Огненная земля

Батальон только что отштурмовал крутой берег горной речки. Берега носили следы недавней атаки: отпечатки сотен подошв, сломанные ветви и промятые в кустарниках продольные лазы. Еле уловимый сернистый дымок еще не рассосался в воздухе. Батраков, окруженный людьми, сидел на камне и что‑то убежденно и резко говорил. Увидев подошедшего из‑за кустов Букреева, Батраков скомандовал батальону «смирно» и доложил о происшествии.

Командир первой стрелковой роты старший лейтенант Рыбалко только что во время занятий допустил ошибку. Вместо того, чтобы приданными ему пулеметами обеспечить атаку с флангов и в промежутках между взводами, пулеметы отстали от цепей и начали вести огонь поверх голов, тогда как удаление цепей от пулеметов не обеспечивало безопасности такой стрельбы. В результате двух моряков легко ранило.

Букреев сразу припомнил характеристику Рыбалко, данную контр–адмиралом.

— Но Рыбалко все же сломил «противника»? — Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.

— Сломил, товарищ капитан, — рявкнул Рыбалко.

— Помолчите, товарищ старший лейтенант, — строго заметил Батраков.

— Виноват, товарищ капитан, — не меняя позы, отрубил Рыбалко.

Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. По тону Батракова и поведению остальных он понял: Рыбалко — один из любимцев, и ему многое прощается.

Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова — ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, блин получился комом. То, что замполит выносил на обсуждение поступок офицера в присутствии рядовых, как вначале подумал Букреев, было неправильно. Батракова окружали только офицеры без погонов, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал, они вошли в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, стараясь не заснуть, вскидывали головы и осматривались сонными глазами. Опыт Букреева подсказал ему, что люди переутомляются, недосыпают.

Букреев приказал позвать раненых. Манжула побежал за ними. Разрешив офицерам курить, Букреев наблюдал, как, узнав о прибытии командира батальона, люди шушукались, поднимались, стараясь рассмотреть его.

— Хорошие ребята раненые, товарищ Рьгбалко? — спросил Букреев.

— У меня плохих нет, товарищ капитан.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. — Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.

— Почему неправильно? — Рыбалко сразу вспыхнул. — Этот Степняк всегда что‑нибудь…

— Не перебивайте! — Батраков сердито посмотрел на него.

Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.

— Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. — Степняк подчеркнул последнее слово. — Его знаменитое «сломыв» когда‑нибудь выйдет ему боком.

— Завсегда выходило и выйдет, — огрызнулся Рыбалко.

— Я же говорю — боком, товарищ старший лейтенант.

— Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, — спокойно оказал Букреев, — успех штурма укрепленной полосы иногда в большой мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий при условном противнике… Я помню еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал один и тот же холм и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого угрюмого человека с широкими сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида, старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки в одной гимнастерке.

— Ну, что же, Воронков, придется в госпиталь, — сказал Букреев.

— Из‑за этого в госпиталь? Я сейчас моту этой рукой все, что угодно… товарищ капитан.

— А вы куда ранены, Кондратенко?

— Никуда, товарищ капитан.

— Никуда?

— Я не заметил, товарищ капитан.

— Но вы ранены?

— Оцарапало…

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

— В чем же дело? — Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

— Кругом! — скомандовал Рыбалко.

Кондратенко четко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

— Почему до сих пор не перевязывали, товарищ старший лейтенант? — строго спросил Букреев Рыбалко,

— Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!

— Кругом! — скомандовал Букреев.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. Крупные капли пота, выступившие на носу и подбородке, выдавали скрытую боль.

— Если ранен, надо постараться перевязать рану, — сказал Букреев. — Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя и снова застыл, собрав у настороженных и сразу озлобившихся глаз морщинки.

— Два наряда вне очереди за отказ от перевязки. — Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. — За мужество благодарю, товарищ Кондратенко.

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку.

— Немедленно сестру и отправьте его в госпиталь на моей машине.

Моряки, окружившие их, наблюдали заключительную сцену, и по их затаенному дыханию и настороженности командир батальона понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из‑под его ног и ничто не спасло бы его от морального поражения; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками; одобрительный шопот, уловленный им, доказывал это.

— Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

— Есть построить батальон, товарищ капитан! — рявкнул Рыбалко. — Батальон, слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение направо!

— Товарищ капитан, по вашему приказанию батальон построен.

Люди стояли, не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. «Тридцатка» стояла и первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.

Батальон! Слушай мою команду! — Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. — Напра–во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма–арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.

Когда‑то оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.