Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 242

«Сделай что-нибудь!»

Сертификация в корне отличалась от других проверок — мы сразу это поняли. Закончив с анализами, сканированием и ощупыванием, нас принялись вызывать по одному на собеседование. Я был третьим. Там были стандартные вопросы типа «кем ты себя считаешь?» и «как ты относишься к людям?», а также извращённое «расскажите о своём предназначении», «что вы думаете о своих учителях», «какие поступки вы считаете правильными, а какие — недопустимыми?» Вопросы, пожирающие сами себя. Если ответить на них определённое количество раз, ответ, каким бы правильным и честным он ни был, станет лишь набором слов. К счастью, нас не часто мучили тестами подобного рода, и я без особого отвращения признался в том, в чём привык признаваться лишь самому себе.

В конце меня попросили «сделать что-нибудь». Тощая тётка с лицом английской гончей попросила, не поднимая глаз. Пробубнила под нос и даже не взглянула в мою сторону — знала, что остальные наблюдают.

Я смотрел на комиссию и думал о том, что они хотят моей смерти. На самом деле всё было несколько сложнее: только треть действительно желала от греха подальше утилизировать меня и ребят. Остальные попросту не хотели брать на себя лишнюю ответственность. Придётся ведь, так или иначе, отвечать за наши поступки — им отвечать, всем и каждому. Были там и те, кто искренне считал нас… ну, не людьми, конечно, но существами, достойными жизни. Потому что столько угрохали в проект! Жалко, если всё кончится так.

Лучше бы они действительно хотели моей смерти! По личным причинам или идеологическим, например. Скрипели бы зубами от ненависти, задыхались бы от отвращения, багровели бы от ярости: «Сдохни! Исчезни! Умри!» Но врагов не выбирают. Мне достались спокойные и равнодушные.

И я прыгнул. Слегка присел, согнув колени, оттолкнулся со всей силы — и прыгнул вверх. Не знаю, почему не поднял руку. Хотелось поднять, помню точно. Подумал о том, что надо бы подстраховаться, но не успел — ударился макушкой о потолок. Четыре метра — ерунда, я бы и пять взял! Больно было, как от баскетбольного мяча. Вернувшись на грешную землю, я принялся судорожно тереть место ушиба ладонью, надеясь, что влага под пальцами — это пот, а не кровь. Потом шишка вскочила, и пару недель меня дразнили «Кузнечиком».

Психолог из комиссии назвал это «неосознанной попыткой покинуть враждебную территорию и избежать конфликта». На самом деле я хотел выпрыгнуть из себя… В итоге так и получилось: меня вышвырнули из мира, к которому я привык, разлучили с теми, кого я считал своей семьёй, и отправили — неизвестно куда и непонятно зачем. От меня остались лишь задокументированные сто восемьдесят пять и четыре десятых сантиметра. Остальное умерло вместе с Чарли.

— Пошли! — коротко бросил мне Нортонсон.

Мы покинули таможенный офис под мягкий шелест автоматических дверей. Я обернулся на табличку, вспомнив, что забыл посмотреть, когда мы входили. И тогда понял, как называли этот офис в порту.

Если пункт технического осмотра был «Каруселью», то пункт биологической проверки наверняка нарекли «Зверинцем». То, что я принял за тушёную рыбу, было запахом корма — вкусняшек в кармане, чтобы «пациенты» хорошо себя вели. Линейка предназначалась не для людей, как и большой стол. Монитор в столешнице был приучен не реагировать на прикосновения лап, хвостов и языков. И реакция на мои слова — это реакция человека, привыкшего, что осматриваемые объекты могут лишь мяукать, лаять и шипеть.

Толстому некрасивому таможеннику было всё равно, как он выглядит с точки зрения людей. Ему было достаточно любви тех, кто оставил шерстинки на его рабочем костюме. Вроде той, что прилипла к рукаву моего комбинезона. Чёрный волосок. Кажется, кошачий. На удачу?

— Ну, что ты лыбишься? — вздохнул Нортонсон. — Я же попросил вести себя тихо! Ты понимаешь, что будет, если нас не пустят на борт? А? Чего молчишь?

— Чтобы не говорить, — прошептал я.

— Что?!

— Веду себя тихо.





Лейтенант вздохнул, но ничего не ответил.

Как бы я хотел узнать: такое отношение ко мне — его обычная реакция или проявление жалости? Он сочувствовал мне — или поступал так, как поступал всегда? Не факт, что у меня потом будет возможность выяснить это наверняка.

Там, куда мы летим — в тупике моей жизни — лейтенант Нортонсон будет единственным человеком, который знал меня всего, целиком. Он даже Чарли успел разглядеть. И он видел, как от меня отрезали куски, пока не осталось только то, что умещается в документах.

Я даже не мог ничего взять с собой в своё первое и единственное путешествие! Даже дурацкую фотографию — не положено. Потому что принято считать, что я не нуждаюсь в таких вещах.

— Мы полетим в пассажирском отсеке, вместе со всеми, — сказал лейтенант, глядя прямо перед собой, пока мы шли по пустому коридору. — Постарайся и дальше молчать. Хотя бы из уважения.

Он неправильно меня мотивировал! Попросту не знал, что надо говорить таким, как я. Поэтому обращался со мной как с равным. Лучше бы он напомнил мне, кто я! Лучше бы посоветовал привыкать к новому статусу: говорить, только когда велят, и не делать ничего, кроме того, что положено. Это правила, к которым мне придётся привыкнуть, потому что альтернатива — то, что сделал мой друг и брат Чарли. Жаль, я не могу сказать ему «спасибо» за науку! Зато я смог наконец-то осознать: два года назад моя жизнь изменилась раз и навсегда. Высылка на «Тильду» — лишь малая часть этих изменений.

«Он не чудовище!»

Погрузка уже завершилась, и на корабле началась предстартовая проверка. Лейтенант провёл меня через зал ожидания, где одну стену занимал огромный экран, транслирующий происходящее в стартовом доке. Корабль впечатлял. Настоящий межзвёздник — не то что посудина, на которой мы прибыли на станцию-порт!

Имя соответствовало: «Рим». Пассажирские переходы казались тонкими корешками на фоне громадного транспортника. Я поначалу испугался, что корабль далеко, и мы не успеем, но тут же сообразил, что съёмка ведётся с такого ракурса, чтобы можно было видеть судно целиком. На самом деле стартовый док был гораздо ближе — и подтверждением служило изменение силы тяжести.

«Пауки» тестировщиков облепили корпус «Рима», словно муравьи — леденец. Они терпеливо перебирали лапками, изредка подмигивая друг другу зелёным. Красных огней не наблюдалось — ожидаемо, но всё равно приятно. Кораблю предстояло перевезти несколько сотен свежеиспечённых граждан станции и всё, что «Тильда-1» не могла произвести сама. Величественный «Рим» можно было смело сравнить с Ковчегом, отплывающим из Серой Гавани…

Я был бы не прочь полюбоваться кораблём подольше, жаль, времени оставалось всего ничего. Из зала ожидания мы прошли в коридор, который вёл к доку. Сила тяжести здесь почти не ощущалась, но служебный переход был, к счастью, относительно узким и потому удобным для недотёп вроде меня. Очень не хотелось опозориться перед Нортонсоном — как в первый наш перелёт, когда в пассажирском тоннеле я отпустил поручень и несколько минут болтался посреди «трубы».

Что касается лейтенанта, то он подтверждал безупречную репутацию Отдела Безопасности дальних станций: двигался так ловко и быстро, что я вспомнил чувство превосходства, которое охватило меня при нашей первой встрече. «Коротышка» и «пузанчик» — самые невинные из эпитетов, которые тогда пришли в мою глупую башку. Лейтенант не впечатлял: нос картошкой, толстые губы, бочкообразная фигура. Но у Нортонсона, в самом деле, не было ни малейшего повода комплексовать перед моими ста восьмьюдесятью пятью сантиметрами запрограммированной привлекательности!

Мы были последними пассажирами, которые ступили на борт, а к тому моменту, когда мы зашли в салон, наши попутчики успели прослушать обязательную лекцию. Нортонсон — по праву командированного представителя администрации — мог пропустить инструктаж и краткую историю независимой автономной станции терраформирования «Тильда-1». Что касается меня, то я знал об этой НАСе всё, что можно было узнать из открытых источников Солнечной системы.