Страница 53 из 59
— Ну, до завтра ещё много времени. Надо набраться сил.
— Нет, нет! Завтра непременно: силы уже есть. Хоть сейчас через границу!
Он хочет подняться, однако нос его снова становится серым, голова бессильно падает на подушку. Леся испуганно кладёт руку ему на лоб.
— Вот видите! Хватит, хватит разговаривать! Лежите тихо и неподвижно. Сейчас я дам вам поесть. А потом уйду и вы будете спать.
— Только ещё немного подержите так руку.
— Хорошо. Но с условием: не двигаться и не разговаривать.
— А чувствовать можно?
Леся не отвечает. Нестеренко закрывает глаза и снова слушает внутри себя тихую, праздничную музыку.
Опершись лбом на кулаки, Мик почти лежит грудью на столе. Леся стоит возле шкафа, прижавшись к его зеркалу и поглаживая ладонями гладкое холодноватое стекло. В комнате обычный для одинокого мужчины кавардак, кисловатая влажноватость холодит кончик носа.
Мик долго молчит и вдруг глухо швыряет:
— И ты сейчас прямо от него?
— Да.
Мик разбито поднимает голову, отбрасывает тело на спинку стула и, засунув руки в карманы, вытягивает ноги под столом. Серые большие глаза, глядя вдаль, щурятся задумчиво, тоскливо-тоскливо, и презрительно отвисла толстая нижняя губа.
Кончиком туфли Леся старательно засовывает под шкаф кусочек прилипшей к полу бумажки.
Мик глубоко вздыхает, вынимает руки из карманов, встаёт и мрачно потягивается.
— Так. Значит, крах на всех фронтах. Здорово. Чистая работа. Такого у меня ещё не было. Ни разу. Гм!
Он ставит ноги циркулем, опускает голову, но не водит по привычке кончиками пальцев над верхней губой. Руки висят апатично, бессильно.
Леся подгоняет бумажку к ножке шкафа.
— Так. Значит, теперь совершенно один. Здорово. Вот это я понимаю: ударчик! Мастерский. Можно сказать, с чистого неба. Фу, чёрт…
Он отчаянно поводит головой и плечами, словно силясь вывернуться из-под того, что теснит и душит.
Леся взглядывает на него и снова опускает голову
— Ну, что ж! Так, значит, едешь с ним на Украину? Когда?
Леся оставляет бумажку и смотрит на Мика глубокими влажными глазами.
— Как только окончательно выздоровеет. Но, Мик, мы же с тобой в последнее время жили… больше как товарищи, а не… Ты сам не раз говорил, что…
Мик торопливо перебивает её:
— Ну, да, да, разумеется. Я ничего. Конечно. Полюбила, чего уж тут.
— Я всё равно не смогла бы так жить дальше. Ты — сильный, у тебя своя цель, идея…
Мик снова быстро бросает:
— Да, конечно, конечно! Ты не оправдывайся. Только вот что… Гм, забыл… А как же с визами?
— Мы перейдём границу нелегально.
— Ага. Так. Переходите на Волыни, там легче.
— Я так и думала. Но знаешь что, Мик…
Леся останавливается и несмело смотрит на Мика. Он молча ждёт, избегая её взгляда.
— …знаешь что, поехали с нами. Хватит этого изгнания, поисков, этих фантастических проектов и идей. Едем к новой жизни. Ты полюбишь какую-нибудь женщину, и… всё начнётся заново. Хочешь, Мик?
Мик презрительно выпячивает кадык.
— Я так быстро своих позиций не сдаю. Когда буду лежать на погосте, вот тогда и сдам. Но до этого, чёрта с два, ещё далеко! Нет, я с вами не поеду. Да и зачем я вам сдался? Не до меня вам. Ну, хорошо. Так, значит… Гм, снова забыл… Ну. всё едино! Ты хочешь, наверно, взять свои вещи? Правда?
— Успею. Я не за тем пришла, Мик…
— Ну, конечно, конечно. Так ты бери. Твой второй чемодан там, за шкафом. Только возьми мой. Мой лучше и больше. И вообще… Ну, а я тем временем пойду. У меня тут как раз свидание с одним человечком…
Он быстро отворачивается и торопливо надевает свой коверкотик. Содрав пятернёй шляпу с крючка, подходит к Лесе и протягивает ей руку.
— Ну, прощай, Леся. Если что и бывало в нашей жизни не… не то… не вспоминай. А может, было и что-нибудь хорошее…
Леся взмахивает руками, обнимает Мика за плечи и прижимается головой к его груди.
— Мик, Мик, если бы ты знал, как мне больно!
— Ну, ну, глупости. Ничего. Чего там! Для тебя это очень хорошо. Ну, укладывай, укладывай вещи… Я должен спешить…
Он снимает её руки со своих плеч, пожимает их и стремительно идёт к двери.
— Мик! Но ведь, мы же будем видеться?
— Ну, конечно, конечно!
И, не оглянувшись, торопливо выходит из комнаты.
Леся стоит на том же месте с опущенными руками, а слёзы сами катятся по ресницам из широко раскрытых глаз, мокрыми дорожками стекают по лицу.
Через полчаса она с чемоданчиком у ног сидит в авто. И тут вспоминает: нужно позвонить консьержке, чтоб непременно купила на завтрак, к кофе стерилизованного молока. Останавливает автомобиль и забегает в маленькое бистро, из которого они часто звонили с Миком. Кивнув хозяину, она быстро проходит через зал в коридорчик с закоулком для телефона.
Но дверь в закоулок прикрыта, через узкую щель виден электрический свет на стенах и чья-то фигура — занято. Леся, досадуя, хочет отойти, но в это мгновение замечает, как фигура резко клонится вперёд. Слышится сильный удар о стену. И вслед за этим — взрыв мучительного мужского рыдания.
Леся уже знает, кто там, внутри. Ей виден локоть Мика, опёршийся на полочку, где лежит телефонная книга, а большой палец, торчащий над ухом, непрерывно вздрагивает.
До боли закусив губу, Леся спиной движется к двери в зал и тихонько выскальзывает.
Не позвонив консьержке, она приезжает домой, ложится, не раздеваясь, и долго-долго лежит в темноте с широко раскрытыми, горячими глазами.
Хозяйка пансиона, прислуга и некоторые из старых пансионеров и явном волнении: в салоне господин Кавуненко. Он хочет по какому-то делу переговорить с господином Загайкевичем и госпожой Кузнецовой. Вид у него необычный: через всю половину лица — страшный тёмно-кровавый рубец, лицо — мертвенно-бледное, синеватые глаза запали, глазные впадины — буро-фиолетовые.
Но сам он какой-то другой: исчез мрачный, виноватый взгляд из-под бровей, куда-то девались робость и неуклюжесть. Приветлив, прост, па крыльях носа — смешливые бугорки и смешинка в уголках глаз. Только, видно, очень ослаб — то ли от болезни, так изувечившей его, то ли от чего-то другого, — еле держится на ногах. Одна рука — на чёрной перевязи. Жозефина, рассказывая об увиденном Лесе, ахает от удивления, жалости и страха. А Леся, волнуясь, быстро-быстро закручивает волосы узлом на затылке.
Да, в салоне сидит господин Кавуненко в пальто, держа шляпу на колене. За дверью слышны голоса. Кавуненко поднимается — шляпа в правой руке, — ждёт.
В салон входят госпожа Кузнецова и Свистун. Соня вся серо-белая от пудры, только губы — крикливо-оранжевые. Глаза — уставшие, тусклые, синие, увядшие веки. Однако она приветливо улыбается и с ленивым интересом рассматривает Нестеренко, протягивая ему руку.
— Давненько вас не видела, господин Кавуненко. Вы хотели о чём-то говорить со мной?
Он молча, согласно кивает ей, кладёт шляпу на стул и берёт её руку. Соня бросает взгляд на чёрную перевязь.
Свистун, в новом пальто, с шляпой на затылке, насмешливо оглядывает Нестеренко с головы до ног и поигрывает новенькой тростью с ручкой из слоновой кости. Он не здоровается, в позе его — подчёркнутый вызов. Прыщики замазаны чем-то белым. Вообще весь он какой-то отреставрированный, обновлённый.
Нестеренко, поздоровавшись с Соней, поворачивается к Свистуну с тем же приветливым видом. Но, внимательно глянув на него, собирает у носа смешливые морщинки и снова обращает взгляд на Соню.
Свистун делает грациозное движение тростью, держа её между двумя пальцами, и произносит куда-то в воздух:
— Я вижу, моё присутствие здесь кое для кого — соринка в глазу.
Соня вяло смотрит на Свистуна и переводит взгляд на Нестеренко, ожидая его ответа. Но тот, пристально вглядываясь в Соню, спрашивает:
— А господин Загайкевич спустится?
Соня удивляется:
— Загайкевич? А я откуда знаю? Зачем он вам?