Страница 75 из 85
Никуда он, подлец, не уйдет. Девчонки улыбаются, переглядываются. Сима Баранова не выдержала:
— Надя! Явился твой… А ничего парнишка! Познакомь. Может, я его от тебя отвлеку? Познакомь?
Он догнал меня около «Метрополя». Попытался взять под руку. Я вырвалась. Тогда он пошел рядом и все говорил, говорил:
— Я теперь все знаю. Все. Где живешь, кто твой парень. Не веришь? Могу сообщить: Брюсовский переулок… Что, поверила? Даю тебе сроку два дня. Или ты придешь ко мне, или я все расскажу твоему Коле. Все расскажу. Понятно?
Как мне хотелось закричать, ударить по его противному лицу, по толстым, липким губам. А я шла молча, стараясь не слушать его злой и глупой болтовни. На мое счастье, в кинотеатре кончился сеанс, и я оторвалась от него, спряталась за прохожих. Но он нашел меня, взял за руку.
— Прости меня. Я не знаю, что говорю. Я с ума схожу…
Я видела мать Коли — Екатерину Павловну. Она вышла из гастронома под гостиницей «Москва», посмотрела на нас и заторопилась. Я бегом за ней. А Константин мне вслед:
— Ну, подожди, сволочь!
Я Екатерину Павловну догнала:
— Давайте я сумку понесу. Вам тяжело…
— Наденька! Откуда ты взялась?
Она говорила со мной, как всегда, ласково, а глаза была строгие, и я в них прочитала: «С кем это ты?»
И я решила — расскажу ей все. Она меня поймет, поверит.
Екатерина Павловна мне поверила. Она все выслушала, хотя я от волнения говорила, наверное, не совсем понятно. Она меня ни разу не перебила, а потом сказала:
— Спасибо тебе, доченька, за доверие. Я тебя и раньше любила, как родную, а теперь еще больше, как свою. Коле мы пока о нашем разговоре не скажем…
И я еще решила — буду называть ее не Екатерина Павловна, а мама.
Мама меня обняла, поцеловала и очень весело сказала:
— А на этого типа, если он не перестанет, управу найдем… И Нинки ему не видать. Какой он ей отец! Раньше надо было ему думать…
У меня теперь есть союзник!
Я НЕ ОДНА ДУМАЮ О ГРОХОТОВЕ
Вчера поздно вечером позвонила Клавдия Борисовна Нижегородова, учительница вечерней школы при комбинате:
— Когда можно зайти к вам, товарищ секретарь? Вы мне очень нужны.
По ее голосу я почувствовала, что я ей действительно нужна.
— Приходите сейчас…
Я ее запомнила по речи на конференции. Она очень хорошо рассказывала о молодежи комбината, о тяге к занятиям. И вообще, кто хотя раз видел Клавдию Борисовну, не может ее не запомнить. Она очень приятная, у нее такая очаровательная улыбка. А какая фигура, какие волосы. А глаза: синие, ресницы длинные…
Она не знает, что я совершенно случайно посвящена в ее тайну — эта милая, на вид такая счастливая женщина очень несчастлива в семейной жизни. Замуж она вышла рано, на втором курсе. Ее муж гремел в то время на весь институт. Несколько его пародий на известных поэтов студенты знали наизусть. Пародий было не много — пять или шесть, они нигде не печатались, но славу Нижегородову принесли огромную. Еще бы, наш, свой, отделал под орех самого Твардовского.
Рассказывали, что как-то в институт приехали поэты. Был среди них пожилой, совершенно седой человек, отдавший много сил борьбе за мир. Вечер шел, как все литературные вечера, горячо, взволнованно. С особенным вниманием молодежь слушала последнего оратора — седого поэта.
Закончив читать, он спросил, не хочет ли кто из студентов прочесть свои стихи. И тогда на сцену поднялся Нижегородов. Его первая эпиграмма, посвященная любителю выпить, была встречена смехом. Смеялись не только хозяева, громко хохотали гости, в том числе и тот, кому были посвящены злые строчки.
Ободренный вниманием, Ннжегородов разошелся и после двух-трех своих старых пародий прочитал свежую, только что написанную, посвященную старому поэту. Но это была уже не пародия, а грубый, оскорбительный пасквиль. Зал затих, никто не смеялся, никто не аплодировал. С последних рядов взволнованный девичий голос выкрикнул:
— Подлец!
Вечер закрыл седой поэт. Он очень хорошо, с подкупающей теплотой поблагодарил студентов за внимание, обещал приехать еще раз и притащить с собой коллег. О Нижегородове он не сказал ни одного слова.
Слава Нижегородова слиняла. Как-то он попытался на студенческом вечере прочесть свою новую пародию — его не стали слушать, всем вдруг стало ясно, что его стряпня — результат патологической зависти к настоящим талантливым поэтам и ничего общего с литературой не имеет. С тех пор прошло много лет. Клавдия Борисовна успела окончить аспирантуру, стать кандидатом педагогических наук, заслуженной учительницей РСФСР. Она работает в Академии педагогических наук, но не оставляет вечернюю школу при комбинате — в этой школе она провела когда-то свой первый урок. И даже на партийном учете состоит в парторганизации комбината. А Нижегородов нигде не работает. Он по-прежнему пишет стихи, главным образом пародии. Их не печатают.
Клавдии Борисовне совсем недавно предоставили двухкомнатную квартиру. До этого она с мужем и двумя дочками-школьницами жила в однокомнатной. В крохотной кухне на маленьком столике делалось все: дети учили уроки, Клавдия Борисовна писала свою диссертацию. А комната — это «кабинет» Нижегородова. Папа там творит свои гениальные произведения. Нарушать творческий покой стихотворца никто не смеет — ни жена, ни тем паче дети.
Утром дети говорят с матерью шепотом, чтобы не разбудить папу.
Просыпается Нижегородов поздно, во второй половине дня, ждет, когда младшая дочка придет из школы и приготовит ему кофе. Нижегородов невероятный трус, боится свежего воздуха, сквозняков, даже воды. Он здоров как бык, только немного бледен от недостатка свежего воздуха и малоподвижности. Как-то он ударился животом об угол стола, и ему показалось, что он заболел всерьез. Он хныкал, чуть ли не плакал над своей преждевременной смертью. Клавдия Борисовна для сохранения уходящей жизни стала пихать в него самые вкусные вещи. Нижегородову это понравилось. Он всячески поддерживает легенду о своей тяжелой болезни, а ест за троих… И этого паразита (другого слова я подобрать не могу) Клавдия Борисовна, говорят, любит и сумела внушить детям уважение к бездельнику отцу.
Несколько лет назад она на расспросы знакомых о муже радостно отвечала, что он, слава богу, закончил книгу стихов, «только чего-то тянут в издательстве, сами понимаете, как трудно начинать». Потом она о книге говорить перестала, да ее никто о муже больше и не спрашивает, он никому не интересен.
Этот негодяй постепенно превратился в лютого человеконенавистника. Лет пять назад мы случайно оказались в одном доме и надолго запомнили его нудный голос и злые оценки, которые он с упоением разбрасывал пригоршнями.
Клавдия Борисовна без всякого предисловия начала:
— У меня нет больше сил. Я вчера сказала ему все. Объяснила, что не хочу? больше с ним жить… С ним обморок. Вызвала «неотложку», а они не едут — знают его. Уговорила. Приехали и накричали на меня: «По пустякам вызываете! Здоров как лошадь! Симулянт. Влейте в него валерьянки на крайний случай… И кормите поменьше, разжирел…» Извините, что я к вам с таким делом. Но мне, кроме вас, не с кем посоветоваться… Дети в лагере, да с ними и не будешь на эту тему…
Мы с ней засиделись. Все работники райкома ушли, я погасила верхний свет, оставила только настольную лампу.
Что я могла ей посоветовать? И можно ли вообще в подобных делах давать советы?
Не могла же я ей рассказать, как сама много лет назад чуть-чуть не разошлась с моим Алешей…
А началось все с пустяка. Накопила я тогда от стипендии триста рублей, по-нынешнему тридцать. Очень мне хотелось купить кофточку белую гипюровую, они только-только в моду входили, и сумочку замшевую. Пришла я в магазин, выбрала покупку — и в кассу, — а денег нет. Или обронила, или кто моей беспечностью воспользовался — неважно, денег нет.
Пришла я домой расстроенная, даже заплаканная. Алеша меня выслушал, хотел что-то сказать, а я все подробности перебираю. Алеша помрачнел, а я ничего не замечаю, все переживаю утрату кофточки и сумочки…