Страница 82 из 116
А тот и сам мало чего понял из витиеватой речи князя и сказал царице просто:
— Собирайся. В Москву к царю в плен поедешь!
И сразу потемнело в глазах у Сююмбике. Значит, не замужество с Шах-Али, а плен. Значит, всем надеждам конец. Она поднялась, чтобы бросить в лицо ее обидчикам гневные слова, но впервые силы оставили её, ноги подкосились, и если бы служанки не подхватили ее под руки, упала бы на ковер.
И, может быть, аллах воскресил в памяти Сююмбике недавно слышанные слова: «Выиграть время».
Да, надо смириться, надо любой ценой остаться в Казани и выждать время. Никто не знает, что случится завтра.
Сююмбике подняла опущенную голову, сказала тихо:
— Пусть будет на то воля аллаха и царя московского,— и зарыдала.
Вечером Сююмбике позвала воеводу. Она была бледна, одета в траур. Было ясно, что разговор с князем уже обдуман.
— Может, я не знаю русских обычаев, пусть князь меня простит за это, но во всех войнах в плен берут тех, кто воюет. За что же пленил меня, слабую, беззащитную женщину с малым дитятей, русский царь? Переведи ему это, Алимерден.
— Не надо,—по-татарски ответил князь.— Сколько Алимерден знает по-русски, столько я знаю по-вашему. Утром Алимерден тебе неправильно перевел. Я про плен слов не говорил. И государь мой не пленить тебя повелел, а жизнь твою спасти. Люди казанские на престол просили Шигалея, государь мой им сие пожаловал и велел хану в жены тебя взять. А Шигалей в жены взять тебя отказался. Помыслили мы: тебе от него жизни не будет. И повелел государь привезти тебя в Москву.
— Как рабу, как злодейку негодную?
— Нет, как царицу. Ты выйди на берег — посмотри. Три тысячи лучших мечников будут служить твоей почетной охраной, тысяча стрелков будет приветствовать огнем твое вступление ка царский струг. И Москва тебя встретит по-царски.
— Князь, верно, знает, что недавно умер мой муж, хан Сафа- Гирей. Каждое утро и вечер шариат велит мне ходить на его гробницу и плакать. Я еще сорок дней должна ходить.
— Я бы тебя, царица, и год ждал, но ведь я не один. Со мной рати четыре тысячи. Корму взято на десять дён. Если остатные тридцать дён рать мою кормить будешь — ходи на могилу по полному обычаю.
— Спасибо тебе, князь. Через десять дней я в твоей власти.
Святой сеит был неожиданно удивлен, когда в дворцовой
мечети около ханских надгробий появилась царица Сююмбике.
С тех пор, как похоронили Сафу-Гирея, она на могиле мужа не была, а сейчас, видно, покаяться хочет перед отъездом из Казани.
Оставив охрану за дверью мечети, царица тихим шагом прошла к надгробию, упала на него и запричитала громко и протяжно:
— О Сафа, царь мой возлюбленный! Посмотри на свою покинутую горлицу, в слезах на могилу твою упавшую. Ты любил меня больше всех жен прекраснейших, посмотри на свою царицу: она теперь пленница, раба несчастная, вместе с сыном твоим уведут ее в землю чужую, иноязычную.
Сеит подошел к царице, притронулся к ее плечу.
— О аллах, я думала ты совсем не придешь, святой сеит,— заметила Сююмбике.— Меня ни на шаг не оставляют русские, я ем и сплю с охраной, только здесь позволили мне быть одной.
— Что угодно тебе, царица?
— Найди Алима Кучакова, приведи сюда тайно...
— Побойся всевышнего! — воскликнул сеит.
— Не ради греха зову его я сюда, а спасения Казани ради.
— Алим далеко отсюда. Говори, что ему передать.
— Казань не должна погибнуть, святой сеит! Город многолюден и силен, и верно сказал Кудугул: рознь съедает его. Скажи Алиму, что в час великой опасности пусть он будет в Казани, объединит всех людей на ее защиту
— Аллах не может унять рознь казанцев, как же Алиму...
— Только одно может объединить людей города — страх. Если Казань падет, погибнешь и ты, святой сеит, пойми это. И потому вселяй в души правоверных страх перед жестокостью русских. Я из Москвы помогу вам. Пошлю человека, который расскажет о замыслах московского царя, Алима же...
— Сюда идут,— шепнул сеит и скрылся за гробницами.
Через пять дней Сююмбике снова позвала князя. Смиренно сказала:
— Пять дней, пять ночей я не пила и не ела. Одетая в черное, я лежала на могиле мужа, проливая горькие слезы, призывая к себе смерть. Мой Сафа отпустил меня, явившись сегодня ночью во сне. Я готова следовать за тобой, князь.
— Завтра поедем,— ответил Серебряный.
Там, где река Казанка подходит к Муралеевым воротам, стоит сотня лодок. На каждой — десяток стрельцов с пищалями. Посреди лодок возвышается царский струг. На струге, будто фонарик, высокий теремок, внутри теремка — ковры, кресло в серебре.
В полдень из дворца тихо выехала колымага. В ней сидела
царица Казани с маленьким ханом на коленях. Утямыш-Гирей ничего не понимал и радовался, глядя на блестящие доспехи князя, ехавшего сзади, на множество русских воинов, окружавших колымагу.
Царице позволили взять с собой тридцать ее прислужниц и всех ногайских танцовщиц. Они тесной кучкой жались к колымаге, испуганно поглядывая по сторонам.
Сююмбике, подъезжая к берегу, заполненному народом, встала, поклонилась сначала в одну, потом в другую сторону. Глаза ее опухли от слез.
Она попросила остановиться.
Стрельцы по знаку князя отошли в сторону, колымагу сразу обступила плотная толпа казанцев.
— Люди земли казанской! — Сююмбике передала сына служанке и начала говорить. Все думали — начнет царица с жалобы, но только зло услышали в ее голосе.— Горе ждет вас, кровавое горе. Трепещите, казанцы! Напрасно вы возноситесь своей гордостью — никогда больше не будет Казань величественной, навсегда уйдет от нее слава. Господами вы были доныне, тысячи иноземных рабов, пресмыкаясь, служили вам. Придет время, и вы, казанцы, рабами будете лежать у ног бывших слуг. Запомните мои слова, казанцы: никто вам не поможет, кроме вас самих. Запомните мои слова!..
Хорошо умела говорить мудрая Сююмбике.
— Милый мой город, город поверженный,— царица простерла руки к стоящему на горе дворцу и зарыдала,— плачь вместе со мною над своим унижением. Вспомни, город мой, минувшую славу свою, веселые праздники, вольную жизнь. У тебя были мужественные и мудрые ханы, богатство, слава и сила. Где все это? О город мой! —Плач царицы разносился по берегу,— Страшный удар ждет тебя! Отныне не радостью и весельем будешь наполнен ты, а слезами и стонами. Реки крови прольются на твоих улицах. О, горе тебе, град несчастный!
Князь Серебряный недовольно морщился, слушал царицу, но прерывать ее не решался.
— Дайте, о люди, мне птицу быстролетную, я пошлю ее в мои родные степи к моему отцу и матери, пусть она расскажет о страшном горе их дочери, пусть она поведает, как везут ее на поругание и позор к русскому царю...
Князь не вытерпел, махнул рукой — и колымага тронулась. Сююмбике, плача, выкрикивала еще что-то, но слова тонули в шуме колес и копыт.
На берегу царицу взяли под руки и, рыдающую, перевели на струг. Прошло полчаса, воины расселись по лодкам, раздался
пищальный залп, и Сююмбике в последний раз взглянула в сторону Казани.
Через две недели она была в Москве...
Сеит хорошо понял Сююмбике. Во всех мечетях города изо дня в день муллы молились о спасении Казани. В часы утренних и вечерних молитв святители говорили народу об ужасных смертях, которые принесут русские, если возьмут город.
Страх расползался из мечетей по узким улицам, переулкам и скоро заполнил не только Казань, но и все улусы, расположенные вокруг.
В город собирались все, кто боялся жестокости русских. Забыты рознь и распри. Страх сковывал казанцев в один могучий кулак.
И в это время появился в Казани ногайский царевич Эддин- Г ирей.
СЕДОЙ БАРС
Служивого зовут на войну.
Испокон веков сборы были просты и недолги. Брал служивый мешок с просом, несколько фунтов соленой свинины, соль, смешанную с перцем, лук с чесноком. За пояс затыкал топорик, за голенище — ложку, в кисет клал трут с огнивом, брал медную посудину, рогатину — и к походу готов.