Чёрт не дремлет

Однажды, когда речь зашла о юноше из бухгалтерии, дядя Коленичка остановился и, подмигнув, рассудительно молвил в усы:

— Вот-вот женится — молодец, ей-богу!

Все замерли и уставились на Коленичку.

— Женится?!

— Конечно, — спокойно ответил старик и запыхтел трубкой. — А хороша, ничего не скажешь, такая беленькая, с косичками, розовощёкая, веснушчатая.

Дядю Коленичку обступили и засыпали вопросами. Дядя Коленичка вынул трубку изо рта, поскрёб подбородок и сказал:

— Да, милые мои, любовь — чертовская штука, клянусь богом. Чем больше любовь, тем больше мученья. Девушка она симпатичная, это так, да сердце у неё каменное. То говорит: ты ещё молод, то — родители не велят, потом — квартиры нет, и всё выдумывает, выдумывает и мучает парня. Но, наконец, не выдержала, склонила ему головку на грудь и весь галстук замочила горькими слезами: «Дурачок, говорит, — неужели ты не видишь, что я тебя испытываю? Ведь я полюбила тебя с первой минуты, с той первомайской вечеринки, на которой ты мне юбку облил лимонадом…» Во как, — расплылся в улыбке дядя Коленичка. — Я им говорю: чего вы ждёте, женитесь!

Дядю Коленичку выслушали в такой тишине, что стало слышно, как вокруг юноши из бухгалтерии ломается лёд.

Любопытные допрашивали:

— Откуда вы всё это знаете, дядя Коленичка?

Дядя Коленичка удивился:

— Как откуда? У него спросил.

— И он вам всё это рассказал? — не поверили они.

— А как же! Почему же не рассказать? — не понимал дядя Коленичка. — А вы не расскажете, если вас спросят ласково и по-хорошему?..

Бухгалтерия расчувствовалась. На юношу глядели отеческим взглядом и, понимающе кивая головами, обсуждали его тихое счастье. «Пора! Желаем ему удачи!» Если бы мы только знали…

— Хорошая бухгалтерия, — заявил начальник, — должна быть, как цветник. Во-первых, бухгалтерская работа — тонкая и точная, здесь нужна ясная голова и радость в сердце. Во-вторых, мрачные счетоводы делают ошибки в балансах, а иногда и растраты. В-третьих, к чему столько разговоров; за конкретным примером далеко ходить не надо…

— Товарищи, — громыхал сотрудник отдела кадров на совещаниях, — ошибается тот, кто полагает, что при социализме отмирают личные проблемы! Иногда в грохоте подъёмных кранов и рёве бульдозеров мы не замечаем тихого голоса некоторых наших друзей, делаем вид, что они не имеют права на свою личную жизнь, на свои радости и страсти, и, наконец, осмелимся сказать прямо: на неприятности и индивидуальные трагедии! Нет, товарищи, этот взгляд, основанный на теории бесконфликтности, следует выкорчевать с корнем! Отталкивающим примером вульгаризации и бюрократического отношения к кадрам может служить присутствующий здесь… — Тут оратор сделал паузу и тихонько обратился к соседу: — А вообще-то говоря, этот… присутствующий? Который это?..

— Предлагаю, — заявил на заседании комитета Союза молодёжи товарищ Иванич, — дать товарищу лектору ещё никому не порученную нагрузку пресс-референта. С одной стороны, это органически связано с его нагрузкой редактора стенных газет, а с другой — у нас есть твёрдая уверенность в том, что при его всем: известном энтузиазме и трудолюбии он будет нести эти нагрузки с примерной добросовестностью и старанием. Ставлю на голосование, кто за? Принято единогласно.

Юноша по-прежнему жил, как умел: подсчитывал, писал каллиграфическим почерком, подчёркивал по линейке, улыбался людям и пил пастеризованное цельное молоко, которое приносил ему дядя Коленичка. Его девушка, милая, веснушчатая блондинка, была ему верна и любила его. Следует подчеркнуть, что это было большой удачей, ибо выше всяких человеческих сил представить себе, что могло бы произойти, если бы она обманула его или, скажем, бросила, и молодой человек пришёл бы в бухгалтерию грустный, бледный, невыспавшийся, словом, оторвавшись от коллектива, с отрицательным отношением к его радостным победам, ставя свои мелкие личные чувства выше общественного движения, — короче говоря, как дезертир и реакционер.

Перевод В. Петровой.

Типичный случай

— Случай должен быть типичным, — сказал главный редактор репортёру Штриху, ибо придерживался мнения, что инструкции должны быть точными и принципиальными, — таким, чтобы он каждого касался, каждого интересовал и так далее.

— Понятно, — ответил Штрих, хотя слушал только краем уха и разглядывал в окно фасад дома., напротив, походивший на плохо свёрстанную передовицу. Штрих, со своей стороны, придерживался мнения, что инструкции главного редактора можно выслушивать краем уха.

— Проблематика сегодняшнего дня должна отражать, так сказать, узловые моменты, — сказал главный редактор.

— Понятно, — снова терпеливо и немного рассеянно ответил Штрих, — короче говоря, речь пойдёт о жилотделе?

— Может быть, — сказал главный редактор, словно ещё размышляя или колеблясь. — Подойди по-деловому и критически. Ну, честь праце!

— Понятно, — сказал редактор Штрих. — Честь праце.

Он надел пальто, сунул в карман булку с колбасой и отправился писать репортаж.

За углом стояло огромное отделанное керамикой здание, в котором помещалось какое-то крупное учреждение. Штрих полагал, что не имеет смысла искать бог знает где материал, который можно найти за углом. Это соображение помогало ему сэкономить массу энергии.

Пока Штриху выписывали пропуск, он мысленно составлял план репортажа. Пункт первый: жилищным вопрос по Энгельсу. Пункт второй: постановление правительства и забота о человеке. Пункт третий: конкретные человеческие судьбы, которые волновали бы, трогали и убеждали. Пункт четвёртый: долой бюрократические пережитки при осуществлении жилищной политики. Пункт пятый и последний: краткое интервью с ответственным работником Национального комитета и перспективы на будущее, подкреплённые наглядными статистическими данными. Таких репортажей было уже не меньше ста пятидесяти, но именно это и свидетельствовало об их необходимости и огромной популярности.

Репортёр Штрих представился в отделе кадров с доброй улыбкой человека, которого глубоко трогают судьбы людей. Он изъявил желание мощным оружием печати помочь конкретным живым людям в их борьбе с пережитками старого образа мыслей, за лучшее будущее. Главным образом в области жилищной проблемы.

Потом он вынул блокнот и, основываясь на своём богатом опыте, стал с уверенностью ждать, когда его забросают примерами: как люди по три с лишним года ждут комнаты, спят в канцеляриях на письменных столах между чернильницами и печатями «Отказать», или получают «месяц условно» за оскорбление некоего служащего из жилотдела. Но ничего подобного не произошло.

Товарищи из отдела кадров, удивлённо улыбаясь, посмотрели на репортёра Штриха, и один из них сказал:

— Подумать только, — значит, и вам уже известно?..

— Конечно, известно, — ответил репортёр Штрих с бодрой готовностью, потому что считал журналиста, которому «неизвестно», самым никчёмным и жалким созданием. — Мы знаем всё, — скромно подчеркнул он. — Мы живём, так сказать, держа руку на пульсе времени… Зеркало жизни… Голос современности…

Однако любопытство Штриха было всё же сильнее его самолюбования.

— Но знать — мало, — директивно произнёс он, — нет, товарищи, необходимо докопаться до сущности дела, до социальной сути явления.

Двое-трое утвердительно кивнули. Четвёртый наклонился над ящиком стола и, обращаясь к анкетам, сказал:

— Этак наш Квасничка скоро станет сенсацией.

— Ну, нет, — ответил Штрих с каменным лицом, хотя его журналистское сердце забилось сильнее. — Что нет то нет, — сказал он спокойно и благоразумно, — никакой сенсации, сенсацию из товарища Кваснички раздула бы буржуазная печать, мечтающая о дешёвых скандалах. Для нас товарищ Квасничка — это просто типичное явление, интересное с точки зрения конкретных живых человеческих судеб, но с широким общественным значением. Словом, где я могу видеть товарища, Квасничку?