Улица вдоль океана

Позже он вернулся мысленно к этим проводам с шампанским и подумал, что все чувствительные слова, сказанные его бывшими подчиненными в минуту расставания, были неискренними, а произносились просто так, приличия ради, ибо он знал, что сослуживцы недолюбливали его, подсмеивались над ним и за глаза называли не иначе, как Хвост Селедки — идиотское прозвище, прицепившееся к нему, как репей, с давних пор в поселке. Впрочем, установив для себя этот неприятный в общем-то факт, Авдей Самсонович особой горечи не испытал. Душа его в то время переполнялась таким восторгом от сознания того, что самолет несет его навстречу новой, совершенно новой жизни, что он простил разом всем людям — сослуживцам и несослуживцам, знакомым и незнакомым — обиды, которые те причинили ему за многие годы.

Но подумал он об этом уже в самолете, летевшем курсом на Хабаровск.

А сейчас Авдей Самсонович вышел на улицу и зажмурился — до того было солнечно. Морозный воздух жег искрами глаза и было странно, что под напором такой солнечной лавины вокруг покойно лежит белый, чистый и по-зимнему крепкий снег. Неделю назад снег начал таять, потемнел и осел, во вдруг резвая майская пурга снова наворочала сугробов, мороз подскочил до двадцати пяти градусов и заставил умолкнуть тренькающую капель. В оттепель снег не успел оплыть даже с сопок, и они могучим частоколом высились вокруг поселка, целясь в солнце ослепительно-белыми пиками вершин. Словом, в поселке Оленьем в мае месяце лежала колючая морозная зима. И ничего в том не было удивительного по той простой причине, что Олений стоял на берегу Ледовитого океана.

Удивительным было то, что, шагая по заснеженной улице, Авдей Самсонович вдруг ясно ощутил, что никогда более не увидит ни этой улицы, застроенной как попало домами-коробками, ни торчащей над поселком черной трубы котельной, ни этого хлебного магазина, где торгует глухая Шура, которая знает всех до одного в поселке и всех до одного понимает по губам, так что кричать никому не приходится, — он ощутил все это, и ему стало как-то не по себе. Но щемящее чувство тоскливости продержалось в нем какие-то секунды, и он тут же с веселым злорадством подумал: и слава богу, что больше не увидит, и слава богу, что наконец-то уезжает!

Авдей Самсонович вошел в сберкассу и, постукав у порога ногой об ногу, сбил с валенок снег, хотя сделать это надлежало в сенях, где специально для того был положен вышарканный веник. Веник Авдей Самсонович видел и, будучи человеком аккуратным, всякий раз, приходя в сберкассу, пользовался им, но нынче из-за спешки не стал задерживаться.

Как он и предполагал, в сберкассе в этот час посетителей не было. За низким барьерчиком в скучном одиночестве сидела молоденькая девчонка и заполняла какую-то простыню-ведомость. Девчонке было лет восемнадцать, и все вкладчики (в Оленьем каждый взрослый был вкладчиком) звали ее Варей. Но только не Авдей Самсонович. Он терпеть не мог фамильярности и никогда никого не называл по имени, полагая, что отчество для того и существует, чтоб его произносили. Свою точку зрения он не раз втолковывал некоторым ветреным людям, вроде Тимофеева. И хотя тот иронически хмыкал и возражал, Авдей Самсонович своего добился: Тимофеев отучился называть старшего налогового инспектора Деревенщикову Светочкой, а называл, как и подобает, Светланой Николаевной.

Сегодня же выпитое шампанское внесло коррективы в нравственные устои Авдея Самсоновича. Он подошел к барьерчику и, широко улыбаясь верхним рядом крепких металлических зубов, сказал:

— Здравствуйте, милая Варюша.

Варя немало удивилась игривому тону обычно степенного, по-деловому сосредоточенного заведующего райфо, его улыбке, а еще больше его «милой Варюше»:

— Здравствуйте, Авдей Самсонович, — ответила она, не сумев скрыть в округлившихся каштановых глазах изумления, — Будете вносить?

— И вносить, и другие операции произведем, — молодцевато сообщил Авдей Самсонович. — Прежде всего заполним на тысячу рублей аккредитив.

Авдей Самсонович стянул прохудившиеся меховые рукавицы, снял с полысевшей головы потертую кожаную шапку, расстегнул полушубок и извлек из кармана очки в старинном замшевом футляре с цепочкой, когда-то, видимо, красивом, а теперь захватанном до дыр и утратившем от долгого пользования всякий цвет. Все движения Авдея Самсоновича были размеренны, неторопливы, как у человека, который никогда никуда не спешит.

— В отпуск едете? — догадалась Варя, разглаживая ладошкой на столе розово лоснящийся гербовый лист аккредитива.

— Нет, Варвара Викторовна, уезжаю совсем, — сказал Авдей Самсонович. Он зацепил за уши толстые пластмассовые дужки очков и добавил: — Завтра на материке буду.

— Неужели совсем? — с тревогой подняла на него веснушчатое личико Варя, и тревога ее была вызвана исключительно тем, что сберкасса нежданно-негаданно теряла своего лучшего вкладчика.

— И совсем, и навсегда, — шутливо ответил Авдей Самсонович, выкладывая на барьерчик пачки денежных купюр. — И — забудем навеки эти милые места!

— Ой, не забудете, вернетесь еще! Вот увидите, затоскуете и вернетесь. Сколько уже так уезжало, а потом назад. А потом жалеют, что всё деньги с книжки забрали, — горячо принялась убеждать Варя и, исчерпав все свое красноречие, посоветовала: — А вы бы не снимали, мало ли что.

— А я не снимаю, Варвара Викторовна, я перевожу. Вот по этому адресу, пожалуйста. — Авдей Самсонович подал ей бумажку с крупно написанным адресом.

— В Крым или на Кавказ, конечно! — вздохнула Варя, поняв, что всякие уговоры теперь бесполезны.

— Не угадали, это город на Волге, — с удовольствием пояснил Авдей Самсонович, — Во-первых, юг противопоказан для акклиматизации после Севера, а во-вторых, Варвара Викторовна, я прочел в журнале, что нынешний год — год активного Солнца. На юге, как нигде, повышена радиация. Зачем же рисковать здоровьем? Вы это тоже учтите.

Варя перестала слушать его — принялась заполнять аккредитивы. Авдей Самсонович тоже занялся делом. На чистом листе бумаги он произвел такие расчеты:

Получено под расчет 4382 р. 70 к.

Положить на аккредитив 1000 р. 00 к.

Взять на билеты, багаж, питание 200 р. 00 к.

Остаток 3182 р. 70 к.

Подбив баланс, Авдей Самсонович заполнил приходный ордер и обозначил в графе «прошу принять вклад» сумму остатка. Он отсчитал двести рублей, отведенные на билеты, багаж и питание, а остальные деньги, включая 70 копеек, вместе со сберкнижкой пододвинул на край барьерчика, поближе к Варе.

Процедура с оформлением денежных бумаг тянулась около часа, и, покинув, наконец, сберкассу, Авдей Самсонович с облегчением вздохнул — все основное сделано, теперь можно не спешить.

По пути домой Авдей Самсонович зашел в новый, недавно открывшийся продуктовый магазин. К магазину этому он никак не мог привыкнуть и, попадая в него, не переставал поражаться высоким стеклянным витринам и обилию выставленных в них продуктов. До перерыва в учреждениях оставалось еще минут десять, и в магазине народу не было. Авдей Самсонович неторопливо прошелся вдоль витрин, разглядывая россыпи конфет в радужных бумажках, всевозможные сорта печенья, крупы, пирамиды шампанского (других спиртных напитков в новом магазине не держали), какао и горы консервов с этикетками, от которых рябило в глазах. Молоденькие продавщицы в белом (этих продавщиц он не знал и не ведал, откуда они вдруг взялись в поселке) не обращали на него внимания, а расставляли на полках товары, стараясь придать им живописный вид.

Обойдя по кругу магазин, Авдей Самсонович вернулся в отдел консервов, попросил две-банки мясной тушенки и банку котлет в смальце. Молоденькая продавщица немедленно завернула испрошенное в лощеную бумагу и помогла Авдею Самсоновичу уложить в авоську. Он подал девушке двадцать пять рублей и увидел, как те отчего-то вдруг недоверчиво уставилась на купюру, а потом как-то странно метнула на него глазами.

Это рассмешило Авдея Самсоновича.

— Сомневаетесь, не фальшивая ли?

— Что вы! — вспыхнула продавщица и скоренько вручила ему сдачу.