Страница 26 из 101
Всё изменилось как-то сразу.
Проезжие купцы начали рассказывать об ордынцах, вдруг во множестве появившихся в рязанских городах и волостях.
Ниже по Москве-реке, на знаменитых бронницких лугах, поставил свои юрты кипчакский мурза Асай. Ордынские кони пили светлую москворецкую воду.
Десятник Грибец погнал тогда в Москву конного гонца. Хотел выслужиться перед князем, а оказалось — неприятности накликал на свою неразумную голову. На заставу приехал княжеский дружинник Якуш Балагур с пятью десятками конных ратников, и спокойная жизнь на заставе кончилась...
Мытник Савва Безюля встретил дружинника с должным почётом, хотя и заметил сразу, что происходил он из мужиков: руки большие, мозолистые, раздавленные работой, да и разговор не книжный, совсем простой разговор...
Но одет был Якуш богато, в полный дружинный доспех, новый суконный плащ обшит для красоты серебряной каймой. Смотрел Якуш на людей строго, уверенно, властно. Савва смекнул, что держать себя с ним нужно осторожно.
Так и получилось. Якуш Балагур завёл на заставе порядки жёсткие, непривычные. Десятники (а их приехало сразу пятеро!) поднимали людей с восходом солнца. Осмотр оружия... Чистка коней... Ратное учение до седьмого пота... А по берегу ездить конными разъездами? А камни возить да на стену поднимать? А коней выгуливать, чтобы не застоялись? И всё нужно было делать споро, чуть не бегом. Успевай только поворачиваться!
Гжельские старожильцы зароптали было на тяготы службы, но быстро прикусили языки. У Якуша Балагура лишь прозвище оказалось весёлым, а нрав — весьма и весьма крутым. Нерадивых он вразумлял батогами. Но и сам пример подавал: с рассвета до позднего вечера на ногах, в заботах и хлопотах. При таком начальнике не заленишься: совестливому — стыдно, а бессовестному — боязно. Не то что при прежнем старшем Грибце...
Но Грибца в первый же день изругал Якуш последними словами за нерадение, отставил от должности и назначил караульщиком на башню.
Бывший десятник Грибец и тому был рад: спина цела, а в караульщиках жить можно, сиди на ветерке да поглядывай, как другие ратники, понукиваемые Якушем, с ног сбиваются. И хуже могло быть. Но всё же, что ни говори, было обидно. Из старших да в простые караульщики!..
В нечастые теперь свободные минуты Грибец забегал к мытнику Савве Безюле, своему давнишнему знакомцу, горько жаловался:
— Совсем затеснил Якуш людей! За что напасть такая на нас, грешных?
Савва Безюля сочувственно вздыхал, поддакивал:
— Куда уж дальше... Всех под себя подмял, будто и впрямь война... Воевода сиволапый!
И другими нехорошими словами обзывал Савва Безюля нового начальника, если беседовал с Грибцом наедине, без свидетелей. Но на людях держался с Якушем Балагуром почтительно. Понимал, видно, опытный мытник, что орешек этот не по его зубам — твердоват...
А своих причин для недовольства накопилось у Саввы достаточно. Якуш запретил ратникам работать на дворе у Саввы. Это-то ещё можно было перетерпеть, взять работников из найму. Но и в своём, мытном деле стал Савва несвободен! Якуш приказал ему выезжать навстречу купеческим караванам только вместе со своим доверенным десятником. Савва собирал с купцов мыт, а прятал серебро в калиту десятник Якуша. Хранилось серебро в ларце, ключ от которого был у Саввы, но стоял ларец в избе Якуша, и доступа к ларцу Савва больше не имел. Не обидно ли?
Со знакомым купцом Савва Безюля послал кляузную грамотку своему благодетелю, тиуну Фёдору Блюденному. Так, мол, и так, своевольничает Якуш Балагур, весь мыт к рукам прибрал, серебро в своей избе держит, а его, мытника Савву, вконец затеснил. А зачем Якуш у себя княжеское серебро складывает, о том ему, Савве, не говорит. Может, для сохранения, а может, что недоброе задумал. Теперь он, Савва, за серебро не в ответе, и если случится что, пусть тиун на него не гневается. А он, Савва, служил князю честно и дальше честно служить будет, но пусть тиун рассудит, кто прав...
Хитренько так была составлена грамотка, шибко на неё надеялся Савва Безюля, но ответ задерживался. Савва терялся в догадках. Непохоже было на тиуна Фёдора Блюденного, чтобы он жалобу на утеснение своего человека без внимания оставил. Может, потерял купец грамотку или не осмелился вручить тиуну в собственные руки?
Надо ли говорить, как обрадовался Савва Безюля неожиданному приезду на заставу сотника Шемяки Горюна, ближнего человека самого князя Даниила Александровича? Без причины такой человек из Москвы не приедет!
И всё подтверждало, что приезд этот для ненавистного Якуша — не в добро. Сотник говорил с Якушем сухо, сердито. Придирчиво проверял оружие у ратников, недовольно качал головой. Грозен был сотник Шемяка Горюн, куда как грозен!
А вот с Саввой сотник побеседовал ласково, уважительно. Тут Савва все обиды ему и выложил. И про серебро намекнул, что при нынешних-то порядках за сохранность серебра не ручается.
— Вот ужо поговорю с ним, своевольником! — пообещал сотник, отпуская Савву с миром. — Ты, мытник, дальше служи без сомнений. Твоя служба князю нужная...
Савва вышел ободрённый. Присел на скамеечку возле дружинной избы, перевёл дух. Жизнь опять поворачивалась светлой стороной... Мимо пробежал к строгому сотнику Якуш Балагур.
Савва решил ещё посидеть, подождать.
Ждать пришлось долго, без малого час. Но Савва дождался.
На крыльце показался Якуш Балагур — притихший, встревоженный. А вслед ему, из приотворенной двери, доносился сердитый голос сотника:
— Завтра за всё ответ держать будешь!
И пошёл Якуш Балагур прочь, голову повесил.
«Вот так-то лучше! — торжествовал Савва. — Будешь знать, как верных княжеских слуг обижать! За своевольство своё ответ держать!»
Благостно, ох как благостно было Савве Безюле...
Поутру рано Савву разбудили крики и топот ног. Савва выглянул в оконце. От заставы бежали к пристани ратники.
— Якуша не видел? — выкрикнул, задыхаясь, Грибец. — Сотник его требует, а найти не можем...
Савву будто обухом по голове стукнуло: «Серебро!»
Расталкивая людей, Савва медведем вломился в горницу.
Знакомый ларец валялся на полу, замок вырван напрочь, а в ларце — пусто. Только сосновая дощечка, на которой Савва зарубками отмечал собранное серебро, сиротливо лежала на дне ларца.
Савва метнулся к сундуку, в котором Якуш Балагур хранил своё собственное добро, откинул тяжёлую крышку. Тоже пусто! И оружия не было на стенах, и иконы Николы Чудотворца, которую Якуш по приезде собственноручно повесил в красном углу, — тоже не было!
— Разбой!!! — торжествующе завопил Савва.
— Собирайте людей! Снаряжайте погоню! — громогласно распоряжался во дворе сотник Шемяка Горюн.
Ратники выводили из-под навеса коней.
2
Над прибрежными лесами поднималось солнце. Бледный серпик месяца истаивал, растворяясь в голубизне неба. Течение тихо несло ладью. Негромко поскрипывали уключины весел, свободно опущенных в воду.
Всю ночь Якушка Балагур ожесточённо выгребал, чтобы затемно миновать рязанскую заставу и бронницкие луга, на которых мигали костры кипчакской орды мурзы Асая, а теперь отдыхал, лёжа на дне ладьи.
Где-то рядом плеснулась крупная рыба.
Якушка вздрогнул от неожиданности, крепко взялся руками за борта ладьи, приподнялся, сел.
В кожаной калите, привязанной к поясу, глухо звякнуло серебро...
Якушка вспомнил, как он вчера вечером вместе с сотником Шемякой Горюном ломал замок на ларце мытника, как пересыпал в калиту серебро, — и затосковал. Будто тать в ночи...
Хоть и по приказу это было сделано, чтобы болтливый мытник пустил слух, будто Якушка серебро уворовал, а потому и сбежал с заставы неведомо куда, — но всё равно было неприятно, стыдно...