Просто металл

«Психологический» эксперимент, предложенный Клавой, на первых порах вроде бы удался. Уже на следующий день после своей пиратской акции девчата дали больше восьмидесяти процентов плана, тогда как парни здесь больше шестидесяти пяти еще ни разу не давали. Потом, правда, рост замедлился и составлял лишь полтора-два процента в день. Но и это было уже неплохо. Важно, что рост этот был неуклонным, устойчивым. Да и парни стали работать как будто лучше.

Гладких сказал им тогда:

— Ну вот что, друзья. Хватит валять дурака. Не знаю, устраивает ли вас плестись в хвосте, а нам шестой прибор намозолил глаза достаточно. Будете работать или нет?

Лешка Важнов, который все-таки явился в контору, презрительно ткнул большим пальцем через плечо:

— Это как — с теми шестерками? Лично я отказываюсь. Намертво!

— У нас же с ними состояние войны, Иван Михайлович, — поддержал его Геннадий, — Нарушение суверенитета и неприкрытая агрессия. Какие тут могут быть дипломатические отношения?

— А я и не думаю, — сказал Гладких, — чтобы девчата сами пожелали видеть кого-нибудь из вас в своей бригаде. Но зачем же воевать? Не лучше ли предпочесть войне экономическое соревнование? Это — если говорить языком международных отношений, к которому прибегнул Воронцов. Ну, а если говорить языком, доступным Важнову, то смотрите, как бы эти шестерки не оказались козырными. Словом, решаем так. Будете работать на том же приборе. Девушки в одну смену, вы — в другую. А мы посмотрим, чего вы стоите.

— Купить хотите? — Рот Важнова искривила усмешка. — Со мной — не пройдет! Мне будут в рожу плевать, а я — пожалте соревноваться, да?

— Трусость, ее по-разному оправдывают, Важнов. Ну, а вы, — повернулся Гладких к Геннадию и его товарищу, — под каким предлогом в кусты?

Те переглянулись.

— А что — мы? — Генка даже растерялся, что было совсем на него не похоже. — Разве мы говорим что-нибудь? Соревноваться так соревноваться, — согласился он без всякого, впрочем, энтузиазма.

— Вот это другое дело! — делая вид, что не замечает Кислого тона Воронцова, одобрительно сказал Гладких. — Ну, а если Важнов на своем настаивает, то попробуем без него обойтись. Может быть, справимся как-нибудь? — съязвил он. — Справимся, Воронцов?

От прямого ответа на этот каверзный вопрос Генку избавил сам Важнов.

— Не имеете права снимать! — снова нажал он на горло. — И с участка я не уйду никуда. Не выйдет!

— А кто тебя снимает? — спокойно возразил Иван. — Ты же сам отказываешься, как я понял. И с участка тебя пока никто не гонит. Оставайся, пожалуйста.

— Без работы, да?!

— Почему же — без работы? Пошлем тебя куда-нибудь — по способностям.

— По способностям? Да посылай куда хочешь. Дальше Колымы не пошлешь, а здесь я и в берлоге свой.

Важнов ушел, хлопнув дверью.

— Скажи-ка, обиделся, — покачал головой Иван. — Насчет берлоги не знаю; а в лагере он доподлинно свой был. Крепко, ох, крепко сидит в нем это. Ну как? Считаем, договорились?

— Ладно, договорились, — с неохотой протянул Генкин приятель.

— Остальным сами скажете или и с ними мне договариваться? Где они, кстати?

— Не знаем. Алексей послал куда-то, — поспешил ответить Воронцов, боясь, как бы напарник его не проговорился. — Будут работать. Куда они денутся?

— А ты что, работаешь только потому, что тебе деваться некуда? — поймал его на слове Иван.

— Нет, зачем? Это — к слову. Мы же сознательные, — с лукавинкой ответил Генка.

— Вот и я так подумал, — серьезно и раздумчиво сказал Гладких.

Экспедиция за вином увенчалась успехом. Выделив своим посланцам пару бутылок, Серкова и Генку Важнов позвал с собой. Выяснилось, что к Лешке приехал откуда-то приятель — краснощекий и здоровый, как битюг, парень. Лешка называл его Седым. Видимо, это была кличка, так как волосы, парня, выбивавшиеся из-под синей шляпы с закатанным на поля накомарником, были действительно почти белыми. Выглядел он на несколько лет моложе Лешки, но тона держался с ним, мало сказать, независимого — покровительственного. Впрочем, это легко объяснялось разницей в положении приятелей.

— Кореш мой, — представил Лешка парня ребятам.

Тот строго глянул на Важнова и деловито поправил:

— Инженер-геолог. Работали вместе когда-то на «Утином».

И пояснил после короткой паузы:

— Он у меня работал.

Этот бывший сослуживец и бывший начальник Важнова тоже привез с собой бутылки две или три водки. Устроились они на облюбованной еще раньше полянке, в густых зарослях чосении, что стеной стояла по берегу реки, метрах в ста выше поселка. От комаров, висевших над головами, серым гудящим облаком, отбивались ивовыми ветками. Пили по очереди из большой алюминиевой кружки, закусывая соленой горбушей и луком. Лешка изливал свои обиды:

— Дрессируют, как пуделя! А я им не пудель, и тут не цирк, а тайга. С бригадиров сняли. Ха! Думают, мне их бригадирские нужны. Лешка всю дорогу без их бригадирских и разных там премиальных жил. И проживу! Проживу, Седой?

— Не проживешь, — назидательно возразил тот. Он пил, не пьянея, только лицо его краснело все больше.

— Я не проживу? — возмутился Лешка. — Пусть они вкалывают, — он кивнул на Геннадия. — Работа дураков любит.

— Не проживешь! — настойчиво повторил Седой и покровительственно похлопал по плечу Генку. — Верно я говорю, комсомол? Вот и Коля говорит, что верно. Как, Коля?

— Угу! — кивнул Серков, отхватывая пол-луковицы и отправляя ее в рот следом за добрым куском рыбы.

— Не переводи закуску, — сделал ему замечание Седой и продолжал наставлять Лешку: — Работу только дураки не любят, — переиначил он его поговорку. — А ты не дурак, я тебя знаю. Ты — хороший. А потому пойдешь завтра к этому вашему начальнику и скажешь, что передумал и хочешь вернуться на прибор.

Лешка обалдело смотрел на своего приятеля.

— Вернуться? Зачем?

— То есть, как это зачем? Чтоб служить обществу. Понял? В родном коллективе.

— А! — отмахнулся Лешка. — Пусть на них крепостные работают и добровольцы. А я наишачился уже.

— Придешь, скажешь, — продолжал Седой, словно не слыша его возражений, — что мы на тебя повлияли и ты все понял. Обо мне не обязательно, — скромно добавил он. — О них скажешь. И кем пошлют, тем и пойдешь. Ну! Пойдешь?

Седой не спускал с Важнова пристального, требовательного взгляда. Лешка, пряча от него глаза, потянулся за бутылкой.

— Пойду, — буркнул он, налил себе полкружки, потом, подумав, наполнил ее до краев и залпом выпил. Не закусывая, хотел налить еще, но Седой отобрал у него бутылку.

— Хватит, окосеешь. Ты у молодежи учись пить, — Он налил кружку и протянул ее Геннадию. — Покажи-ка, земляк, как на Арбате пьют.

— Может быть, хватит, а? — нерешительно отказался Воронцов. — На работу утром.

— Да ты что? Какое там — хватит? Ты сюда слушай. Без этого горючего пропадешь в тайге, а с ним ни брод, ни мороз, ни комар по страшен. Работать только злее будешь. Ты на Колю гляди, он сто лет не болел. А почему? Почему, Коля?

Серков промычал что-то нечленораздельное.

— Вот-вот. Я и говорю. Освободи ему тару, — перевел Седой это мычание. — Тащи, приятель, тащи! Вот так. Это уже по-нашему…

Пили и еще по одной. И еще. Разумный предел был давно перейден, и Генка уже не отказывался. Он был пьян. Расплывались, двоясь и теряя очертания, два смутных пятна перед ним, два лица — бледное Лешкино и красное — Седого. Серая вязкая пелена затянула уже не только окружающий мир, но и сознание. Время от времени из этой обволакивающей мозг типы всплывали, как пузыри, и тут же лопались, исчезая, обрывки разговоров, звон разбитой бутылки, рваные клочья песен.

— …работать должен, чтобы от тебя пар шел…

— …ха! Могила!..

— …ты еще объявлений повесь, дура! Заготовительная контора…

— …бухой, как бревно…

— Кто пьян? Я — пьян?! — Это, кажется, уже его собственный голос, чужой и незнакомый.

Кто-то взвыл истошно: «Вста-авал на пути-и-и Магад-а-ан, столи-ица колы-ы-ымского края-а-а!..». Это тоже, кажется, он сам. А потом исчезло все — и голоса, и прыгающие неясные пятна, и сам мрак.