Просека

— Зонд! — позвал я. Он оглянулся.

— Сволочь! — закричал он на всю столовую. — Это ты, Карта! Откуда ты? Где ты? Говорили, ты в Магадане? Черт! — Он ударил меня по плечу. — Ты поел? Ты куда сейчас?

— Никуда.

— Пойдём на улицу. Да ты где сейчас?

— Опять на втором курсе.

— Ну и правильно. А тут все: Магадан, Магадан. Какая-то повестка тебе приходила, чтоб ехать туда. Ты оттуда приехал?

— Нет. А была повестка?

— Говорили. Я не видел сам. Но говорили. Ха-ха! А Болконцев где?

— Ты помнишь его?

— Ну, как же! Он не приехал?

— Нет. Он в Сибири. Золото ищет. В Томском институте на заочном занимается.

Мы пересекли трамвайную линию. Прошли под железнодорожным мостом в парк ЛТА. Красивые листья клёнов там и тут опускались бесшумно на землю. Было тихо. Я уловил запах осени. Зондин разом стих.

— Давно здесь не был, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Как дела? — спросил я.

— Нормально… Гостил у своих родных… Один, — сказал он, помолчав. Вздохнул. — Твой чемодан Пряхин сдавал в камеру хранения. Ты был у него?

— Нет. Я ещё никого не видел.

— Отлично. Сейчас пойдём. Мы живём в трехместке: я, Пряхин и Кургузов. Мишка перевёлся на электромех. Он всё лето тут сидел: доедал физику, химию. Какие-то лабораторные работы делал. Вчера встретил его, говорит — уже приказ есть. Добился своего.

— А как Бес? — спросил я.

— Да живёт. Пряхину из-за него выговор вкатили. Кажется, без занесения в личное дело. Федя побил его.

Я рассмеялся.

— Не веришь? Серьёзно. Ещё весной, перед экзаменами.

— Да за что?

— Не знаю. Без меня.

— Ну, ну?

— Меня не было тогда в комнате. Ты же знаешь, как я живу. Как жил тогда, — поправился он. — Пошли в общагу.

Зондин остановился. Мы повернули обратно.

— Как твоя половина? — спросил я.

— Так, — махнул он рукой. И замолчал.

У Пряхина был гость, земляк его. Огромного роста, в новом костюме из тёмно-синего бостона; брюки вправлены в сапоги. Он сидел и молчал, смотрел на нас не мигая. Ему, видно, было скучно слушать наш разговор. Прилёг отдохнуть и уснул. Мы до потёмок беседовали. Явился Бес — вынырнул из коридора.

— Привет Шишкиным! — крикнул, включил свет. — В темноте гужуетесь? — спросил он. Увидев меня, часто заморгал. — А, Картавин, — сказал он, хихикнул, подмигнул. Достал из-под койки посылочный ящик. И сгинул.

— Ты выговор получил из-за него? — спросил я Пряхина.

Он засмеялся.

— Да. Влепили.

— За что ты его?

— Да чёрт его знает за что! Да я и не бил его, а стукнул разок.

— За что?

— Как тебе объяснить… Ха-ха-ха! — закатился он, и окна ответили слабым звоном. — Понимаешь, Карта, я никогда никого не бил. Ха-ха-ха!.. Я сам не знаю, как вышло, Карта! Он мне ничего не сделал, но, понимаешь, терпеть я его не могу! Я и на бюро говорил так, на меня девчонки набросились: как так — ударить человека ни за что? А я и сам не знаю как. Я чертил, он вертелся возле. Говорю ему: уйди, не мешай — смеётся. Я и стукнул.

— Чего ж вы его в комнату приняли?

— Кто принял? Мы приехали, стали устраиваться. Принесли с Зондиным постели, смотрим — а Бес уже тут. Койку застелил и бреется. «А, говорит, и вы со мной в этой комнате?» Что ж с ним поделаешь?

Проснулся земляк Пряхина, и они уехали в город. Мы с Зондиным отправились бродить по Лесному. Я рассказывал, где был и что делал. Зондин молча слушал, внимательно разглядывал встречных девушек. В потёмках я не видел его лица. Но я. знал, сейчас он взорвётся.

— К чёрту! — Он выругался, сломал ветку, бросил её. — Я тебе скажу, Борька, я смотреть на свою жену не могу, а? Ты понимаешь? — Он уставился мне в глаза. — Ты смеёшься? — спросил он.

— Нет, — сказал я, — успокойся ты.

— Понимаешь, Карта, она всё врёт мне!

— Врёт?

Я стиснул зубы, отстал немного от него.

— Да, врёт. Ещё в прошлом году я заметил это, понимаешь? Я стал следить за ней, за каждым её словом — на каждом шагу врёт. И не только мне, но и подругам: одной говорит одно, другой — противоположное. Знаешь, когда пригляделся, увидел, что всем врёт. Ну, думаю, ладно: должно быть, она просто болтушка, пусть, думаю, болтает. Но вот летом поехал к её родителям. Она уже у них была. Договорились, пятнадцатого августа поедем на полторы недели к моим старикам. А она вдруг заболела, понимаешь? Что молчишь?

— А что мне говорить? Разойдитесь.

— О, легко сказать! — Зондин умолк. — Пойдём домой, Карта, — сказал он. — Ты уж извини, надо показаться. Знаешь, я никакого совета не жду, но хоть поговорить… С Пряхиным невозможно, он сразу ревёт: бросай её к чёртовой матери!

Вот какие у Зондина дела. Я один остался из тех, с кем он жил в дни сумасшедшей своей влюблённости. Недели две-три я не вижу его. Вдруг он явится в комнату, поздоровается со Скирденко, с Димой. Сядет на мою койку, сидит молча, ждёт, когда я приду, а если я в комнате и занят — когда мои сожители уйдут куда-нибудь. Вслух болтаем о разных разностях, но про себя думаем об одном и том же. Без слов беседуем. Облегчив душу, Зондин уходит к своей половине.

С середины и до конца третьего семестра мне приходится поголодать. Эконом я скверный. Когда я перебрался в общежитие из сарайчика, у меня была тысяча рублей. Без стипендии жить пять месяцев. Надо тратить из своих двести в месяц. Родители, накинув сотню, присылают двести. На четыреста можно прожить, но надо экономить. Но я надеюсь на заработок: «А, ладно, заработаю!» И обедаю не на пять рублей, а на семь, десять.

Четверо пятикурсников ходят работать к Ивану Ильичу. Я этого крохобора видеть не могу. Но… но пошёл бы к нему — а вдруг он отомстит мне за прошлогоднее? Скажет: «Больше людей мне не надо». И ещё усмехнётся, а я наговорю ему дерзостей и уйду ни с чем.

Зачёты и чертежи мне зачли прошлогодние. Время есть, я опять зачастил в библиотеку в домике с башенками. Библиотекарша та же, и я часа по три сижу в маленьком читальном зале. В разговоре с библиотекаршей сказал как-то, что мои знакомые студенты ищут работу.

— Я знаю, где можно заработать, — ответила она, — в Публичке на третьем этаже занимаются слепые. Им студенты читают вслух книги. Получают за это деньги. Вы скажите ребятам, пусть съездят туда. Лучше — вечером, они там занимаются в основном после шести.

В семь часов еду в Публичку, а в начале девятого уже читаю «Анти-Дюринг», и меня внимательно слушают трое слепых ребят и две девушки.

Пожилая женщина, с которой я вёл переговоры, сказала: за каждого моего слушателя я буду получать по рублю за час чтения. Каждый вечер читать по два часа. Что ж, это десять рублей. Я прикинул, сколько это будет, если каждый день буду читать, через день. Вдруг увеличится количество слушателей?

Но провёл я всего пять занятий. Уже выработал нужную скорость чтения. Уяснил, что слушатели лучше воспринимают с голоса, когда ты сам не вникаешь в смысл строчек. Следишь только за знаками препинания, за ритмом чтения.

Первый час пятого занятия провёл, как мне казалось, блестяще. Сделали перерыв, я вышел покурить. Когда возвращаюсь, вижу, один юноша подходит к каждому из слушателей. Что-то произносит. И ему дают деньги. Тонкие пальцы девушки достают из портфельчика деньги. Держась очень прямо, она отсчитывает рубли. Что-то шепчет ему. Он кивает.

— Завтра обязательно, — говорит он ей.

— Принесу, принесу, — отвечает она, — ребята, правда, он хорошо сегодня читал?

И все заговорили о том, как внятно, чётко я читал.

Но второй час провожу менее складно. То и дело запинаюсь, сам вникаю в смысл строчек, чтоб не думать о слушателях.

После чтения юноша вручает мне деньги. Договариваемся: завтра я приду пораньше на полчаса и почитаю подольше. Спрашиваю: для чего он со всех собирал деньги. Для меня. Кто же платит мне за то, что я читаю? Они сами. Сегодня они получили стипендию и рассчитались.

— Там недодали вам пять рублей, завтра отдадим, — говорит он.