Исполнитель

— Что?

— Я бы понял еще, желай Кришна просто разделаться со своим недругом нашими руками, – вполголоса сказал Дхармараджа. – Но зачем он толкает нас к гибели, предлагая тяжко оскорбить наших родичей… которым мы многим обязаны…

— О да! – вызверился Арджуна. – Которые оскорбили нас, лишили законного права наследования, заставили скитаться по лесам и пытались погубить!

Юдхиштхира покачал головой.

— Неужели ты не понимаешь?

— Что?

— Что говоришь со слов Кришны…

— Он желает нашего блага!

— Подобно тому, как ты желаешь блага одному сыну суты…

Глаза Арджуны засветились мерзлым серебром – зарницы молний в серо-лазурной рассветной глубине… даже воздух вокруг него словно бы посветлел. Лицо полубога окаменело. С таким лицом Индра выходил на бой с чудовищем Вритрой, червем-брахманом, – когда убийство было не забавой, а тяжким грехом, которого не избежать. Он шагнул к Стойкому-в-Битве, нависнув над ним ледяной скалой, и старший брат поднял расширенные глаза…

Далеко в бездне повел косматой бровью бог смерти.

Юдхиштхира сморгнул.

Следующее мгновение выпало из его памяти – Серебряный гневно сказал что-то, он возразил… Ваю-Ветер шевельнул льняные пряди, выбившиеся из прически младшего, принес аромат молодых листьев и свежих бутонов, на которых таяли росные жемчужины, поддразнил угасшую курильницу, и в воздухе повеяло тончайшим дыханием алоэ… Закрыв глаза, Стойкий-в-Битве откинулся на спинку кресла, чувствуя, что слишком устал думать и сопротивляться.

Арджуна яростно метался от стены к стене.

— Или ты готов ковром лечь под ноги этих выродков, которых и мать не рожала? – выдохнул он.

— Наставника Дрону тоже не рожала мать… – попробовал возразить старший.

— Или Слепни, которые водят дружбу с сутами и пьют с поварами, более достойны трона, чем дети богов?

— Не богам принадлежит трон Хастинапура, брат мой…

— Может быть, малодушие мешает тебе потребовать то, что твое по праву? Разве не ты старший из царевичей?

Юдхиштхира открыл глаза. Лицо его было недвижно, а сосредоточенный взгляд, казалось, видел недоступное прочим.

— Скажи мне, Арджуна, ты правда хочешь этого?

— Мы все этого хотим, – твердо ответил Серебряный.

— Ом мани…

Царь Справедливости встал и неуверенно, как человек, поднявшийся после долгой болезни, направился к дверям.

Дхарма запрещала останавливать старшего, поэтому Серебряный рывком заступил ему путь и резковато спросил:

— Каково твое решение?

Юдхиштхира остановился; лицо его отемнилось болезненным выражением.

— Я желаю только вашего счастья.

— Почтение Царю Справедливости, великодостойному, изобильному добродетелями, возвышенному духом, наделенному высокой мудростью!

Выпалив все это, Волчебрюх грузно осел на скамью и, отдуваясь, потянулся за кувшином.

— И тебе так же, мой благородный брат… – задумчиво ответил Дхармараджа. – Поведай же мне о том, что произошло во время твоего путешествия в прекрасный город Раджагриху, обитель великих духом брахманов, всецело преданных своим занятиям, и отважных кшатриев, защитников слабых…

— Чего? – растерялся Страшный.

— Рассказывай, говорю, – грустно сказал Юдхиштхира.

— А где Арджуна? – нахмурившись, спросил Страшный. Бхима сам знал, что не отличается способностями к связному повествованию, он приветствие-то учил заранее, и потому изумился, – спрашивать следовало Серебряного, чей язык был подвешен весьма искусно.

— В Двараку уехал…

— Опять?!

— Опять, – подтвердил Юдхиштхира, неторопливо разрезая сахарный тростник. – Как всегда.

— Ты бы сказал ему, что ль, – глянув исподлобья, буркнул Страшный. – Ох, не будет добра… нутром чую, старшенький, плохим это все кончится.

— Почему ты так решил? – несколько удивился тот.

— Говорю ж – нутром чую! – отчего-то обиделся Бхима. – Не знаю!

Предчувствие посетило Страшного незадолго до путешествия. Направившись за какой-то надобностью к младшему брату, он только приоткрыл дверь, как мелькнувшая перед глазами картина повергла его в столбняк. К счастью или нет, но двери были вдумчиво смазаны и открывались совершенно бесшумно, так что они ничего не услышали…

Кришна кормил Арджуну с рук ломтиками томленых в меду персиков. Персики истекали сладостью, и великий лучник нежно облизывал розовые ладони любимого бога, целуя заодно впадинки локтей и трепетный живот над золотым шелком дхоти. Вид у флейтиста был совершенно растаявший и сладкий до боли в зубах. Серебряный стоял на коленях между ног сидящего на кровати Баламута и явно собирался перейти от персиков к вкушению амриты…

Наконец Кришна опрокинулся на спину, украсив себя “тремя огнями”, сопутствующими принесению жертвы: один кусочек лакомства лег в ямку лотосного пупка, другой – между сосков, третий флейтист сжал губами и закрыл глаза, вытянув руки вдоль тела.

Серебряный, подобно Дымнознаменному Агни, вкушающему дары, немедленно двинулся по указанному пути.

Только когда их рты слились, а шафрановая ткань соскользнула на пол, оставив Кришну облаченным в одни драгоценности, – он, не выдержав, обнял Арджуну и потянул к себе, упирая напряженный лингам в серебряный щит пресса. Едва слышно застонал, изогнувшись, когда лучник опустился на него всей тяжестью… потом они опять долго целовались, – тепло сияли браслеты и перстни на смуглых руках, ласкавших мускулистую белую спину…

Старшенький наверняка бы подумал что-нибудь красивое, сравнил бы их с сапфиром в серебряной оправе, подметил, как прекрасны своей непохожестью тонкие, резкие черты Серебряного и женственно мягкое лицо Кришны, как свежи и благоуханны цветочные плетеницы в спальных покоях. Бхима такого видеть не умел.

Подумать он подумал только одно: “Вот оно, значит, как”.

Когда стройные, украшенные браслетами голени скрестились за спиной Арджуны, он наконец переборол себя, сглотнул накопившуюся во рту слюну, затворил дверь и быстро зашагал по коридору. Не в его характере было изнывать в одиночестве от кипения семени, да еще тайно подглядывая за кем-то.

Попадись сейчас Бхиме ракшас – он бы завалил ракшаса.

Но во дворцах ракшасы не водятся; гораздо чаще там попадаются молоденькие служанки с высокой грудью и полными бедрами. Одну такую могучерукий, сгребши в охапку, и поволок в уголок.

Насытив плоть и отпустив девицу, которую от его мужской мощи обуял неистовый восторг, Бхима задумался (что вообще случалось с ним нечасто, а уж после испускания детородного сока – считай, никогда). Мыслей было слишком много, слишком сложных и не слишком веселых, так что у Страшного даже разболелась голова. “Спать надо после бабы”, – сказал он себе и пошел спать. Но по пути все-таки успел подумать неожиданно для себя: “Где амрита, там и калакутта”.

Бхима сердцем – сам, впрочем, искренне полагая, что другим местом, – чуял недоброе.

Младшенький, нежно любимый и втайне вожделенный Красавчик попал в большую беду.

— Ну вот, – угрюмо сказал Страшный. – Приехали мы в эту… Гриху. Кришна сказал, колесницы оставить, самим в брахманов нарядиться. А то, вишь, еще в воротах схватят и в пыточную поволокут. Идем, значит, брахманы брахманами по улицам. А жарко. Баламут и говорит – мои гирлянды, дескать, по пути завяли, достань-ка новые. А мы как раз мимо лавки шли. Серебряный цоп самые дорогие – и на него. Торговец выбежал, плати, говорит. А он ему дулю. Ну, мужик вопить – последние времена настают, брахманы воровать начали средь бела дня! И драться полез, а сам все стражу кричит. Арджуна ему в нос кулаком дал легонечко, а вайшья, дурень, слабоват в кости оказался… нос в глотку провалился. Мертвяк лежит, жена мертвяка верещит, стража бежит, собаки брешут, народишко повыставлялся. Ну, думаю, все. Вот тебе, бабушка, Кобылья Пасть.

Бхима замолк и наморщил лоб.

— И что? – с непонятным выражением спросил Юдхиштхира.

— А ничего, – сказал Страшный, как будто удивляясь собственным словам. – Ничего. Баба с собакой успокоились, люди разошлись, стража мимо… Стоим себе, по сторонам глядим, а Кришна все на флейте наяривает…