюсь, а он тянет назад. Закачался ял, рыскнул. Петушок растерялся, рванул на себя все шкоты разом. Ял встал перпендикулярно к ветру, накренился. Мы с Лухмановым балластом перекатились по рыбинам, и в ту же минуту ял лег на борт. Получился, что называется, форменный оверкиль. Да! Положеньице, доложу вам, не из прекрасных. Вынырнул я, отфыркался, осмотрелся. Вижу: из воды торчит борт яла, на нем верхом сидит Лухманов и как ни в чем не бывало болтает ногами. А поодаль плещется дельфином Петушок: то нырнет, то вынырнет. Руками «лопатит» вовсю, а толку никакого. Подумал я, что Петушок и плавать-то, наверное, не умеет, — ни разу не видел его на корабле среди купающихся, — и кинулся на помощь. Но меня опередила Бригантина. Стрелой скользнула она из-за яла, поднырнула под Петушка и вытолкнула наверх. Ловко перевернула его на спину, схватила за волосы и, как вареную камбалу, потащила полным ходом к берегу. А Петушок ничего себе, смирненько так лежит, послушно. Я рядом плыву, так сказать, эскортирую. Ну, выволокли мы Петушка на берег. Встал он на ноги, а вода с него, как с гуся, скатывается. Из карманов торчат медузы, а в волосах — буро-зеленые водоросли. Словом, получилась довольно живописная картина! Народу собралось! Окружили плотным кольцом и хохочут.