Страница 20 из 59
Загайкевич с улыбкой поднимает голову, снова подходит к своему месту и садится рядом с Лесей. Ольга Ивановна тепло и приветливо кивает ему. Довольна, что вернулся? Нет, её всё-таки грех называть буржуазочкой. Она — один из тех покойников, дорогих и близких, что жили когда-то в этом самом пансионе и наивно рисовали себе социализм «по образу и подобию своему». Она ведь называет себя социалисткой, чего же ещё требовать? И кто знает, что для социализма весомее: наивность «чистоты» или трезвость реальности?
Неожиданно дверь в салон открывается, и вбегает Свистун. Быстро и плотно закрыв за собой дверь, он на цыпочках выбегает на середину комнаты и поднимает вверх обе коротенькие ручки. Жёлтая щёточка волос смята шляпой, прыщи невероятно красные и горят, аж сверкают, как звёзды, тонкие губки почему-то припухли.
— Внимание! Ради бога! Я приготовил вам сегодня прекрасный номер!
Эти кровавые прыщи, поднятые вверх ручки, вся острая мордочка так таинственно воодушевлены, что все затихают, замолкают и ждут.
Свистун торопливо оглядывается на дверь и свистящим шёпотом бросает то одной группе, то другой:
— Сейчас здесь будет господин Кавуненко! Не обращайте на него никакого особого внимания. Слышите: никакого особого внимания! Ни о чём не спрашивайте, только подавайте реплики и хвалите.
Госпожа Кузнецова бросает внимательный взгляд на доску с шахматами и сразу же снова устремляет глаза на маленького, взволнованного человечка.
— Но в чём же дело? Скажите, чтобы мы могли подготовиться.
Свистун весь сгибается и таинственно-радостно шипит:
— Господин Кавуненко пьян! Понимаете? Фантастически пьян. Один выпил целую бутылку коньяку и ещё массу всякой всячины!
— О!
— Нет-нет, вы не бойтесь, не бойтесь! Я вам ручаюсь. Уж можете положиться на меня. Он тихий да ласковый, и никаких бесчинств. Абсолютно. Тут уж я гарантирую. Но он как лунатик. Понимаете? И его нельзя будить. Он — совершенно другой. Увидите сами. Номер будет прекрасный, я вам говорю! Только ради Бога, никакого удивления, как будто всё так и должно быть. Да, он сейчас войдёт! Он там раздевается.
Загайкевич видит, что Ольга Ивановна почему-то покраснела — и шея и низ лица, как человек, испытывающий тяжёлую неловкость и стыд. Действительно. ввести мертвецки пьяного человека в салон — такое со стороны этого фертика слишком уж бесцеремонно. Да и сам он, очевидно, пьян.
— Может, вы хотели бы уйти отсюда, Ольга Ивановна?
Ольга Ивановна живо, быстро поворачивается к нему.
— О, нет! Я хочу побыть здесь. Это интересно. У меня…
Но дверь снова открывается, Свистун прикусывает губу, подмигивает и с равнодушным, небрежным видом, засунув руки в карманы, склоняет голову на плечо.
Входит господин Кавуненко. Прежде всего, никакого беспорядка во внешнем виде — тот же аккуратный пробор в волосах, бородка расчёсана, одежда застёгнута, как полагается. Никакой шатающейся походки. Наоборот, словно бы даже больше твёрдости в ногах, гибкости и свободы в теле. Появился какой-то своеобразно плавный ритм, грация в движениях. Он приветливо, сдержанногалантно и всё с той же непривычной для него лёгкостью и свободой кланяется всем. Той зажатости. когда он как бы протискивался вдоль стен, нет и в помине.
Потому-то и заметно, что с ним действительно случилось что-то необыкновенное. Да, ещё и глаза: они не удивлённые и круглые, как обычно, а продолговатее, тяжелее и добрее. На крыльях носа насмешливые морщинки, которые иногда — так редко — появляются у него.
И вроде бы никаких изменений, и совершенно другой человек.
— Ну и погодка в этом современном Вавилоне!
Гундосость в голосе значительно заметнее, но она звучит сегодня мягко и нежно, как в старом инструменте. Даже приятно слышать.
Высокий швед слишком уж сочувственно подаёт реплику:
— Снова дождь?
— И какой! Если он пойдёт ещё несколько дней, то ковчегами — не ковчегами, а гондолами запасаться надо.
Госпожа Кузнецова живо подхватывает:
— И гитарами! И балконами! И любимыми!
Господин Кавуненко галантно склоняет перед ней голову.
— Осмелюсь выставить свою кандидатуру. Гитары, к сожалению, ещё
Свистун напряжённо следит сбоку за каждым движением своего «номера». Не дав Гунявому закончить, он восклицает:
— Гитара есть!
И бежит к итальянцу. Тот уже сам протягивает инструмент.
Господин Кавуненко снова кланяется госпоже Кузнецовой — с несколько старомодной или же театральной элегантностью.
— Значит, даже гитара есть.
Госпожа Кузнецова с весёлой важностью откидывает головку назад (сегодня она особенно обжигающе красива, черты лица подчёркнуто утончённые, нежная смуглость холёной кожи, глаза искрятся).
— А серенада? Одной гитары мало! Серенаду хочу!
Тогда господин Кавуненко снисходительно, едва заметно улыбнувшись, полуоборачивается к Свистуну, небрежным, привычным движением берёт из рук его гитару и прижимает к груди. Не торопясь, не убирая насмешливых морщинок с крыльев носа, откидывает весь торс назад, вытягивает вверх руку с гитарным грифом и выставляет ногу вперёд.
И совершенно неожиданно для всех сочным, уверенным и тёплым баритоном, которому не мешает гундосость, поёт по-итальянски:
И пальцы с такой привычной властностью извлекают аккорды из струн, металлический и тоже словно бы чуть гнусавый звон их так покорно, созвучно окутывает голос, и такая уверенность в откинутой назад голове, в полуприщуренных тяжёлых глазах, что Соня чуть ли не с испугом смотрит на этого странного человека. Закончив тихим, каким-то умоляющим перебором, Кавуненко низко кланяется госпоже Кузнецовой и тем же небрежным жестом, как великий артист, протягивает гитару куда-то назад. Там её подхватывает Свистун.
Итальянец, будто ужаленный пчелою, вскакивает, машет руками, кричит что-то по-итальянски, рукоплещет. За ним шумно хлопают все остальные. Даже госпожа Сарро, отложив шитьё, беззвучно прикладывает ладонь к ладони. Госпожа Кузнецова поражена и хочет сказать что-то господину Кавуненко. но Свистун так испуганно делает ей знаки, что она сдерживает себя и только нетерпеливо бросает:
— Переведите, переведите!
За господина Кавуненко это делает итальянец. Он никогда не слышал ни слов, ни мелодии этой серенады, но она божественна! И исполнена до такой степени артистично, что поневоле возникает вопрос к господину…
Свистун дёргает итальянца за полу.
— Одним словом, это божественно! И я сейчас переведу…
Загайкевич смотрит на Ольгу Ивановну и видит, что глаза её блестят, не отрываются от Гунявого, а по-детски пухлая нижняя губа, словно от боли, чуть искривилась. Сколь чуток к музыке этот женский организм!
— Правда, Ольга Ивановна, весьма интересная метаморфоза? Подумать только, что сделала бутылка коньяку! Интересный случай с невропатологической точки зрения.
Ольга Ивановна странно, как бы издалека, вслушивается в его слова, хмурится и снова смотрит на героя дня.
Загайкевич криво улыбается: если б она знала, кто он в действительности, этот «господин Кавуненко»! Талант, разбуженный одной или двумя бутылками, показался бы ей не таким уж привлекательным.
Неожиданно взрывается смех. Только господин Кавуненко серьёзен, разве что по обе стороны носа мило и смешливо морщится кожа, да глаза тепло и невинно смотрят на всех, будто и не он вырвал этот всеобщий хохот.
Однако ни Ольга Ивановна, ни Загайкевич не встают со своих мест, хотя все с жадными, готовыми к взрыву улыбками устремлены к господину Кавуненко. Он говорит слишком тихо, да и гнусавость скрадывает слова.
И снова, как будто опрокинули стол с посудой, разлетаются хохот и аплодисменты.