Страница 8 из 15
Часто эти совещания затягивались часов до 8–9 вечера. В советские времена Горбачева, ещё, видимо, со сталинских времен, было нормой завершать службу на два-три часа позже официального окончания рабочего дня. На это никто не обращал никакого внимания. Вернувшись с совещания, Черненко возвращал мне подписанный документ на дальнейшее исполнение. Но это не означало конец рабочего дня. Я покидал управление или вместе с главным инженером центра часа в 23 полуночи, а когда его не было, то уходил из управления только после того, как уходил домой начальник 6 отдела. Не только я, прикомандированный, но и все штатные офицеры других отделов, хотя и имели право покидать управление в 6 часов вечера, уходили по домам только после того, как их начальник отдела покидал управление или вместе с ним. Вернувшись с совещания, Черненко возвращал мне подписанный доклад и до утра он «отлеживался» в моем чемодане для секретных документов, а позже и в личном сейфе. На второй день начиналась основная работа с докладом.
Я перекладывал документ в красивые красные корочки, с надписью «На доклад Главнокомандующему ВМФ», эти корочки аккуратно укладывал в свой походный дипломат и по московским изогнутым переулкам, минуя кинотеатр «Современник», дворами и «огородами», добирался до Большого Козловского переулка, дом 6. Там располагался мощный комплекс зданий Главного штаба ВМФ, его подразделений, кабинеты высшего командования Военно-морского флота и секретариат Главкома. Там я по реестру сдавал документ порученцу Главкома или его секретарю. Порученец в звании капитана 1-го ранга, бегло осматривал документ, убеждался, что указан номер телефона моего вызова, и я отправлялся назад, заниматься текущими делами. Так получилось, что одним из порученцев был бывший командир стратегического подводного атомохода капитан 1-го ранга Задорин. С его экипажем, будучи прикомандированным молодым лейтенантом, я совершил первый длительный автономный поход и проявил себя вполне грамотным специалистом. Он меня запомнил и встречал весьма приветливо. Надо отметить, что вежливость и уважение, даже к офицерам нижнего звена и рядовым исполнителям, были визитной карточкой сотрудников Секретариата Главнокомандующего ВМФ.
Проходил день или два, и из Секретариата следовал звонок на телефон начальника отдела, что доклад рассмотрен и можно его забрать. Теми же дворами и криволинейными переулками минут за двадцать я приходил в Секретариат и забирал доклад, с росписью в реестре документов. Вернувшись в управление, первым делом показывал доклад с резолюцией Главкома полковнику Черненко. Чаще всего Главнокомандующий ВМФ в короткой резолюции, исполненной его рукой наискосок прямо по тексту доклада, давал конкретные указания начальнику ГИУ ВМФ, генерал-лейтенанту Путяте Вадиму Евграфьевичу и автору доклада – начальнику РТУ ВМФ. Когда указания не требовали безотлагательных мер, Черненко брал доклад себе в папку, показывал его начальнику РТУ ВМФ, а заем возвращал мне и приказывал выслать копию доклада начальнику ГИУ ВМФ, а мне взять на контроль и исполнение указания Главкома, и постоянными звонками «теребить» офицеров ГИУ ВМФ, ответственных за строительство двух жилых домов нашего центра.
Когда указания были серьезны и неотлагательны, Черненко предлагал мне посетить Спартаковский переулок, где располагалось ГИУ ВМФ и добиться встречи с начальником – генерал-лейтенантом В.Е. Путятой. Эти посещения были для меня весьма тягостны. В отличие от всех других управлений, офицеры ГИУ ВМФ относились ко мне с нескрываемым презрением. На инженер-полковников ГИУ ВМФ не производила никакого впечатления моя одиннадцатилетняя служба на атомном подводном ракетоносце. Объяснений этому у меня до сих пор нет, но они воспринимали меня чуть ли не как вымогателя, пытающегося построить жилье для «блатных» офицеров Флота, за счет ограниченных фондов и строительных возможностей Министерства обороны. Я, конечно, был сверхнастойчив, потому что добивался исполнения сроков и высокого качества строительства эти двух домов, не только для будущих штанных офицеров центра, но и для себя лично.
Жилищная комиссия нашей части обязана была выделить мне, как имеющему двоих детей, трехкомнатную квартиру в одном из построенных домов. О большем счастье я и не мог мечтать. Чего же лучше, чем уйти на пенсию, имея жилье в закрытом военном городке и надежду, что и будучи военным пенсионером, я найду себе работу по специальности в этом же центре, где закончил службу? Благосклонен к моей скромной персоне капитана 3-го ранга и бывшему офицеру атомохода был лишь сам генерал-лейтенант Путята. Появившись в его приемной, я просил дежурного офицера доложить обо мне начальнику ГИУ ВМФ и скромно дожидался, когда он освободится от срочных дел и примет меня для беседы. Иногда такие ожидания затягивались на часы, но я был упорен. Сидел в уголке приемной и скромно ждал своей очереди. Получив разрешение, заходил в кабинет Вадима Евграфовича, приветствовал его по форме, как генерал-лейтенанта, и просил ознакомиться с содержанием доклада и резолюцией Главкома. Путята приходил в неподдельный гнев от недоработок ГИУ ВМФ, а может быть, был просто замечательным артистом? К сожалению, в советские времена были и такие, как бы болеющие за дело, офицеры, которые просто разыгрывали трудовой и служебный пафос, а на самом деле ничего не делали.
Он вызывал к себе в кабинет начальника отдела в звании полковника, отвечающего за строительство домов, и при мне резко «разносил» его за задержки в строительстве. Я уходил удовлетворенный, провожаемый презрительным взглядом начальника отдела, но это мало помогало делу. Задержки накапливались из месяца в месяц, и, в конце концов, дома были сданы в эксплуатацию месяца на три позже тех сроков, которые были утверждены Главкомом ВМФ, то есть примерно в апреле-мае 1982 года. Я обо всех этих тонкостях рассказываю очень подробно, потому что эти тонкости потом сыграли важную роль в том, что я приобрел в Москве трехкомнатную кооперативную квартиру и стал законным жителем столицы. Это случилось в апреле 1982 года, а ещё в октябре 1981 года, за полгода до покупки кооперативной московской квартиры, я даже не помышлял стать жителем Москвы, а тем более – штатным офицером Радиотехнического управления ВМФ.
Об этом я расскажу чуть позже, а сейчас вспомню о своих настроениях и счастливых случайностях, за период с июля 1980 по 7 ноября 1981 года. Я увлеченно работал в качестве инженера Аналитического центра, волею судьбы поставленного на острие научной мысли, и чувствовал себя полностью счастливым и удовлетворенным от того, что занимаюсь колоссальным делом усиления и укрепления обороноспособности нашей Родины. Я чувствовал себя настоящим небожителем не от предвкушения какой-то высокой должности, а от причастности к великому делу создания абсолютно технически нового объекта невиданных информационных технологий. Творческая увлеченность была так высока, что я просыпался с мыслями об Аналитическом центре и с ними же засыпал. Я понимал, что над разработкой технических средств и технологий Аналитического центра трудятся тысячи научных сотрудников самых высоких рангов и званий в военных институтах и организациях промышленности, но в то же время я считал Аналитический центр частицей моего творческого «я». Конечно, во время службы на подводной лодке, особенно во время торпедных или ракетных стрельб, во время боевой службы при определении элементов движения боевых кораблей вероятного противника или при определении параметров неопознанных «квакеров» я испытывал творческий подъем и гордость за свою службу.
Однако из современного далека я понимаю, что вершиной моей творческой работы явились вот эти два года службы, с 1980 по 1982 год, в качестве рядового инженера ещё несуществующего Аналитического центра. Для меня и сейчас кажется невероятным, что я непосредственно с офицерской должности профессионального моряка атомного подводного ракетоносца попал в научный водоворот московской жизни и оказался в самом центре событий и в котле невероятных научных идей и технологий, воплощаемых в железо Аналитического центра. Я жил на съемной квартире с женой и двумя детьми недалеко от метро «Нагатинская». Квартира была двухкомнатная, но хозяйка в одну комнату снесла свою мебель и разрешила пользоваться только одной комнатой. С учетом того, что в этой же жилой комнате в 17 ящиках хранились вещи и имущество, нажитое нами на Севере, жить было довольно тесно.