Страница 29 из 85
Кучер для порядка возразил:
— Сказали — на Солнечную!
— Мало ли что! Мне виднее! Давай газуй!
Кучер не возражал, тем более что сам жил на Мельничной.
Пока тетя Уля делилась с сестрой последними новостями, кучер сходил домой пообедать. На Солнечную, к дому Соловьевой, попали часа через три.
Тетя Уля долго стучала в дверь, но никто не отзывался. Потом выглянула соседка.
— Нет никого. Сама на службе, муж в отъезде, а дети на Сети купаются. И не жди. Не придут, пока не посинеют…
На коротком производственном совещании, где тетя Уля играла главные роли — председателя и оратора, а кучер только слушателя, решили везти «чертовщину» в горпромсовет и сдать Соловьевой или самому Стряпкову.
А несчастный Кузьма Егорович в это время метался по городу. Убедившись, что вазу к Соловьевой не привезли, заведующий гончарным сектором понесся на своих двоих в горпромсовет. Он опоздал. У крыльца стояла пустая телега, а тетя Уля с кучером выходили из горпромсовета.
— Куда поставили? — прохрипел Стряпков.
— В кабинет товарища Соловьевой. Все руки обломали…
В темном коридоре Стряпков едва не сшиб Соловьеву.
— Что с вами, Кузьма Егорович?..
— Давление поднялось, — не моргнув, соврал он. — Жарко сегодня…
— Печет. Что это вы мне прислали?
— А вы разве не посмотрели?
— Тороплюсь. А что там?
— Новая продукция… Образец. Разрешите, я ее к себе перенесу.
— Не хочется возвращаться. Пути не будет. В понедельник посмотрим.
Стряпков злорадно подумал:
«В понедельник тебе, матушка, будет не до новинок. Дела сдавать будешь».
Затем его осенила деловая мысль: «А вдруг кабинет Соловьевой открыт?»
Он подергал ручку — дверь не поддавалась, Кузьма Егорович выскочил на улицу, подвел итоги, поставил перед собой задачи. Задач было три: первая — проникнуть в кабинет» вторая — сковырять с вазы портрет Соловьевой, третья — найти портрет Каблукова. Любой, в крайнем случае — самый маленький, для увеличения.
Все надо успеть сделать до утра понедельника. И еще две задачи: наиглавнейшая — сообщить радостную весть Якову Михайловичу Каблукову и второстепенная — информировать Христофорова.
Кузьма Егорович заглянул в отдел к Христофорову, но того на месте опять не оказалось. «Ладно, — подумал Стряпков, — я ему вечером расскажу». И рысью кинулся выполнять наиглавнейшую задачу.
Разговор начался с огурца. Стряпков достал из ящика стола твердый, как камешек, пупырчатый огурец и разрезал его, приговаривая:
— Огурец! Казалось, мелочь. Одно вкусовое ощущение, а пользы, извините, никакой. Ухаживаем. Поливаем. И вообще бережем. Особенно от заморозков. Не желаете, Яков Михайлович?
Каблуков удивленно, как на привидение, посмотрел на сослуживца:
— Благодарю…
Разговор явно не вытанцовывался.
— Не душно у нас, Яков Михайлович? Может, вспрыгнуть, окно открыть?
— Пар костей не ломит.
Стряпков распахнул окно, потянул носом.
— Приятно свежим ветерком обдувает. Вот так и на работе — придет новый руководитель, и словно свежим ветерком повеет.
Каблуков интереса к беседе не проявлял. Кузьма Егорович перешел на лирико-семейный тон:
— Хорош у вас сынок, Яков Михайлович. Во всех смыслах. Собой красив и разумом не обижен… Да если разобраться по-настоящему, в кого ему быть плохим? Жена у вас — первый сорт, даже высший, с глазурью.
Каблуков оторвался от бумажек. Стряпков сообразил, что приманка добрая, начал развивать мысли дальше:
— Ваше семейство можно на выставку. Достойно диплома первой степени…
— Обыкновенная семья. Ничего особенного.
Стряпков вспомнил про огурец, протянул тарелочку:
— Прошу, отведайте. Сделайте одолжение.
Каблуков взял дольку, положил в рот.
— Хорош! Вязниковский или муромский?
Стряпков сорвался со стула, протянул Каблукову руку:
— Не могу больше скрывать от вас, Яков Михайлович, как самый искренний друг. Нарушаю слово, данное товарищу Завивалову, — но не могу.
— Что такое?
— Сам видел. Так и написано: «Утвердить».
Каблуков на секунду опешил. Но только на секунду. Лицо у него стало непроницаемым, меж рыжеватых, кустистых бровей появилась продольная складка.
— Это уже не секрет, Кузьма Егорович. — Он ничего не знал, но, не желая показаться неинформированным, важно повторил: — Не секрет, Кузьма Егорович, не секрет. Это предполагалось. Брат Петр давно мне писал: «Пора тебе, Яков, на самостоятельную должность», — соврал Каблуков. — Подбор кадров — это не фунт изюма.
— Позвольте от всей души, от всего расширенного сердца. Одним словом, поздравляю.
В кабинет влетела счетовод, комсомолка Зина Часова, и с порога прощебетала:
— Вы, наверное, не поедете. Но на всякий случай сообщаю — завтра коллективная прогулка по реке до Остапова. Лодки забронированы. Будут два баяна. Сбор у лодочной станции. Водки брать не разрешается. Будет в буфете — по двести граммов на человека, то есть на мужчину. Все!
Стряпков всплеснул руками:
— Товарищ Часова, почему вы врываетесь без стука? А если мы заняты? И вообще, что у вас за вид?
Зина удивленно посмотрела на него и, ничего не сказав, хлопнула дверью.
— Возмутительно, Яков Михайлович. Придется приструнить.
— А тут многие распустились. Брат Петр в последний приезд говорил, что либерализм для администратора противопоказан. Тут, знаете, порядки надо наводить и наводить. Но ничего. Выправим.
Стряпков, взглянув на часы, радостно воскликнул:
— Батюшки-светы! Да ведь сегодня суббота! Вы домой, Яков Михайлович?
— Что вы! Посижу, подумаю. А вы уже уходите?
— Если я вам нужен, я с удовольствием. Я даже могу домой к вам вечером…
— А это мысль! Приходите. Одну минуточку! Я надеюсь на вашу скромность. До получения официального документа мне бы не хотелось, чтобы это сообщение широко популяризировалось.
— За кого вы меня принимаете? Я ведь только вам. Лично. Кстати, Яков Михаилович, почему бы вам но поехать завтра на прогулку? Увидите ваших подчиненных, так сказать, в естественном виде. Вам, как руководителю, это полезно.
— Подумаю… Сейчас я пас отпускаю и жду вечером.
И Яков Михайлович Каблуков остался один.
Первые пять минут власти! Их, наверное, переживают по-разному. Одни ведут себя просто: «Ну, назначили! Ну и что? Будем работать!» Другие слегка теряются, даже стесняются, пытаются оправдываться: «Уговорили, ей-богу, уговорили!» Третьи сразу перестают улыбаться и понимать шутки, четвертые звонят знакомым, справляются о здоровье и между прочим сообщают: «Я так устаю на своей новой работе, просто ужас». Пятые… одним словом, у всех по-разному проходит первый сладостный миг обладания руководящей должностью.
Не обходится и без недоразумений. Один товарищ за первые три минуты отдал три приказания — снять у предшественника на квартире телефон, запретить ему вызывать машину, вызвать ревизоров для тщательной проверки предыдущей деятельности. Все это едва не кончилось инфарктом миокарда у вновь назначенного, потому что через две минуты он узнал, что его предшественник назначен на еще более высокий пост.
А потом начинается медовый месяц: пересмотр штатного расписания, реконструкция аппарата, ремонт кабинета, перебивка мебели, — боже ты мой, сколько приятных забот и хлопот!
Яков Михайлович Каблуков первые пять минут уделил размышлениям.
«Вот жил я обыкновенно. Читал всякие входящие: «Просим отпустить без наряда партию стаканов». Сочинял разные исходящие: «Стаканы без наряда по себестоимости не отпускаем. Рекомендуем обратиться в торговую сеть непосредственно». Последнее слово желательно подчеркнуть. А подписывал исходящие не я. Подписывал Бушуев, а потом Соловьева. А почему я не мог? Почему? А потому, что я был не на первой роли. Теперь подписывать буду я сам. Буду вносить коррективы и подписывать. У меня теперь право первой подписи. Первой! Могу наносить резолюции: «Тов. Кашкину — для сведения и руководства». Или: «Тов. Каш-кину — для неуклонного руководства». «Неуклонного» подчеркнуть.