Улица вдоль океана

И снова последовал ответ из Калуги:

«Какой ужас! Мы с папой потрясены и не можем опомниться. Неужели дядя Гриша жил и умер? У нас не укладывается в голове. Почему он не написал? Может быть, писал на Астрахань? Ведь все мы жили там до войны. Ужасная, ужасная новость! Насчет записи на машину еще не узнавали. И зачем вам машина? Чтоб насмерть разбиться или в лучшем случае покалечиться? Клавочка, ты женщина, ответь нам — зачем вам машина?

Целуем вас.

Ваши мама и папа».

Клава не разделила тревоги родителей мужа насчет того, что на машине можно разбиться, а посему, посылая им ответное письмо, обошла этот вопрос молчанием. Клава была не прочь заиметь машину. Еще она мечтала купить себе шубку из дорогого меха и явиться на новогодний бал в Дом культуры в золотистом парчовом платье. На большее применение будущих миллионов, оставленных почившим дядей Гарри Чечеткой, выдумки у Клавы пока не хватало. Да и в отношении машины она немножко сомневалась, поэтому спрашивала Эдика:

— Интересно, где мы будем на ней ездить? — и насмешливо добавляла: — По нашему Бродвею гонять, что ли?

— Клавочка, прояви фантазию, — терпеливо втолковывал ей Эдик. — Машина стоит в Калуге. Мы летим в отпуск, пересаживаемся за руль и прямым ходом жмем к морю. Турне по Кавказу… Крым, Байкал, Средняя Азия! Пейзажи родины и старина Суздаля врываются в наши стекла… Тебя устраивает?

— И опять летим сюда? — насмешничала Клава.

— И опять, извиняюсь, сюда, — подтверждал он.

— А машина ржавеет в Калуге?

— Машина отдыхает в утепленном гараже, с электричеством и ватерклозетом… А что ты, — собственно, предлагаешь?

— А что я могу предложить? — недоумевала Клава.

Пока в Москве по каким-то иностранно-финансово-дипломатическим каналам оформлялось наследство, Эдик Капуста терпеливо посещал в Пурге годичные курсы шоферов, прилежно изучал дорожные знаки крутых поворотов, опасных спусков, объездов и запрещенных стоянок, а в положенное время щелкал фотоаппаратом, проявлял пленку и обновлял витрину, по-прежнему оставляя в центре портрет Клавы. Но теперь в поселке уже говорили так:

— Наш Миллионер из кого хочешь красавца сделает.

— Не забудьте сходить к Миллионеру, — напоминали в милиции желающим получить паспорта. — Нужны карточки три на четыре…

Будущим наследством интересовались буквально все. И буквально всем Капуста охотно рассказывал, вплетая теперь в свой лексикон расхожие иностранные словечки:

— Может, кто-нибудь мечтал, что я откажусь? Допустим, в пользу государства? Нет, пардон, с какой стати? Хотел бы я увидеть такого умника!..

— Слышь, Миллионер, а родственника ты этого помнишь? — спрашивали его.

— Натурально. Он был мой любимый дядя, а я его любимый кузен, — весело отвечал Капуста.

— Он что, бобылем в ящик сыграл?

— Неуместный вопрос! С чего бы мне досталось наследство?

— Да, Миллионер, а как он попал за границу.

— Любовная история на уровне Шекспира. Не будем вдаваться, — темнил Капуста, сам толком не зная, каким образом дядя Гриша объявился в Австралии.

— А как считаешь, — спрашивали, — сколько тебе отвалят?

— На парочку миллионов рассчитываю, — не задумываясь, отвечал Эдик и таинственно добавлял — А может, и больше… Пока от меня скрывают…

Тем временем Клава послала в московский ГУМ открытку:

«Уважаемые торговые работники!

В нашем поселке Пурга нет в продаже дорогих, красивых дамских шубок из натурального меха. В мехах я плохо разбираюсь, но знаю, что бывают из горностая, соболя, куницы и т. д. Бывают ли они у вас и можете ли вы отправить мне вышеуказанную шубку, если перевести вам деньги? Хотелось бы еще купить парчи на длинное новогоднее платье (золотого цвета). Я ношу сорок шестой размер. С уважением к Вам

Клава Капуста».

И получила ответ:

«Уважаемая гр. Капуста! Шубы, о которых Вы спрашиваете, в продаже бывают, оформить высылку можем. Стоимость их различна — от 1000 до 3000 рублей, в зависимости от меха; парчи — от 5 до 15 руб. за один метр, в зависимости от качества. Пересылка осуществляется за счет покупателя.

Стол заказов».

Покупка шубы и парчи задерживалась, ибо задерживалось дело с наследством. Эдик Капуста волновался, а заодно волновались жители Пурги:

— Привет Миллионеру! Что слышно?

— Пока ни черта, — сообщал Капуста.

— Слышь, Миллионер, год прошел. В чем дело?

— Сам не пойму. Может, в инстанциях крутят.

— Пошли запрос.

— Куда, мон шер, послать?

— Ну, куда положено…

— А куда положено?

— А может, дядя живой оказался?

— Хрен его знает!..

Наконец из высокой инстанции поступила весточка на гербовой бумаге: требовалось уплатить еще какую-то пошлину в размере ста рублей. Эдик сбегал в сберкассу, снял с книжки нужную сумму…

Вечером того же дня в фотоателье заглянул начальник стройконторы, инженер Каюков, человек молодой, энергичный, к тому же первый лыжник в районе. Близкой дружбы они не водили, но друг друга знали преотлично, ибо не было в Пурге незнакомых людей.

— Привет. Я не фотографироваться, я по делу, — без всяких сказал Каюков тоном закадычного друга, хотя на самом деле таковым не был. И кивнул на матерчатую ширму, надвое разгораживающую ателье: — Посторонних нет?

— Хелло! Ни души, — залихватски ответил Эдик. Он для убедительности отпахнул ширму, и она по проволоке отъехала к стене, позванивая медными колечками.

— Присядем, — предложил Каюков.

— Силь ву пле, — галантно показал на табуретку Эдик.

Они сдвинули табуретки к треноге кабинетного аппарата и сели.

— Ты патриот своего района? — в упор спросил Каюков.

— В каком смысле? — не понял Эдик.

— В прямом — патриот или нет? — не спускал с него проницательных глаз Каюков.

— В прямом патриот, — тряхнул огненной шевелюрой Эдик.

— А ты знаешь, что наш район молодой и строящийся?

— Факт!

— А реально представляешь, что нам нужно строить? — допытывался Каюков.

— Реально?.. В этом смысле не совсем… — замялся Эдик.

— Так вот: водопровод, теплоцентраль, электростанцию повышенной мощности, — загибал Каюков пальцы левой руки — Это крупные объекты Пурги. Теперь возьмем села и рудники. Улавливаешь, какие финансы вкладываются?

— Да-а, подходящие…

— И они нас режут. Сметы режут. В год мы способны освоить больше заложенного в сметах. Чувствуешь?

— Ощущаю… — ответил Эдик, ничего такого не чувствуя и не улавливая сути разговора.

— Тогда учти: не смей ни копейки из наследства отдавать чужим городам! — отчеканил Каюков.

— ?! — У Эдика отвалилась челюсть.

— Ни копейки! — Каюков саданул себя кулаком по колену.

— То есть?.. — совсем побледнел Эдик. — Я что-то не улавливаю…

— Все наследство ты обязан положить в нашу сберкассу, — твердо сказал Каюков. — Соображаешь? Несколько миллионов оседают в нашем районе. Теперь дальше — почему оседают? Да потому, что ты их можешь каждую минуту потребовать. Но ты не требуешь. Сообразил?

— Н-не очч-чень…

— Что значит — не очень? — возмутился Каюков, — В банке лежит весь твой капитал. Пока он лежит, мы пользуемся и строим на полную катушку.

— Как это, вы с-строите?.. — У Эдика задергалась щека.

— Что и как — я беру на себя, — ответил Каюков, не замечая его бледности и подергивающейся щеки, — Уж как-нибудь утрясу с местным начальством. Тебе-то все равно, где лежат твои миллионы, в Пурге или в Москве, а мне, как строителю, выгодно. Я, как строитель, оборачиваю твой капитал под будущие ассигнования. Понял? — Каюков грозно помахал пальцем перед носом Эдика и твердо добавил: — Если ты патриот — ты вкладываешь!

— Вопрос! Конечно, вкладываю!.. — немедленно согласился Эдик, сразу же повеселев, так как понял, наконец, что к чему.

— По рукам? — подхватился Каюков.

— Окэй! — подхватился Эдик.

Они с размаху хлопнули ладонью в ладонь. Каюков извлек из одного кармана бутылку, из другого — банку тушенки.