Книга иллюзий

А с другой стороны, продолжает Мартин после новой паузы, покончив с одной двусмысленностью, вы порождаете другую.

Ах, Мартин, ну какая двусмысленность? Куда уж яснее.

Существует тонкая грань между натиском и флиртом, можно броситься в чужие объятия и можно позволить созревшему яблоку самому упасть. В этой сцене, заканчивающейся приведенной репликой (Куда уж яснее), Клер с успехом аргументирует за обе стороны. Она соблазняет Мартина так умно и так невинно, что мы не ставим под сомнение ее мотивы. Тавтология желания: она хочет его, потому что она его хочет. Вместо того чтобы бесконечно обсуждать нюансы, она берет быка за рога. Снятый свитер – это не вульгарная декларация намерений. Это момент озарения, свидетельство высокого ума, и отныне Мартин знает, что он встретил ровню.

Они оказываются в той же постели, где познакомились нынче утром, только теперь они не отскакивают при первом же прикосновении, не хватаются за одежду, не спешат разбежаться. Крепко обнявшись, они вваливаются в спальню и, рухнув на кровать – руки, ноги, губы, прерывистое дыхание, – без обиняков дают нам понять, к чему идет дело. В 1946 году условности киноэкрана на этом поставили бы точку. После первых поцелуев режиссер оставлял героев в спальне, а камера переключалась на вспорхнувших воробьев, на рокочущий прибой, на несущийся в туннеле локомотив, – стандартный набор зрительных образов, заменяющих прямые высказывания плоти, – но Нью-Мексико это не Голливуд, и Гектору незачем было останавливать мотор. Летит одежда, обнажаются тела, Мартин и Клер занимаются любовью. Альма была права, предупреждая меня об эротических моментах в поздних фильмах Гектора, но она ошибалась, полагая, что они вызовут у меня шок. Все было снято деликатно, а в этой прозрачности намерений ощущалась какая-то особая острота. Приглушенный свет, игра теней – вся сцена длилась каких-нибудь полторы минуты. Гектор не ставил себе задачу возбудить или подразнить зрителя, скорее заставить нас забыть, что это кино, и когда губы Мартина скользят вниз по изгибам красивого тела, – женская грудь, живот, бугорок Венеры, нежная сторона бедра, – нам кажется, что это ему удалось. И опять же, никакой музыки. Только дыхание, да стон пружин, да ветер, гуляющий в невидимой, слившейся с ночью, кроне.

Поутру Мартин возобновляет свой закадровый монолог. Во время калейдоскопа сцен – проходит пять или шесть дней – он сообщает нам о том, как подвигается рассказ и растет его чувство к Клер. Вот он за пишущей машинкой, вот Клер за чтением книг, вот они вместе в разных концах дома: готовят ужин на кухне, целуются на кушетке в гостиной, гуляют в саду. А вот Мартин у себя в кабинете, стоя на четвереньках, обмакивает кисть в ведро с краской и старательно выводит на белой футболке печатными буквами: ЮМ. Позже мы видим эту футболку на Клер. Она сидит на постели в позе лотоса и читает очередного философа по списку – Дэвида Юма. Все эти маленькие виньетки перемежаются, на первый взгляд, случайными крупными планами предметов и деталей, не имеющих прямого отношения к словам Мартина: кипящий чайник, тлеющая сигарета, трепещущие белые занавески в оконном проеме. Пар, дым, ветер – нечто бесформенное, нематериальное. Мартин рисует перед нами идиллическую картину, абсолютное непрерывное счастье, но камера, показывающая нам все эти эфемерные образы, словно говорит: не верьте своим глазам, это все одна видимость.

Однажды, когда Мартин за обедом рассказывает Клер какую-то историю (Я ему говорю: Не веришь? А это что? И достаю из кармана…), его обрывает телефонный звонок. Мартин выходит из кадра, и мы видим только Клер. Выражение веселого дружелюбия на ее лице сменяется озабоченностью, даже тревогой. Это звонит Гектор из Куэрнаваки, и, хотя мы не слышим его голоса, суть понятна из комментариев Мартина. Надвигается холодный циклон, а печка на ладан дышит. Если температура упадет, как предсказывают синоптики, надо срочно вызывать специалиста. Звонить следует в компанию «Сантехника и отопление Джима Фортунато».

Мужчины обсуждают в общем-то житейские дела, но Клер слушает их разговор с возрастающим напряжением. И когда Мартин упоминает ее имя (Я только что рассказывал Клер о нашем пари в тот мой приезд), она опрометью кидается к двери. Это внезапное бегство вызывает у него удивление, но оно меркнет рядом с тем, которое ждет его в следующее мгновение. Что значит: какая Клер? переспрашивает он. Клер Мартин, Фридина племянница. Ответ Гектора понятен без слов, он написан у Мартина на лице: Я не знаю никакой Клер, первый раз о ней слышу.

А сама она тем временем убегает все дальше. Монтаж быстро сменяемых планов: Мартин выскакивает из дома и бросается в погоню, выкрикивая ее имя. Но Клер и не думает останавливаться, так что проходит еще секунд десять, прежде чем он ее настигает. Поймав за локоть, он разворачивает ее к себе лицом. Оба с трудом переводят дух и ловят ртом воздух, не в силах ничего сказать.

Мартин отдышался первым. Клер, что происходит? спрашивает он. Что все это значит? Она молчит, и тогда он выкрикивает ей в лицо: Говори же, ну!

Не надо кричать, произносит она ровным голосом. Я тебя хорошо слышу.

Как я только что узнал, у Фридиного брата двое детей и оба мальчики. Иными словами, у нее два племянника и ни одной племянницы. Что ты на это скажешь?

А что еще я могла сделать, чтобы ты мне поверил? Это был мой единственный шанс. Я думала, не сегодня-завтра ты сам догадаешься, и тогда все это будет уже не важно.

О чем я должен был догадаться? До сих пор Клер выглядела смущенной и какой-то скованной, ей было не столько стыдно за свой обман, сколько досадно, что ее разоблачили. Но стоит Мартину признаться в своем неведении, как она меняется в лице. На нем написано изумление. Ты правда, что ли, не понимаешь? спрашивает она. Мы уже неделю вместе, и ты не понимаешь?

Нет, он не понимает, да и мы, признаться, тоже. Умница и красавица Клер для всех загадка, и чем больше она говорит, тем труднее ее постичь.

Кто ты? спрашивает Мартин. Какого дьявола ты здесь оказалась?

Ах, Мартин, отвечает Клер, едва сдерживая слезы. Какая разница, кто я.

Большая!

Все это не важно, мой милый.

Как ты можешь так говорить?

Не важно, потому что ты любишь меня. Желаешь меня. Только это важно, остальное ерунда.

На затемнении нам показывают лицо Клер крупным планом, и, еще до того как начинается следующая сцена, мы слышим в отдалении пишущую машинку. По мере того как экран медленно оживает, стук клавиатуры становится все громче и громче, как будто мы входим в дом, поднимаемся по лестнице и приближаемся к кабинету. Когда картинка наконец оказывается в фокусе, мы видим глаза во весь экран. Камера держит их несколько мгновений и, дождавшись закадрового голоса, начинает отъезжать, открывая лицо, плечи, пальцы на клавиатуре и, наконец, Мартина целиком, печатающего на машинке. Ни разу не остановившись, камера покидает пределы кабинета и движется по коридору. Увы, снова звучит голос Мартина, Клер была права. Я любил ее, я хотел ее. Но как любить того, кому не доверяешь? Камера уперлась в дверь, та открылась сама собой, словно от одного взгляда, и теперь камера наплывает на Клер – сидя перед туалетным зеркалом, она делает макияж. На ней черная атласная комбинация, волосы небрежно собраны в пучок, шея обнажена. Умом, выдержкой, степенью свободы Клер превосходила всех женщин, которых я когда-либо знал, продолжает Мартин. Я всю жизнь мечтал о такой женщине, и вот стоило мне ее найти, как я испугался. Что она от меня скрывала? Какую страшную тайну отказывалась открыть? Один внутренний голос мне твердил: собери вещи и дуй отсюда, пока не поздно. Другой предупреждал: она тебя испытывает, и если ты не пройдешь этот тест, ты ее потеряешь.

Карандаш для бровей, тушь, румяна, пудра, губная помада. Пока Мартин произносит свой путаный и мучительный монолог, Клер трудится перед зеркалом, на наших глазах превращаясь в другую женщину. Порывистая девушка-подросток уступает место шикарной тонкой обольстительнице. Закончив туалет, она влезает в узкое черное вечернее платье и туфли на высоченных шпильках. Ее не узнать. Роскошная фигура, уверенная стать, женственность во всей ее неотразимой силе. С легкой улыбкой на устах она бросает последний взгляд в зеркало и выходит из комнаты.