Страница 4 из 4
Я думала о Герцене. Человек огромного ума, в котором и тени мещанства не могло быть. Человек, к голосу которого прислушивался целый мир, не побоялся выступить в печати, когда пошатнулась его семейная жизнь. Он пригласил друзей устроить общественный суд и решить, кто прав: он или шарлатан из немецких поэтов, навязывавший его жене дешевую любовь.
Когда мы все-таки встретились во второй раз, я спросила тебя, кто была эта дама.
— Просто знакомая, — сказал ты. — Живет по-соседству.
А потом:
— Ах, дорогая, так ты задумала ревновать?.. Напрасно, в моих с ней отношениях ничего такого нет, что могло бы породить подозрения, недоверие с твоей стороны.
Я поверила тебе. Ведь мне самой так хотелось обмануться, так хотелось верить тебе, а не себе.
Люди такие, как ты, умеют быть убедительными даже во лжи. Развращенные, они ухитряются одно слово «люблю» повторять нескольким женщинам почти одновременно. Бывают такие мужчины, которые верят в свою ложь и не могут отличить правды от обмана. Когда они произносят свое «люблю», им, равнодушным и развращенным, начинает казаться, что они и взаправду любят.
Они находятся во власти настроения. Низкие, они далеки от понимания настоящей любви, настоящего чувства. Они слепы и поэтому не в состоянии увидеть прекрасное.
Почему это? Почему вы щеголяете пошлостью и непостоянством? Причин, конечно, много. Женщина — игрушка, забава от безделья, от скуки — это взгляд, оставшийся еще от прошлого. «Рви цветы, пока цветут…»
Пользуйтесь, мол, все равно все увянет, погибнет. Это была не любовь. Это ложь. Это пошлость такая же, как и сама песня. А настоящая, подлинная любовь там, где труд, где «он» и «она» вместе живут, работают. Настоящая любовь была у девушек, предпочитавших смерть жизни с нелюбимым, у жен декабристов, рискнувших, невзирая на все невзгоды, идти за мужьями в далекую Сибирь.
Когда я училась в университете, пришлось мне бывать в Заречном — фабричном районе Казани. Там я обучала грамоте рабочего Галиакбер абы.[2] Вот где была настоящая советская семья!
— Самому неловко оставаться неграмотным, — сказал мне Галиакбер абы, когда мы впервые встретились. — Детей вырастил, специалистами стали, а сам я ни то, ни се!
До революции Галиакбер абы работал на Бондюжском заводе, потом перешел на Алафузовский. Работая по десять-двенадцать часов в сутки, он едва мог прокормить семью. Жили они тогда впроголодь. В холодном бараке умерло у него трое детей. А сейчас? Не хочется уходить из его уютной, теплой квартиры: три солнечные комнаты, ванна, отдельная кухня. Старший сын его — командир Красной Армии, другой сын — инженер, одна дочь — инженер-химик, младшая — студентка музыкального техникума.
— Может, действительно толк будет? Давай, учи! — сказал он, садясь за книгу.
Иногда Галиакбер абы рассказывал мне о своей жизни, а я — о себе.
— Оба мы с тобой одной яблони яблоки! — улыбаясь, говорил он.
За три месяца Галиакбер абы научился читать и писать. Лаской и любовью он заставил учиться свою жену. Если бы ты видел радость этих людей — помолодевших, дружных!
Я к ним привыкла и даже привязалась. Они обращались со мною, как с дочерью. А ведь я была совсем одна!
Искэндер!
Первое письмо так и лежит неотосланным. Мне хотелось в нем объяснить тебе все, что меня волновало, волнует и теперь, о чем я не могу не думать. Хочется высказать все… А получается длинно, бестолково, и, главное, то, что хотелось сказать, остается невысказанным. Молчать же нет сил. Твое письмо растревожило меня, и хочется говорить, говорить, нет, больше — кричать.
Не знаю, пошлю ли я это второе письмо. Я начинаю думать, что пишу это больше для себя, чем для тебя. Пытаюсь восстановить прошедшее, не просто вспомнить, а как следует отдать себе отчет в том, что сделано и как поступать дальше.
— Я люблю тебя! — сказал ты тогда, во вторую нашу встречу. — Я хочу начать жить по-новому. Не скрою, я знал много женщин. Но вся эта жизнь, наполненная мимолетными увлечениями, мне надоела. Я хочу любить только одну. Хочу любить тебя, именно тебя. Пойми, родная, это не слова. Я зову тебя, Галия! Слышишь, зову. Решай же!..
«Чтобы любить хорошо, надо любить много», — сказал Анатоль Франс. Ты человек сцены, подумай, не был ли ты актером и в любви? Не любил ли ты столь много, что потом утерял способность искренне любить? Иначе как понять твою фразу: «Все мои прошлые увлечения были для того, чтобы я мог теперь крепче любить тебя. Твоя большая любовь уничтожит все старое во мне!..»
Я поверила тебе. Да и как могла не верить я, юная, мечтательная? Как могла я не верить, когда твои слова были полны страсти, когда они вскружили мне голову, когда так хотелось верить? К тому же я читала, я знала из книг, что прошедшее, даже глубокое чувство, многими мужчинами забывается бесследно. Oт пережитого остается лишь воспоминание, не приносящее ни боли, ни печали. Люди, подобные тебе, за несколько лет способны забыть имена дорогих для них в прошлом женщин. Такие донжуаны, как ты, сегодня на коленях клянутся, что готовы умереть за «нее», что любовь свою унесут в могилу, чтобы завтра волочиться за другой.
Перед знакомыми они хвастаются «победами» — не именами, нет! — имена уже забыты, они перечисляют другие признаки, например, национальные: русская, полька, еврейка, белоруска, украинка, татарка и пр.
Я любила тебя. Ты мне казался совсем иным, не тем, каким ты был на самом деле. К тому же ты прикрывался личиной любящего человека.
Мы стали встречаться снова, встречаться чаще, часто. Каждая встреча была для меня желанной.
Когда я оставалась одна и думала о тебе, то иной раз меня пугала мысль о том, что наши встречи будут в ущерб моему будущему, моим занятиям. Но любовь воодушевляет. После встреч с тобой я испытывала прилив сил, я училась с вдохновением, самое трудное в работе преодолевала с легкостью.
Да! Любовь сильна. Она несет с собой человеку победу и, если народ любит, несет победу и народу, стране.
Незаметно прошла зима. Вот и весна. Весна цветов, весна чувств. В садах, прорываясь сквозь листву деревьев, возникла музыка. Зацвела сирень, запели соловьи.
Улицы стали иными, по-весеннему шумливыми. Вечерами, когда светила луна и звезды мерцали в вышине, учащенно бились сердца, и губы на множестве языков шептали: «Люблю».
Никогда не забыть мне этой весны. Тогда я окончила рабфак и соединила свою жизнь с твоей.
А помнишь наводнение? Волга разлилась необъятным морем. Воды затопила набережные, улицы. О, это было необычайно красиво!
Смешно устроена жизнь. Стихия, от которой мы не могли оторвать восторженных взоров, была бедствием.
По улице, как по реке, плыли на лодках люди. Мальчишки ходили по крышам домов.
И в эти дни я, как всегда, спешила к тебе. Лодки не было. Но это не могло остановить меня. Босая, подобрав рукой юбку, переходя улицы вброд, я шла к тебе.
Наши встречи стали постоянными, обычными. Каждый раз меня уже ждали на столе сладости, чай. Моя застенчивость исчезла.
В один из таких вечеров ты попросил меня спеть мою любимую песенку «Гишкем».[3] Полная любви, я спела ее с искренним чувством. После этого ты стал называть меня Гишкем.
В эти вечера мы много читали, разучивали твои роли, катались на лодке. Когда ты бывал занят в театре, я оставалась дома одна, читала книги и ждала тебя.
Любовь обогатила меня. Ты и твои друзья казались мне людьми необычайно умными, знающими. Чтобы быть равной вам, я упорно работала над собой: много читала, старалась узнать как можно больше нового. А ведь сколько необычайно интересного окружает нас.
Особенно любила я читать биографии великих людей, воспоминания о них. И по сей день читаю я эти книги с увлечением. Они многому могут научить нас: как жить, как в борьбе достигать поставленной цели, как свою жизнь прожить достойно и с пользой.
2
Абы — дядя.
3
Любовь моя.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте