Страница 4 из 59
— Зачем?
— А затем, что Гунявый должен был приехать в Париж уже неделю назад, но задержался в Берлине. Мои агенты дали ему адрес этого пансиона. Понимаете? Надо, чтоб, когда он приедет, в пансионе оказалась свободная комната. И не одна, а две. Одна для него, а другая для нашего человека. Да ещё чтобы обе эти комнаты были рядом. Вы думаете, легко их обнаружить сейчас в Париже? Далее. Надо найти человека, который мог бы заняться Гунявым. Найти можно, но разве этот человек станет работать на нас даром? Кроме того, нужна какая-нибудь женщина, и притом красивая. А ей требуются то красивые чулки, то платья, то то, то сё. Это дёшево? А я, полагаете, могу питаться одними парижскими туманами? Мне и моей семье есть не нужно? Вот и считайте.
Крук продолжает смотреть в чашку. Да, конечно, всё сводится к тому, что Финкель получит плату и станет питаться не туманами Парижа, а деньгами Крука.
— Да что говорить о таких мелочах! Тут более серьёзные обстоятельства, Прокоп Панасович. За Гунявым уже гоняются другие. Вот что!
Крук быстро и тревожно поднимает жёстко-кудрявую голову.
— Да, да! С одной стороны примазался к нему какой-то Свистун. Знаете вы такого?
— Это его фамилия?
— Фамилия. Импозантная, правда? И ведь действительно свистун: маленький прыщеватый паршивчик. Когда-то, во времена революции, был комиссарчиком при милиции на железной дороге. Теперь делает большую политику за границей.
— А какое он имеет отношение к Гунявому? Знает он о золоте?
Финкель веером, как курица хвост, растопыривает пальцы на обеих руках.
— Неизвестно! Может, знает. А может, и не знает. Но известно, что отношения с Гунявым у него странные. Гунявый то ли боится его, то ли уважает, то ли очень уж зависит от этого свистуна, чёрт их разберёт. Во всяком случае, он у Свистуна едва ли не за лакея, в каком-то странном подчинении. У Свистуна своих денег, разумеется, чёрта с два, и живёт он на кошт Гунявого. Но впечатление такое, что за всё платит Свистун. А мне забота. Я занял эти две комнаты в пансионе, но, боюсь, если не найдётся комнаты Свистуну, они переедут в другой пансион. Гоняйся тогда за ними! Да и это ещё, в конце концов, небольшая беда. А хуже то, что большевики тоже гоняются за Гунявым. Да, да! Они, очевидно, тоже только и ждут, чтобы он нашёл компаньона. Тогда арестуют их обоих или просто схватят и отвезут в Россию. А вы сомневаетесь, действительно ли верное дело. Не бойтесь, большевики понапрасну гоняться не станут.
— А это действительно так?
Финкель вздыхает.
— Прокоп Панасович! Финкель, возможно, последний идиот в астрономии, но в своём деле ему телескопы не нужны. Ну, а что вы скажете, например, на то, что в этом пансионе, где я держу две комнаты, уже живёт известная чекистка Соня? Специально присланная из Берлина? А?
— Чекистка? Женщина?
— А что вы себе думаете? Это неплохая идея. Я вам ручаюсь, что через неделю она будет любовницей Гунявого. Ну, а вы сами как известный, хе, непротивник женщин отлично понимаете, что может хорошенькая женщина. Ой-ой!
Улыбка Финкеля становится и тёплой, и скорбной.
— А она красива, эта Соня?
— Хе! Ллойд-Джордж выложил бы перед нею все свои секреты, не то что какой-то там Гунявый! Живёт она под именем Наталии Кузнецовой. Можете проверить.
— Гм! Это скверные обстоятельства.
— А вы думаете, мне хочется танцевать от них? Я сейчас ломаю голову, где найти такую женщину, чтоб парализовала эту Соньку, чтоб оттолкнула Гунявого от неё. Конечно, где же и искать, как не в Париже. Слава Богу! Если б у меня было столько тысяч, сколько их здесь. Но в данном случае всё несколько сложнее. Есть у меня на примете одна дамочка. Но, боюсь, с нею дело не выгорит.
— Девушка?
— Нет, не девушка. А кто именно, неизвестно. Была когда-то замужем за офицером, но его убили на войне что-то через месяц после свадьбы. Выходит, вроде бы вдова. Но лет восемь уже живёт с одним типом. То ли он ей муж, то ли любовник, то ли родственник, то ли что-то ещё, понять трудно. Вроде бы муж. но у него на глазах она заводит романы с другими.
— Ну, так с этой стороны, значит, никаких препятствий не будет. А красивая?
На этот вопрос Финкель улыбается гордо и самодовольно.
— Прокоп Панасович! О Финкеле можно без опаски сказать, что он столько же понимает в химии, сколько блоха в философии Канта. Но упрекнуть его, что он не способен отличить красивую женщину от дурнушки, — это всё равно, как упрекнуть Бога, что он не в состоянии отличить грешника от святого. Там одни глаза чего стоят! Вы когда-нибудь видели фиолетовые глаза?
— Синие, хотите сказать?
— «Синие, синие»! Фиолетовые, я вам говорю! Две большие фиалки. Вот какие глаза! А волосы? Нестриженая. И какие волосы? Ниже колен. Как распустит, так прямо тебе русалка. А цвет лица? Ах. Боже, сердце замирает! Нежный, ровный, благородно белый. И чёрт её знает, как она сохранила его в этих эмигрантских скитаниях, в дебошах и романах.
— А на романы легка?
Финкель лукаво щурит глаз в ответ на явное оживление и интерес в глазах Крука.
— Что? Вы уже готовы оказаться на месте Гунявого? Нет. хоть и легка, но вы уж пока что удовлетворитесь своим гаремом. Эту мы пустим в оборот. Единственный дефект: вульгарна. Не физически, конечно. В том как раз и трагедия, что страшный контраст психики с физикой. Физически так изящна, изысканна, благородна. Губы такие детские, невинные, что становись перед ней на колени и молись, как на Мадонну. А как заговорит да ещё выпьет, каюк, всё впечатление пропадает. При ком угодно может выругаться едва ли не матом. И в разговоре все такие простецкие, вульгарные слова! Поэзии, знаете ли. нет! Поэзии! Нет, знаете ли, этакой женской загадочности, игры, тонкости. Даже грустно, я вам скажу. А не глупая женина. Совсем не глупая. Так временами остроумна и остра на язык, так цветиста.
— Ну, ладно. А почему же. собственно, с нею может не получиться?
— Почему? А потому, что не выдержит конкуренции с Сонькой. Э. Сонька не проста! Окончила даже какой-то университет. Кроме того, коммунистка, идейная, убеждённая. С психологией. Может так подойти к Гунявому, что полностью окрутит. Тут как раз нужна тонкость, игра. Надо ударить по воображению этого чекиста. Недостаточно в первый же вечер пойти с ним в постель. Дело не в этом. Надо брать его вглубь. А сможет ли наша Лесечка со своей повадкой? Вот разве что она чуть-чуть актриса. Хочет даже играть в кино. Но одно дело — кино, а другое — жизнь. Да и захочет ли она сама взяться за это дело?
— А почему не захочет?
Финкель с упрёком склоняет голову на плечо.
— Ну, как же. почему? Ей же нужно сказать, кто он? Ведь даже проститутка не захочет иметь роман с чекистом. А тут женщина интеллигентная, да ещё, может, чекисты расстреляли кого-нибудь из её близких.
Крук равнодушно-сонно прихлёбывает кофе.
— Значит, надо только получше заплатить.
— Ну нет. Прокоп Панасович, в таких делах иногда не помогает и самая высокая плата.
Крук неохотно, пренебрежительно кривит толстые губы.
— Не знаю. Случаев таких не помню. Всё зависит только от суммы. Купить можно любого. Любого, без исключений. Самый святой и самый нравственный станет целоваться и обниматься с какими угодно грабителями, убийцами и преступниками. Ещё и уважать будет. Уверяю вас. Пустой вопрос. И ваша Леся согласится, и муж её, или любовник, или брат, или кто б он там ни был. И кажется мне, что прежде всего нужно поговорить с ним. Когда должен приехать Гунявый?
Наум Абрамович хочет ответить Круку на его весьма неделикатную в отношении самого Финкеля сентенцию. По себе судить всех — слишком смело. Но что спорить с каким-то Круком? Ему необходимо верить, что все такие, как он. что он не хуже остальных и что его даже чтут.
— Получил телеграмму, что послезавтра утром Гунявый будет в Париже.
— Так вот что. Наум Абрамович, я принимаю участие в этом деле. Обязуюсь ассигновать до ста тысяч. Обо всех деталях поговорим потом. А теперь предлагаю сразу же поехать к этой Лесе и всё выяснить. Если не получится с ней. быстрее искать другую. У меня тоже есть одна на примете. Платим, и айда!