Око Соломона

Замок Лузарш шевалье де Руси, младший сын в семье, получил от короля на определенных условиях, а потому не мог считать его своим. Тем не менее, он жил здесь вот уже пять лет, железной рукой управляя окрестными землями. Замок, расположенный на крутом берегу одного из притоков Рейна, вызывал уважение. Построен он был недавно, во времена короля Генриха, и отличался от соседних замков высотой и толщиной стен, способных выдержать любую осаду. Король Филипп считал шевалье де Руси своим доверенным лицом, а потому именно в Лузарше устраивал встречи, о которых не следовало распространяться на всех углах.

В замке, видимо, заметили шевалье и его свиту, во всяком случае, мост опустили раньше, чем шестеро всадников приблизились ко рву, заполненному водой. Глеб придержал разгоряченного долгой скачкой коня и шагом въехал во двор, где прохлаждались королевские сержанты. Двор был разделен на две половины пятнадцатиметровой стеной, возвышавшейся над внешними стенами. В ближней к воротам части двора располагались конюшня, амбар и хлев. Здесь же размещался палас – двухэтажное здание, где обитал гарнизон замка и прислуга. Сам шевалье жил в донжоне, высокой квадратной башне, стоявшей сразу за поперечной стеной. Верхние ярусы этой башни уже утопали во мраке, хотя во дворе было еще относительно светло.

– Филипп давно прибыл? – спросил шевалье у бросившегося к нему сенешаля.

– Еще до полудня, – негромко ответил тот. – Король в хорошем настроении, но от вина отказался.

Судя по всему, Филипп назначил кому-то в Лузарше очень важную встречу и хочет сохранить голову трезвой. Если бы речь шла о женщине, то властитель Франции, славившейся своим пристрастием к виноградной лозе, не стал бы себя ограничивать.

Прежде чем предстать перед королем, Глеб отцепил меч, снял кольчугу, гамбезон, нательную рубаху и смыл с себя дорожную грязь. Прислуживал ему паж Гвидо, сын шевалье де Шамбли, которому Глеб обещал сделать из юнца хорошего воина. Пока что четырнадцатилетний Гвидо оправдывал возлагавшиеся на него надежды. Еще годик и можно будет переводить его в оруженосцы.

– Сержант Бушар привез тебе письмо, шевалье, – шепотом сообщил Гвидо, кося при этом хитрым глазом на двери.

– От кого?

– Сказал, что от дамы, но имени ее не назвал.

– Письмо у тебя? – строго спросил Глеб. – Надеюсь, ты в него не заглядывал?

Самым крупным недостатком Гвидо де Шамбли было умение читать. Если бы сын благородного отца собирался пойти по стопам папы Урбана, это пошло бы ему на пользу, однако для шевалье грамота только обуза.

– Так ведь ты, благородный Глеб, читаешь не только по латыни, но и по-гречески, – слегка обиделся на выговор Гвидо.

– А кто тебе сказал, паж, что это мое достоинство, – усмехнулся шевалье. – Подай лучше свежую рубашку и котту.

– Какого цвета котту подать – лазоревую?

– Коричневую, Гвидо, – наставительно заметил Глеб. – Я иду на встречу с королем, а не на свидание с дамой.

– Сир Филипп ждет чужаков, – предупредил паж. – С той стороны Рейна. Вот я и подумал, шевалье, что поверх котты тебе следует надеть пелисон, отороченный мехом куницы.

– Про чужаков тебе Бушар сказал? – насторожился Глеб.

– Да.

– Хорошо, – кивнул шевалье. – Подай пелисон. И скажи сенешалю, чтобы собрал в замке всех моих сержантов.

– Будет сделано, сир, – склонился в поклоне паж.

Глеб проводил расторопного Гвидо взглядом, а потом перевел глаза на оружие, развешанное по стенам. Являться к королю Филиппу с тяжелым мечом у пояса было бы неразумно, а потому шевалье выбрал короткий клинок, доставшийся ему от отца. На Руси такие ножи называли «засапожниками» и носили их обычно за голенищем.

Филипп сидел за столом, способном вместить полусотню человек, и с интересом разглядывал узоры на прокопченных стенах. Своим происхождением эти узоры были обязаны копоти из камина, а отнюдь не художникам и никаких любопытных сведений не несли.

– А в Италии стены вилл украшают рисунками, – сообщил король склонившемуся в поклоне шевалье.

Филиппу уже давно перевалило за сорок. Он сохранил гибкость фигуры, но его некогда пышная светлая шевелюра значительно поредела. Зато зубы короля были по-прежнему великолепны, а потому и улыбка, которой он встретил своего вассала, вышла на редкость доброжелательной. Шевалье де Руси в королевскую доброту не поверил. Филипп, не в обиду ему будет сказано, отличался редкостным коварством и не раз ставил в неудобное положение не только своих врагов, но и друзей. Впрочем, добродушному королю вряд ли удалось бы надолго задержаться у власти при таком обилии спесивых вассалов.

– Папа Урбан отлучил тебя от церкви, сир, – с порога выдал одну из главных своих новостей Глеб.

– Кто бы мог подумать! – притворно удивился Филипп. – Как меняются люди, стоит только им поменять имя и положение.

– Что не дозволено Эду де Шатийону, то дозволено папе Урбану, – согласился с королем шевалье.

– Садись, Глеб, – кивнул на деревянную скамью Филипп. – Надеюсь, не все твои вести так же плохи.

– Твой брат Гуго, сир, вне себя от восторга. Все бароны и шевалье Франции охвачены единым благочестивым порывом. Еще бы – папа Урбан обещал им от имени Господа полное отпущение грехов.

– Неслыханная щедрость, – согласился с Глебом король.

– Если позволишь, сир, я зачитаю тебе выдержки из речи Урбана на ассамблее?

– Читай, Лузарш. Все-таки приятно иметь хотя бы одного грамотного шевалье в своей свите.

Глеб достал из-за широкого пояса лист, исписанный довольно крупными буквами, откашлялся, дабы слова звучали плавно, и начал читать, подчеркивая голосом торжественность момента:

– Возлюбленные братья! Побуждаемый необходимостью нашего времени, я, Урбан, носящий с разрешения Господа знак апостола, надзирающий за всей землей, пришел к вам, слугам Божьим, как посланник, чтобы приоткрыть Божественную волю. Необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на Востоке, о чем они уже не раз просили вас. Ибо в пределы Романии вторглось и обрушилось на них персидское племя турок, которые добрались до Средиземного моря, именно до того места, что зовется рукавом Святого Георгия. Занимая все больше и больше христианских земель, они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство Богово. И если будете долго пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более.

И вот об этом-то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, – и не я, а Господь, – чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель Я говорю присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, – так повелевает Христос.

Глеб замолк и вопросительно глянул на внимающего ему Филиппа. Короля речь папы Урбана явно заинтересовала больше, чем известие об отлучении от церкви. Во всяком случае, он спросил у шевалье:

– А где же отпущение грехов?

– Если кто, отправившись туда, – с готовностью продолжил Глеб, – окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой властью самим Господом. Пусть выступят против неверных, пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым, те, кто злонамеренно привык вести частную войну даже против единоверцев, и расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Нынче пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками. Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе. Те, кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты; здесь враги Господа, там же станут ему друзьями. Те же, кто намерены отправиться в поход, пусть не медлят, но, оставив собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием зимы, в следующую же весну устремятся по стезе Господней.