Страница 17 из 54
— Дорогой оракул правды, — не успокаивался Паювийдик, — не относи к себе того, что я сейчас скажу, о присутствующих ни один разумный человек не говорит. Должен признаться вам, гвардейцы, что я не перевариваю деятелей, которые, услыхав где-то, что труд в классовом обществе — рабский труд, теперь повторяют это до бесконечности — устно и письменно. В другом месте они вычитают, что труд в Советской стране — это дело чести, доблести и славы, и долдонят так, что слушать тошно. Еще пытаются поучать тебя! Поднимают уровень твоей идейно-политической сознательности! Да шут подери, что я, этого сам не знаю! Но я знаю и другое. Что весь мир держится на труде и что если человек — человек, то он всегда ценит хорошую работу и радуется хорошей работе. Прозит, друзья!
Хаавик пошел танцевать.
— На плечи нашего поколения легли гигантские задачи, — вставил Пыдрус. — Главное, чтобы мы правильно понимали цель своей жизни.
— Цель моей жизни… — Паювийдик задумался. — Нет, я не умею этого выразить, — признался он. — На фронте я мечтал о многом. О жирных щах. О пышной бабенке, с которой ты спишь между чистыми простынями. О хорошей выпивке этак в «главу государства»[10].
Он расхохотался и не договорил.
Андрес Лапетеус почувствовал, что и он растерялся бы, доведись ему отвечать о цели своей жизни.
— Кое-кто из тех, что считают умным повторять все, что предписывают авторитеты, вроде… тот выпалил бы с ходу: цель моей жизни — коммунизм.
— А тебе коммунизм не по нутру? — спросил Пыдрус.
— Будь мне коммунизм не по нутру, разве я не сумел бы в начале войны смыться в кусты? Сейчас топтал бы мостовые Стокгольма или Торонто. Коммунизм — это, как бы тебе сказать, конечная цель для всех. То, что нас объединяет. Но в этом у каждого должна быть своя личная часть. Каждый должен знать, что нужно делать именно ему. Сумма этих частей и дала бы общее. Коммунизм. Мы, бывает, много галдим, так что в ушах гудит, а дел маловато. Но коммунизм без дел — пустая болтовня.
Андрес Лапетеус снова подумал, что он и впрямь оказался бы в затруднении, если бы ему пришлось ясно высказать, к чему он стремится, в чем смысл его жизни. Конечно, он смог бы рассуждать о социализме и о счастье народа, но так мог бы говорить любой, кому приемлем советский строй. А слова Паювийдика о личной части каждого — это, похоже, не пустая болтовня.
«Какова цель моей жизни?»
Здесь, за столом в ресторане, Лапетеус обнаружил, что он никогда не продумывал таких вещей до конца. В школьные годы он мечтал о разных профессиях. Представлял себя врачом, машинистом паровоза и, наконец, летчиком. Чем больше приближалось окончание средней школы, тем более прозаичный вид принимали его планы на будущее. Работа с твердым жалованьем — об ином он уже и не думал. Как будто бы скромное желание, но и его оказалось не так-то легко выполнить. После многомесячного обивания порогов получил службу в банке. Конечно, сновать рассыльным по различным конторам, магазинам, учреждениям было горьковато. Но, сидя за столом и регистрируя поступившие письма, он чувствовал себя приятно. Он ничего не имел против карьеры банковского чиновника, однако выше первой ступеньки так и не поднялся. Через год в связи с сокращением его уволили. Как компенсацию дали трехстрочную рекомендацию, где было сказано, что он добросовестный и старательный молодой человек. Потом он стал агентом, но эта должность не пришлась ему по вкусу. Торгаша или лавочника из него не получится — в этом он убедился уже через несколько месяцев, когда не заработал и половины того, что получал в банке. Из магазина, торговавшего канцелярскими машинками, ушел по собственному желанию.
Жизнь лесоруба не претила ему. Как человеку сильному, работа топором и пилой доставляла порой даже удовольствие. В канцелярии лесничества ему понравилось еще больше. Но и сегодня, когда под его началом находились все леса Эстонии, он не был уверен, что его призвание именно лесное дело или, говоря точнее, лесная промышленность. Предложи ему сейчас в другой области примерно такое же место, едва ли он очень-то упирался бы. А при большей зарплате согласился бы сразу.
Понял Андрес Лапетеус и другое. Он должен прийти к внутренней ясности. Иначе он может ворочать в лесах, терзать телефоны, рассылать директивы и требовать отчеты, но останется только исполнителем приказов, делающим то, что требуют. Его могут ценить, отмечать в приказах и хвалить на собраниях, но это ничего не меняет. Он все же останется человеком без твердой жизненной цели.
Такой вывод испугал Андреса Лапетеуса.
Он смотрел на Паювийдика и думал, что бывший сержант роты, наверно, до мозга костей строитель. У Паювийдика душа не на месте из-за того, что дома строят плохо. И ругается он не просто так, а зная, что здания можно возводить несравненно лучше; он не доволен теми, кто мирится с меньшим. Лапетеус не мог точно сказать себе, чем отличается его отношение к жизни от отношения к жизни Паювийдика, различие он ощущал скорее подсознательно, но все же ощущал. Это тревожило его, и он попытался отогнать беспокоящие мысли.
— Выпьем, друзья, — поднял он рюмку.
— Не торопись, капитан, — удержал его Паювийдик.
Неожиданно появившиеся колючки с жестокой настойчивостью царапали сердце Андреса Лапетеуса. Он успокаивал себя тем, что учится, а когда диплом будет в кармане, то сделает окончательный выбор' Если нужно, начнет еще учиться. Чтобы никто не мог упрекнуть его в том, что он профан, как иногда мимоходом дает ему понять заместитель.
Сердясь, он сказал Паювийдику:
— Смысл твоей жизни — строить.
— Ты ясновидец, — ухмыльнулся Паювийдик. — А вот мои глаза в отношении тебя слеповаты — никак не догадаюсь о твоей программе.
Лапетеус произнес прежним, почти злым тоном:
— Моя специальность — администратор.
— Что они производят? — мягко спросил Паювиидик.
— Акты и циркуляры, — засмеялся Пыдрус.
Лапетеус бросил на него недовольный взгляд.
— Ты такой же выуживатель отчетов и составитель циркуляров.
Пыдрус засмеялся еще веселее.
— Какой-то центр, который направляет строительные работы, должен быть, — произнес Паювийдик. — Но не чиновники должны там командовать, руководить обязаны строители.
Беспокойно набычившись, Лапетеус думал: все это слова. Главное, чтобы человек там, куда его поставят, ворочал во всю силу. Чтобы он все, что предусмотрено служебными обязанностями, выполнял. Чтобы у него была требуемая квалификация, чтобы он был честен.
— Я не стыжусь быть чиновником, — горячо выпалил он. — Без хороших чиновников и социализму не обойтись…
Собственно, и Пыдрус оказался бы в затруднении, если бы у него потребовали изложения личной программы. Специальность у него была. Когда в последний год войны люди все чаще стали подумывать о будущей работе, а гражданские органы, занимавшиеся распределением кадров, начали брать на учет специалистов, служивших в армии, Пыдрус заявил, что он преподаватель математики и после войны хочет работать в школе. Но ведь личная программа, цель человека и смысл его жизни не кроются только в подборе подходящей профессии. Эта проблема гораздо шире и глубже.
В перерывах между боями Пыдрус не раз представлял себе, что он снова стоит перед классной доской и объясняет ученикам тайны алгебры и геометрии. Уже давно, много лет тому назад, начал он в своем воображении создавать школу нового типа. И хотя он много думал о школе своей мечты, дальше фундамента он пока что не ушел. По правде говоря, и проект-то еще не был ясен.
Школа мечты Оскара Пыдруса совсем не походила на гимназию, где он до тридцать девятого года преподавал математику. Даже школьное здание виделось ему иное. Не такая мрачная каменная казарма, в которой он учился мальчишкой, и не такое, в которой потом учил сам. В конце тридцатых годов были построены несколько новых школьных зданий, в большинстве частных гимназий, лицеев и колледжей — импозантных, светлых, с продуманной планировкой. Проходя мимо, он с завистью смотрел на них, но школа его мечты была еще просторнее, светлее и при этом практичнее. Однако самое большое отличие было не в помещении. В конце концов, и в старом, вечно сумрачном здании, исполняющем функции храма мудрости уже десятки, а то и сотни лет, тоже можно преподавать по-новому.
10
Так в буржуазное время называли литровую бутылку водки.