Страница 91 из 129
15 октября 1957 года. Функ тайком передал сообщение Шираху, что в октябре четыре державы встретятся в Берлине, чтобы подготовится к роспуску Шпандау. Ширах уверен, что Шпандау прекратит свое существование после 31 декабря; совсем недавно он утверждал, что все будет кончено к августу. Гесс изображает пессимизм:
— Пустая болтовня. Шпандау останется.
Некоторые охранники пытаются задушить наши надежды в зародыше. Сегодня Ростлам спросил меня, надо ли заказывать к весне семена сахарной кукурузы. Неизвестно, будем ли мы еще здесь следующей весной, ответил я. На что он равнодушно сказал:
— Вы будете здесь. И через девять лет тоже. Можете не сомневаться.
31 октября 1957 года. Сегодня Летхэм направил на дежурство в комнате для свиданий дружелюбного Бокова, который почти не знает немецкого. Русский был доволен:
— Я увижу вашу жену!
Мы с женой впервые встретились без русского переводчика, записывающего наш разговор; и директоров тоже не было. Наш первый нормальный разговор за много лет. Я понял, что дело не столько в отчуждении, сколько в назойливом наблюдении, мешающем нормальному общению. В приподнятом настроении я, вопреки всем правилам, представил Бокова жене.
— Это очень дружелюбный русский охранник. — Смеясь, я добавил: — Когда он дежурит ночью, он часто не дает нам спать своим громким храпом.
Боков добродушно ответил:
— Если вы скоро выйдете на свободу, напишете историю о Шпандау. И о храпящем Бокове.
1 ноября 1957 года. Второе свидание с женой — снова без советского переводчика. С другой стороны, через несколько минут пришел американский директор, сел рядом с моей женой и нагло рассматривал ее лицо.
7 ноября 1957 года. Сегодня — не могу поверить своим ушам — Ширах вдруг снова начал насвистывать «Лили Марлен». Я не слышал ее уже месяцев восемь. Только бы не новый приступ!
17 ноября 1957 года. Во время прогулки Ширах пересказал мне отдельные отрывки из воспоминаний Редера, которые ему удалось прочитать. Редер теперь сочиняет сказки про Шпандау, говорит он. Помимо всего прочего, он рассказывает о своих дружеских отношениях с Дёницем и Нейратом во время заключения. На самом деле, он и Дёниц много лет были заклятыми врагами. Ширах признался, что Редер часто распекал его, когда он беседовал с Дёницем: «Не стоит даже говорить с ним».
Именно Ширах поддерживал Редера, когда тот страдал от депрессии, именно Ширах помогал ему во время болезни. По собственной инициативе Ширах несколько раз направлял комендантам Берлина ходатайство об освобождении Редера, когда адмирал тяжело заболел. Но оглядываясь назад, Редер хочет, чтобы в Шпандау его связывали только с гросс-адмиралом Дёницем и дипломатом Нейратом; все остальные могут повредить его репутации. Министр иностранных дел и главнокомандующий ВМС — люди его круга, так сказать; остальные — всего лишь арестанты. Теперь Ширах с горечью говорит:
— Вот так-то. Как только кто-то выходит на волю, он как можно дальше отстраняется от тех, кто остался.
4 декабря 1957 года. Еще один визит Флекснера. Хотя раньше русские проявляли особенный интерес к визитам адвокатов, на этот раз никто из них не присутствовал. За нашей встречей наблюдали британский и французский охранники. Я спросил Флекснера, когда он приедет и заберет меня отсюда.
— Хотел бы я, чтобы это произошло прямо завтра! — ответил он.
— Очень хорошо, очень хорошо, — вставил Садо, жизнерадостный паренек.
Он довольно часто вмешивался в разговор. Мне удалось выдержать целый час без видимого изнеможения.
После свидания новый начальник русской охраны по Фамилии Ешурин, который свободно говорит по-немецки, спросил:
— Вы довольны встречей? Обсуждали освобождение?
Я сказал «нет».
— Вам следует подать прошение об амнистии. Ведь в конце войны вы были единственным человеком, кто помешал Гитлеру все уничтожить.
Когда я сказал, что уже подавал прошение, он скептически предположил:
— Но оно могло не дойти. В нашей стране такое часто случается.
Вообще обо мне, по-моему, забыли. Сообщения о попытках добиться моего освобождения приходят все реже. Мои немногие друзья смирились. Скоро кончатся мои силы. Как только начнется моральное разложение, мне больше не придется строить планы на будущее.
Сегодня Ширах ломал голову над шестью кусками мыла, которые ему прислала сестра.
— Даже если она считает, что один кусок уходит за две недели, этого хватит до марта.
Качая головой, он вернулся в камеру.
17 декабря 1957 года. Преемником Катхилла назначили полковника Проктера, начальника протокольной службы при британском коменданте Берлина. Человек с хорошими манерами, чего не скажешь о Катхилле. Новый директор продолжает исполнять свои обязанности при коменданте; значит, в Шпандау он будет работать между делом. Необременительная работа, должен сказать.
24 декабря 1957 года. В коридоре суета. Охранники тихонько напевают рождественские гимны, но меня это больше не трогает. Вечером — служба. После освобождения Функа некому аккомпанировать на органе, поэтому мы больше не поем хоралы. Вместо этого в конце службы нам разрешают полчаса послушать пластинки. Но сегодня мы отказались от записей рождественской музыки. Я не боялся впасть в сентиментальность, скорее я потерял ощущение праздника.
25 декабря 1957 года. В виде рождественского подарка один охранник рассказал нам, что у директоров есть доказательства существования незаконных каналов связи с внешним миром. Вскоре после этого Шираха вызвали в администрацию. Баварский суд прислал тюремному начальству документ, подписанный его рукой, и попросил подтвердить подлинность подписи. С ледяным спокойствием Ширах заявил, что это не его подпись. Вернувшись, он лишь сказал:
— Слава Богу, я был готов.
26 декабря 1957 года. Вчера Тони Влаер поехал к теще в восточный сектор. Двое наших русских попросили подвезти их до Карлсхорста. Когда он их высадил, они недвусмысленно предложили ему пройти с ними. Потом его несколько часов допрашивали офицеры НКВД. В конце концов они объяснили, что им нужно: они ищут агента для работы с ними, а поскольку он всегда хорошо ладил с русскими в Шпандау, они решили завербовать его. Когда он попытался отказаться, они надавили и показали подготовленное письмо, в котором он дает согласие на сотрудничество и соблюдение тайны. От страха Влаер его подписал. Теперь, рассказывал он мне, пятнадцатого января он должен выполнить свое первое задание. Он в ужасе и отчаянии.
27 декабря 1957 года. Вчера я посоветовал Тони Влаеру сообщить властям союзников, несмотря на тревогу за тещу. Он написал рапорт в британскую военную полицию и голландское консульство. Они порекомендовали ему уехать из Берлина и вернуться в Голландию. По их словам, в последнее время было много случаев похищения людей. Он подал заявление об увольнении и через несколько дней уедет домой. Десять лет он помогал мне.
28 декабря 1957 года. Последний год был самым тяжелым. Как ни один другой, он был полон обманутых надежд. Меня все чаще одолевают сомнения, что я долго не продержусь. От этих мыслей меня охватывает страх.
Судя по письмам из дома, праздники прошли так же, как в моем детстве, только немного проще и без изысков. Но читая их письма, я словно перенесся в те годы. Некоторые из детей на Новый год уехали кататься на лыжах. Маргарет встретит Новый год с друзьями. Эти планы тоже вызывают в памяти знакомую атмосферу прошлого. Как странно!
Ближе к концу войны, когда стало ясно, что крах неминуем, что все кончится не просто поражением в войне, я чувствовал, что рушится не только этот режим и этот рейх, но и весь мир. Описывая всеобъемлющий характер происходящего, люди вполне обоснованно говорили о катастрофе. Казалось, все кончено; все утратило свою чистоту и невинность. Мы не сомневались, что не только функционеры режима сойдут со сцены, но и целые пласты, составлявшие основу общества. Целый мир со своей культурой своими правами на собственность, со своим авторитетом, своей нравственностью — другими словами, со своей властью — попросту прекратит существование. Впереди мы видели годы нищеты и унижений. Со свойственным мне романтизмом, я даже связывал с этим будущим какие-то надежды на нравственное и интеллектуальное обновление. После этого поражения автомобили, самолеты, технические достижения перестанут существовать для Германии; их место займут музыка, поэзия и искусство. Как после поражений в битвах при Йене и Ауэрштедте, Германия вновь займется своей культурной миссией.