Просека

— Что ж, я заберу, — говорит шофёр, — как за мясо я заплачу.

Мужики уносят поросёнка.

Кто-то из нас говорит шофёру, что он не виновен. Можно было и не останавливаться.

— Это в городе можно так, — говорит он, — а здесь нет. Здесь я проеду глухой ночью, а на следующий день будут знать, какая машина прошла, кто за баранкой сидел и куда и зачем ехал. И всё это без всякой милиции.

На. закате стало резко холодать. Кузов покрыт брезентом. Под скамейкой находим большой кусок толстого брезента. Укрываемся им, лежим, прижавшись друг к другу. Руки, ноги коченеют. Из кабины доносится весёлый смех девицы; цыплята её слабо попискивают. Стучим по кабине. Шофёр останавливает машину. Вываливаемся из кузова. В потёмках носимся с криками вокруг машины. Разогреваемся.

В Енисейске на улицах непролазная грязь. Встречаются живописные фигуры: в шароварах из чёрной материи и «шириной с Чёрное море», на ногах то ли ботинки, то ли сапоги без голенищ. Рожи пиратские. Прохожие не обращают на них внимания. Возможно, это портовые грузчики.

В конторе изыскательской партии нас оформляют рабочими. Мы поплывём в Подкаменную, где формируются отряды. Пристань маленькая. Ожидаем пароходик «Некрасов». В конторе предупредили, чтоб мы держались вместе. При посадке на пароход надо следить за вещами. Но кто посмеет сунуться к нам?

Свежо. Вода в Енисее мутная. Бурого цвета. Наконец бочком, бочком подползает к пристани колёсный пароходик. Капитан его одноглаз. Лицо припухшее, толстый живот туго обтянут широким ремнём. Уперев левую руку в бок, капитан через жестяной рупор отдаёт команды. Вид его очень внушителен. Но мы на этот колёсный пароходик смотрим как на телегу. Кажется, для такой телеги уж больно солиден капитан. Да и команда у него — мальчишки лет по восемнадцати, с дерзкими физиономиями. С улыбкой смотрим на живописного капитана.

Трап уложен, толпа хлынула по нему. Мы стоим в стороне.

— Ратуйте! — вдруг кричит женский голос. — Держите, держите его!

Женщина в клетчатом платке пробивается в толпе прочь от парохода.

— Держите! — кричит она.

Вырывается на простор, видит, что никто не убегает, ловить некого. Испуганно смотрит некоторое время на нас, приседает, схватившись за голову. Вскрикнув, бросается в толпу.

Мы заходим на пароход последними. Под палубой свободных мест нет. Ветер северный, пароходик ползёт навстречу ему. Мы устраиваемся на корме у трубы. Удивляемся, почему такое уютное местечко никто не занял. Но вот пароход прибавил ходу, быстрей завертелись колёса. Из трубы повалил густой чёрный дым. На нас оседают жирные хлопья сажи. Живописный капитан, два матросика и женщина в клетчатом платке ходят между пассажирами. У женщины широкое лицо, вздёрнутый нос.

Внимательно присматривается к пассажирам. Наконец они появляются на корме. Маленькие глазки женщины осматривают нас.

— И тут нету, — говорит она и крестится. — Господи, да как же это! Тот с усами и худой такой был, — говорит она капитану, — всё жался ко мне. То сбоку, то сзади. А как стиснули, а потом отпустили, я и почуяла, что нету корзины за плечами!

У неё срезали корзину.

Капитан суёт в рот пустую трубку, тотчас вынимает её.

— Жался, жался, — говорит он, — а ты небось и рада была. Теперь радуйся. Марш по местам! — командует он матросикам. Медленно удаляется следом за ними.

Уходит и женщина, что-то шепча и крестясь.

Мы сидим и озираемся, отмахиваясь от хлопьев сажи. Дима, вытянув длинные ноги, то и дело снимает очки, протирает их. Угрюмо смотрит прямо перед собой. Я убеждён, что он думает о своей хористке.

То ли дремлю, то ли засыпаю. Изредка пароходик останавливается, матросы спускают на воду шлюпку. Увозят на берег пассажиров. Оттуда возвращаются с новыми. Третий час ползём, четвёртый. За шумом пароходной машины и её колёс не слышим, как ворчит Енисей. Видим только, как он вздымает бурые волны, недовольный встречным ветром. Правый берег реки гористый. Изредка на нём — оползни. В таких местах ели и ёлочки сильно наклонены в сторону Енисея. И впечатление, будто они сбегают по склону к воде.

Сидеть без движения нам надоедает. Разбредаемся по пароходу. Женщина в клетчатом платке жулика не нашла. Сидит рядом с бородатым стариком, спокойно толкует ему о чём-то. Тучи на небе ещё больше сгустились, опустились ниже. Но вокруг говорят, что такая погода ненадолго. Ветер должен перемениться, и небо расчистится.

Мрачное небо, мрачные берега, холодный ветер — всё это заставляет нас искать веселья в самих себе. Даём концерт на расчёсках, ложках и кружках.

На корму стягиваются зрители. Даже сам капитан приходит послушать нас. Пыхает трубкой, едва заметно кивает своей тяжёлой головой. Должно быть, ему нравится.

Вечером на пароходе прокручивают пластинки. Потом приходят к нам матросики с английским магнитофоном, личной собственностью капитана. Записывают студенческие песни. С гордостью рассказывают, что их капитан много лет водил океанские пароходы. По какой причине он угодил сюда, они не знают. А может, просто не хотят говорить.

За полночь стали проглядывать звёздочки. Ветер подул сбоку. Хоть и западный, но нам не лучше: теперь мы открыты. То и дело вскакиваем и бегаем по палубе. Когда я впервые ехал из Петровска в Ленинград, когда из Ленинграда уезжал работать в Тихвин, помню, я был радостно возбуждён. Особенно во время поездки в Тихвин. Тогда возбуждение должно было гасить тревогу, которая владела мной. Тревогу за себя, за свою судьбу, Я был одинок. Теперь я спокоен. Я замёрз. Левая нога онемела от холода. Хочется уснуть, но сон не идёт. Лицо и руки мои грязны от сажи, но я спокоен. Я среди таких же, как я. Здесь не я, а мы. Скоро придёт утро, взойдёт солнце и всё будет прекрасно.

Я жалею, что уезжал в Тихвин и пропустил год? Нет, не жалею. Я радуюсь, что не уехал тогда в Магадан. Всё надо делать сообща, с товарищами. Их надо находить.

Дима задремал. Во сне суёт голову под мою руку, что-то шепчет. Я прикрываю его полой своего пиджака. Пусть хоть он поспит.

К Подкаменной подплываем на рассвете. Небо чистое, в бледных звёздочках. Енисей спокоен. Первый ряд деревенских домов метрах в двухстах от берега. Остальные карабкаются по склону к тайге. Тихо. В избах дымятся трубы. Людей не видно. Посреди улицы лежит большущая стая собак. Все как одна вскинули голову, насторожились. Мы даже придерживаем шаг, думая, что это наш вид встревожил их. Вся стая вдруг разом. вскидывается, с рёвом проносится мимо нас куда-то за деревню.

Стройная девушка в длинной юбке несёт воду на коромысле. Брус-сов спрашивает, где контора геологов. Девушка оборачивается, молча осматривает нас, и мы видим, что это пожилая женщина с красивыми глазами. Кожа лица её темна, сплошь разрисована мельчайшими, но отчётливо выделяющимися морщинками. Саша повторяет вопрос.

— А вон изба в два этажа, — кивает женщина, — там и живут начальники.

Но никаких начальников мы не находим. По той причине, что их и нет здесь. Геодезисты со своими отрядами работают в тайге. Постоянно живёт в деревне только завхоз по фамилии Пименов. Ему лет пятьдесят. Он говорлив, подвижен. Обе челюсти у него золотые, на руках по золотому кольцу. Весело сообщает нам, что сейчас свободных геодезистов нет. Дня через три-четыре вернутся из отпуска, тогда разобьют нас по отрядам. И — в тайгу. А пока получаем палатки, спальные мешки. Устанавливаем палатки за деревней. Четверо суток живём здесь.

Мы с Димой побывали на месте падения знаменитого тунгусского метеорита. Пименов сказал нам, что ходу туда часа три, не больше. Пояснил, как идти вверх по Тунгуске и где свернуть, чтоб не заблудиться.

Из деревни мы отправились в начале восьмого. Вот уже полдень, давно мы свернули от Тунгуски прямо на север. Но никакой прогалины, по краям которой должны быть деревья без макушек, мы не замечаем. Прибавляем шагу. Изредка вспугиваем рябчиков.