Эмма (пер. М.Кан)

Они пошли рядом. Мистер Найтли молчал. Ей казалось, что он то и дело поглядывает на нее, надеясь, вероятно, лучше увидеть ее лицо, но она отворачивалась. Тотчас страхи ее удвоились. А вдруг он ждет удобной минуты, чтобы заговорить с нею о своих чувствах к Гарриет… Она не хочет, не может облегчить ему эту задачу! Пускай справляется сам… Но и молчанье казалось ей нестерпимо. Она не привыкла к его молчанью. Она поколебалась, отважилась — и, силясь улыбнуться, начала:

— Ну что ж, раз вы воротились, то у меня для вас есть новость — и думаю, она вас удивит.

— Новость? — спокойно переспросил он, глядя на нее. — И какого же рода?

— Такого, что лучше и быть не может — скоро будет свадьба.

Он помолчал минуту и, удостоверясь, что это все, отозвался:

— Ежели вы имеете в виду мисс Фэрфакс и Фрэнка Черчилла, то эту новость я уже слышал.

— Когда же вы успели? — вскричала Эмма, оборотясь к нему и заливаясь краской, ибо, когда он это сказал, ей мгновенно пришло в голову, что по пути он, вероятно, завернул к миссис Годдард.

— Я утром получил записку от мистера Уэстона, в которой говорилось о приходских делах, а в конце он коротко извещал меня об этом событии.

У Эммы отлегло от сердца, и немного спустя она заговорила уже спокойнее:

— Вас это, должно быть, меньше удивило, чем всех нас, ведь вы кой о чем догадывались. Я не забыла, как вы однажды пробовали предостеречь меня. Жаль, что я не прислушалась, но видно… — упавшим голосом и с тяжким вздохом, — мне суждено жить в ослепленье.

Они помолчали; она не подозревала, что ее речи произвели на него особое впечатленье, но вдруг почувствовала, как он продевает ее руку под свою и прижимает к сердцу, — услышала вдруг, как он, понизив голос, произносит с глубоким чувством:

— Эмма, голубушка, верьте, что эта рана со временем заживет… С такою ясною головкой, как у вас, с таким высоким чувством дочернего долга вы, знаю, вы не допустите, чтобы… — Он крепче прижал к себе ее локоть и глухо, сквозь стиснутые зубы, прибавил: — Поверьте, что как преданный друг ваш… Невыразимо возмущен — какая низость, гнусность!.. — И громче, тверже, завершил: — Очень скоро его здесь не будет. Они скоро уедут в Йоркшир. Ее можно пожалеть. Она заслуживает лучшей участи.

Эмма все поняла и, подавляя радостный трепет, вызванный столь нежным участием, отвечала:

— Вы очень добры, благодарю, — но только вы ошибаетесь и я обязана во все внести ясность.

Для такого рода сочувствия нет оснований. Да, я была слепа, не видела, что происходит между ними, и вела себя так, что стыдно вспомнить, — позволяла себе, по неразумью, творить и делать многое, что могло подлежать ложному истолкованью, однако иных причин жалеть, что эта тайна не открылась мне раньше, у меня нет.

— Эмма! — вскричал он, глядя на нее во все глаза, — да неужели возможно, что… — Он осекся. — Нет-нет, я понимаю вас, простите… уже и то, что вы сказали, — большое благо. Во всяком случае, об нем нечего жалеть, и я хочу надеяться, что скоро вы это поймете не только головой… Какое счастье, что вы не увлеклись им серьезно! Признаться, по вашему поведенью трудно было судить наверняка, сколь глубоки ваши чувства, — я видел только, что вы ему выказываете предпочтенье, которого он не стоит. Такой, как он, недостоин называться мужчиной. И такому достанется это милое созданье?.. Ох, Джейн, Джейн, какая вас ждет несчастная судьба…

— Мистер Найтли, — сказала Эмма, пряча за напускною оживленностью смущенье, — я нахожусь в двусмысленном положении. С одной стороны, я не имею права оставлять вас в заблужденье, но с другой, раз причиною заблужденья была моя манера вести себя, то стыдно признаваться, что все это делалось не любя, — как стыдно было бы признаться в обратном. Но это делалось не любя…

Он выслушал ее без единого звука. Она ждала, что он заговорит, но он продолжал хранить молчанье. Вероятно, этих объяснений недоставало, чтобы он смягчился, и, значит, ей предстояло еще более уронить себя в его глазах. Это было нелегко, и все же она решилась.

— Мне почти нечем оправдать свое поведенье. Вероятно, его внимание льстило мне, и я не скрывала своего удовольствия… Очень старая история — обычная вещь, — случается с сотнями женщин, и все же непростительна, когда женщина, как я, претендует на пониманье всех и вся. Многое способствовало искушенью. Он приходится сыном мистеру Уэстону, он буквально дневал и ночевал у нас в доме, был неизменно любезен, короче, — со вздохом, — я могла бы изобрести еще тысячу причин, но все они сведутся к одной — он льстил моему тщеславию, и я принимала знаки его внимания. Правда, с некоторых пор — уже довольно давно — у меня создалось впечатленье, что они ничего не значат. Я стала считать их привычкой, манерой, чем-то не заслуживающим серьезного отношения. Он лукавил со мною, но я не пострадала. Я никогда не питала к нему склонности. А его поступки мне теперь понятны. Он вовсе не хотел добиться моего расположенья. Он увивался за мной для отвода глаз, скрывая свои отношения с другою… Он всех кругом стремился обмануть, и никто, конечно, не был более меня готов обмануться, да только я не обманулась — мне повезло, — короче, сама не знаю как, но я убереглась от него.

Она надеялась, что хоть теперь-то он ответит — хотя бы скажет, что ее поведение можно понять; но он молчал и, казалось, глубоко задумался. Наконец, и почти что обычным тоном, заговорил:

— Я никогда не был высокого мнения о Фрэнке Черчилле. Допускаю, впрочем, что я мог его недооценивать. В сущности, нас с ним связывало лишь шапочное знакомство… Но ежели даже я судил о нем верно, то он еще может исправиться… Когда рядом такая женщина, это не исключено… У меня нет причин желать ему зла, а ради нее, которой счастье будет зависеть от его поведения и нрава, я определенно желаю ему добра.

— Не сомневаюсь, что они будут счастливы, — сказала Эмма. — По-моему, они искренне и горячо любят друг друга.

— Воистину баловень судьбы! — с чувством подхватил мистер Найтли. — Совсем зеленый юнец — двадцать три года, — в такие лета ежели и выбирают себе жену, то чаще всего неудачно. Двадцать три года — и получить такое сокровище! Сколько блаженства сулит грядущее этому человеку! Снискать себе любовь такого созданья — и бескорыстную любовь, ибо такая, как Джейн Фэрфакс, не может любить своекорыстно… Все благоприятствует ему. Равенство положенья — я разумею положение в обществе, равенство в воспитанье, взглядах, привычках — во всем, что существенно и важно, за единственным исключеньем — однако раз ее бескорыстие вне подозрений, то даже это единственное неравенство должно лишь умножить его блаженство, когда он дарует ей то, в чем она ему уступает… Мужчине всегда хочется привести свою жену в дом, который лучше дома, покинутого ею, и когда он может сделать это, зная, что любим бескорыстно, то он и впрямь счастливейший из смертных. Да, Фрэнк Черчилл — бесспорно любимец фортуны. Все оборачивается для него удачей… Встречает на водах девицу, пленяет ее, умудряется даже небрежным обращеньем не навлечь на себя ее немилость — и такую девицу, что лучшей в мире не сыскать ни ему, ни его родне… Мешает браку только тетка — тетка умирает… Ему остается лишь объявить о своих намереньях. Все кругом счастливы за него. Всех одурачил, обвел, вокруг пальца, и все ему с восторгом прощают… Счастливчик, иначе не назовешь!